***
Юкимура бежал куда-то. Он запыхался, ноги подкашивались, капли пота приходилось смаргивать ежесекундно, а цель все не приближалась. Он попытался вспомнить, куда же, собственно, он так спешит, и с ужасом понял, что забыл. …Окно палаты выходило на юг, дежурная сестра поутру то ли забыла сдвинуть шторы, то ли не хотела беспокоить пациента резким звуком. Теперь было ужасно жарко. Юкимура пошевелился, согнул и разогнул ноги, сел на постели. Несмотря на противную слабость, тело слушалось, хотя самостоятельно пройти дальше туалета он, пожалуй, не смог бы. Но это была всего лишь усталость — да, неправильная, слишком сильная, но, по крайней мере, не отнимающая способность двигаться по своей воле. Уже хорошо. Вчерашний матч вспоминался с трудом, как будто прошло уже полгода; он знал за собой такое свойство, кажется, оно называется вытеснением — когда слишком сильные негативные эмоции блокируются, чтобы не причинять лишней боли. Или это изоляция?.. Ренджи знает. Можно будет спросить, когда команда придет навещать. Кажется, они и вчера были рядом — он смутно помнил лица, полные тревоги, тихие голоса. Кажется, Кирихара шмыгал носом, а Маруи пихал его в бок и шипел, чтобы хлюпал потише и не беспокоил капитана. Смешные… Потом, кажется, приезжала мама, но это было совсем уж в тумане. И да — они проиграли Национальный. Хорошая штука это вытеснение или как его там. Он поймал себя на том, что не может думать ни о чем, кроме Национального, команды, проигранного матча, но думал так спокойно, как будто это и не с ним вовсе случилось. И надо выяснить, надолго ли он в больнице. Больничная палата, хотя и не привычная — другой госпиталь, — казалась чуть ли не родным домом. Любимые цветы в садике под окном перешли под опеку сестры, когда его впервые положили в больницу надолго. Громадная, дорогая коробка акварели, купленная родителями, чтобы хоть как-то утешить захворавшего сына, так и лежала на столе, едва начатая. Он все собирался писать люпины, их было хорошо видно из окна. Но люпины отцвели, пока он то отлеживался под присмотром врачей, то старался нагнать пропущенное в школе, то изнурял себя тренировками. Впрочем, всегда можно написать сосну. Взгляд скользнул по календарю на столике (горный пейзаж с соснами) и словно примерз к красному окошечку с сегодняшним числом. Внизу мелким шрифтом значились время восхода и захода солнца и фаза луны. Сегодня полнолуние. Последнее полнолуние лета. Как он мог забыть?! Ах да, эти три недели ему было совсем не до того, он и глаз-то к небу не поднимал… Значит, к вечеру надо прийти в себя настолько, чтобы суметь выйти на крышу. Да хоть выползти! Эта мысль заставила по-новому осмотреться. Возле постели красовалась никелированная стойка — Юкимура нахмурился, закатал правый рукав… так и есть — катетер. Может, потому он и спал сегодня почти до обеда? В лучшем случае — витамины и транквилизаторы, в худшем… впрочем, даже если транквилизаторы — от вечерней капельницы надо будет отказаться или просто отсоединить ее на время, иначе он проспит свое полнолуние, а этого никак нельзя. Кстати говоря, время позднее, а посетителей нет. Странно. Хотя, если ребята приходили утром, а он спал… Жаль, если так. И нет, не приходили — если б приходили, на столике стояли бы цветы, они всегда таскают цветы, Генъичиро и Ренджи из этого, кажется, устроили целый ритуал — учитывают язык цветов, сезоны, составляют целые букеты-поэмы, и ему потом есть чем заняться, расшифровывая очередное послание. Ну, или Акая прибегает с изрядно ощипанной розочкой, у которой такой вид, будто она час назад украшала собой ограду телебашни… В общем, если бы были посетители — были бы и цветы, это точно. Цветов нет. Что это такое с командой, интересно. От следующей мысли Юкимура как-то враз облился холодным потом. А если они на него в обиде? Ну да. Чемпионат-то проигран по его вине. Нет, конечно, не только по его, Нио и Бунта с Джакалом тоже проиграли, но это, в конце концов, не самое невероятное, а вот Юкимура-то обязан был выиграть, иначе никак… А он вот — проиграл. Вчера, когда он в полуобморочном состоянии выходил на награждение и старался не очень заметно опираться на Генъичиро, он как-то об этом особенно не думал. Думал только, как бы удержаться на ногах. Ну и не удержался, но это уже потом, не на глазах у всех. И если ребята злы на него… Ох, ему не хотелось об этом думать, а не думать — не получалось. На столике подпрыгнул и коротко вякнул телефон, сигналя, что пришло текстовое сообщение. «К тебе уже можно?» От Ренджи. С души как камень свалился. Десять минут красочных представлений о том, как жить с неодобрением команды, оказались неожиданно жуткими. Да уж… Юкимура передернул плечами — кажется, он слишком привык к безусловной любви и поддержке. Без них было бы слишком тяжело. Нужно будет потрудиться, чтобы впредь не допускать даже возможности потерять это все. Он нажал кнопку звонка, вызывая медсестру, и через пять минут уже писал Ренджи ответ: «Дневные посещения разрешены после обеда, с трех до пяти, жду». До трех часов оставалась еще бездна времени — полтора часа; обед, сказали, принесут в палату. Юкимура уселся поудобнее, подгреб под спину подушки и принялся обстоятельно обдумывать свои планы на нынешнюю ночь.***
— Где-где ты был?.. — недоуменно повторил Момоширо. — В полиции я был, — отозвался Эчизен хмуро. — Нормально все. Пойдем за гамбургерами, а, Момо-семпай? Любопытство грызло Момоширо изнутри, но Эчизен был настолько явно не в духе — и даже, пожалуй, подавлен, — что вопросы пришлось отложить. Элементарное чувство такта, как сказал бы Инуи. В конце концов, захочет парень — сам расскажет, зачем это его носило с утра в полицию и что от него там хотели в течение почти двух часов, пока старший товарищ писал ему недоуменные сообщения, дожидаясь у кортов в парке…***
Акая явно собирался броситься капитану на шею — Джакал поймал его в полете. Нио плюхнулся на стул с независимым видом — вроде как он тут случайно, просто мимо проходил. Ренджи как ни в чем не бывало принялся устанавливать в вазе букет. Приветствия, искренняя радость, вопросы о самочувствии… Юкимура улыбнулся. Все было слишком привычно. Вот только… — Ренджи, а что остальные? Генъичиро придет сегодня? Мгновенная заминка — у Ренджи дрогнула рука, немного воды выплеснулось на тумбочку. — О, я неловок сегодня. Акая, спроси у сестры тряпку, пожалуйста. Вообще-то, чтобы вытереть пролитое, хватило бы и пары бумажных салфеток, тряпка для этого не была нужна, но Акая вымелся из палаты без единого слова, и Юкимура отчетливо понял, что что-то не в порядке. — Ренджи? Он обвел взглядом остальных. Нио таращился в окно, Джакал — себе под ноги. Ренджи наконец разместил цветы наиболее подобающим образом, вздохнул и сел на краешек кровати. В глаза Юкимуре он тоже не смотрел. — Генъичиро в больнице, Сэйичи. Со вчерашнего вечера. В больнице, надо же, изумился Юкимура. Неужели вчера он настолько сильно перегрузил колени?.. Вообще мог, конечно, ходил он после матча с таким видом, словно проглотил швабру — очень для него характерно, когда что-то болит и нельзя этого показывать… — А что с ним? С ногами проблемы? — В основном с головой, — буркнул Нио и тут же снова уставился в окно, как будто на свете не было ничего интереснее, чем проплывающие в раскаленной синеве редкие облака. Ренджи покосился на Нио укоризненно — и промолчал. Бочком-бочком протиснулся в дверь Акая, неся тряпку. Прошел, чуть ли не пригибаясь, к тумбочке и принялся старательно вытирать лужицу. — Ренджи, — повторил Юкимура как мог мягко. — Пожалуйста, расскажи, в чем дело? — Генъичиро вчера… подрался, — сообщил Ренджи, по-прежнему глядя в сторону. — Вступился за младшеклассника. — С-самурай хренов, — сказал Нио едва слышно. Снова наступила тишина. — И что?! — почти вскрикнул Юкимура. — И… все, собственно. Мелкий невредим, нападавшие — в полиции… а Генъичиро в больнице с черепно-мозговой травмой. Состояние… стабильно тяжелое. — Стабильно… тяжелое?.. Что значат эти слова, Юкимура знал, но в голове они никак не укладывались. Это же Генъичиро. С его мгновенной реакцией, с его силой, решимостью, опытом, наконец! Он же боец, он же… Как?! — Спортсмен он, — сказал Джакал нехотя, и Юкимура понял, что последнюю фразу произнес вслух. — Он аккуратно бить умеет, а калечить — нет. А там надо было. А эти еще были обкурившись… — Там были свидетели, двое стариков и влюбленная пара, — пояснил Ренджи. — Они говорили, что сначала даже не поняли, в чем дело, потому что это не было похоже на настоящую драку. Говорили, было как в кино. Шел мальчишка, навстречу ему Генъичиро, тут с боковой дорожки выскочили трое и на мальчишку бросились, а Генъичиро его как-то выхватил из кучи и велел убегать. А сам стал этих… успокаивать. А они успокаиваться отказывались. Свидетели сообразили, что это не пекинская опера, а все серьезно, только когда один из нападавших схватил камень. Полицейский пост там совсем рядом, мальчишка добежал до них и они сразу же туда кинулись, но Генъичиро успел за это время получить камнем по голове. — С ним там Ягю и Маруи, — Нио встал и принялся бродить по палате, водя пальцем по стенам и предметам обстановки. — Сказали, дадут нам знать, если что-то изменится. Акая маячил возле тумбочки совершенно неподвижно, и Нио рассеянно ткнул пальцем и в него. Отдернул руку, поглядел изумленно и пошел дальше по кругу. — Стабильно тяжелое состояние… — ровно повторил Юкимура. Ему отказывала фантазия, он просто не мог представить себе Генъичиро… бинты, писк монитора, громоздкая аппаратура, обстановка палаты и операционной — представлялись, а вот Генъичиро среди этого всего — нет. Ну никак. — А это как — стабильно тяжелое? — сдавленно пискнул Акая. Ответил Ренджи: — Это значит, что пациент, скорее всего, выживет. За все прочее они не ручаются. Акая выдохнул так, будто ему хорошенько врезали под дых. В дверях появилась медсестра, постучала ногтем по циферблату часиков — дескать, мальчики, посещение окончено. — Мы завтра придем, Сэйичи, — сказал Ренджи, поднимаясь. — А… к нему? — И к нему. Если он очнется. А пока я уговорил сестер дать нам знать, если это случится, даже если ночью. — Мне напиши сразу, как только получишь информацию, ладно? — Конечно. Ребята вышли, притворив за собой дверь, а Юкимура продолжал сидеть неподвижно, уставившись перед собой и ничего не видя. Генъичиро. Невозможно. Просто не может такого быть. Только не с ним. И именно сегодня… Может быть, это — расплата? Хотя нет. Ему обещано, что платить будет только он сам.***
— Ты ему не сказал. — Не сказал. Незачем ему еще и это сейчас слышать. — Чего не сказали, Янаги-семпай? — Акая крутится рядом, пытается заглянуть в глаза, суетится, сам бледный. При всей его нелюбви к вице-капитану — такой беды он Санаде, конечно же, не желал никогда. — Ну, кто был этот младшеклассник и из-за чего вообще все случилось, — поясняет Джакал, и Акая смешно морщится от обиды: все знают, и только ему не объяснили. — Пока капитан не выпишется, ты ему этого тоже не скажешь, понятно? — мягко, но грозно предупреждает Янаги. — Если понятно… Одна мелкая криминальная контора устроила на Национальном тотализатор. Это запрещено законом, но за юниорскими чемпионатами не следят так пристально, как за взрослыми, поэтому им удалось собрать ставки и организовать выплаты. Люди, с которыми столкнулся Генъичиро, ставили на нас и много проиграли. Мальчишка, на которого они напали, — Эчизен Рёма. Акая озадаченно хлопает глазами, потом мрачнеет и кивает. — Они бы должны были бросаться на нас… — недоумевает Джакал. — Я не берусь объяснять, почему это оказался Эчизен, а не кто-то из нас, — Янаги разводит руками. — Велика вероятность, что он просто попался им на дороге — дело было недалеко от стадиона, а эти парни действительно находились под действием марихуаны… Генъичиро не отправили в одну больницу с Сэйичи только потому, что там, где лежит Сэйичи, нет нейрохирургического отделения.***
…На горе, куда они частенько ходили гулять и любоваться открывающимися видами, жило семейство носатых тэнгу. Когда маленький Сэйичи впервые сказал об этом маме, она поддержала игру. Он не сразу сообразил, что мама считает, будто он придумал себе товарищей по играм. Она тэнгу не видела. И всех прочих существ, которые водились на горе, в лесу и даже иногда на улицах города — тоже не видела. Лет в пять Сэйичи научился помалкивать о том, кого видит. Не сам научился — тэнгу подсказали. Когда ему было семь, он сидел на крыше дома с корзинкой пирожков, которыми угощал своих сверхъестественных знакомцев, и все вместе они любовались громадной желтой луной, высматривали лунного зайца и пытались определить, что он делает именно в этот момент, — был конец лета, и старший тэнгу сказал ему: — А будущей весной ты тоже перестанешь нас видеть. — Как это, почему? — расстроился Сэйичи. — Так ведь тебе исполнится восемь, — сказал тэнгу наставительно. — Мальчики видят нас, только пока им нет восьми лет. Даже такие мальчики, как ты. — А какой я мальчик?.. — Особенный. Дитя богов. — Как это так? В ответ тэнгу рассказал историю, похожую на начало сказки. Про то, что у матушки Сэйичи долгое время не было детей, и она ходила молиться в храм на горе о ниспослании потомства. Вообще-то Сэйичи об этом и так знал, в семье не делали из этого секрета. — Ну вот, — сказал тэнгу, — она тебя и вымолила. Ты не простой человеческий ребенок, ты у богов выпрошен. Между прочим, вот в такую ночь, как эта, ты можешь загадать желание, и боги его исполнят. В последнее полнолуние лета, если небо ясное. Раз в три года, начиная с сегодняшнего дня. — А я все-все могу загадать? — уточнил Сэйичи в полном восторге. — Все-все, — ответил тэнгу. — Но только ты не забывай, что это не просто так чудеса. За выполнение желаний надо платить. — Чем? — Собой. Вот, скажем, если ты пожелаешь, чтобы в мире не было войн, то это будет очень большое желание, поэтому боги его выполнят, но заберут тебя в уплату. — То есть я умру? — Да, в тот же день. Но целый день на земле не будет никакой войны. — А потом? — А потом войны снова начнутся, потому что одна жизнь — это очень маленькая плата за желание размером с весь мир. Сэйичи задумался. — А как я узнаю, сколько стоит какое желание? Тэнгу почесал длинный нос. — Точно никогда не узнаешь. Поэтому лучше желать поскромнее. Для одного человека — для себя или кого-то еще. Такое желание тебя точно не убьет. Только нельзя желать, чтобы кто-то жил вечно или восстал из мертвых. — Почему? Я тоже тогда умру? — Нет, просто эти желания нельзя исполнить и ты только даром потеряешь волшебную ночь. В эту ночь Сэйичи пожелал, чтобы у него появилась сестренка. Через девять месяцев родилась Ханако, а спустя полгода Сэйичи угодил под завал во время землетрясения. Он отделался испугом и ссадинами — и, откуда ни возьмись, точным знанием, что это и есть его плата за желание. В одиннадцать лет он пожелал уметь видеть насквозь любую теннисную технику. В тринадцать — слег с начинающимся параличом. Вчера его желание исчерпало себя.***
Когда луна выставила золотистый бок над крышами домов, Юкимура осторожно отсоединил капельницу — подачу лекарства он перекрыл, как только из палаты вышла сестра, — закрыл катетер крышкой и, пошатываясь, направился к двери. В коридоре никого не было, хотя из-за неплотно закрытой двери сестринского поста слышались голоса. Юкимура, стараясь не шуметь, по стеночке добрался до лестницы. Когда он преодолел четыре пролета и толкнул дверь, ведущую на крышу, его пижама пропиталась потом, сердце бухало так, что, казалось, должно было поднять по тревоге всю больницу, а в глазах плыли белые пятна и круги. Луна висела над городом во всем своем холодном великолепии. Юкимура доковылял до скамейки, упал на нее и заставил себя дышать глубоко и ровно. Ясности мыслям это не прибавило. До того, как Ренджи принес черную весть, Юкимура собирался пожелать себе железного здоровья. Он подозревал, что капризные боги могут в качестве платы отнять у него способности к рисованию или к языкам, или даже заставить его разучиться играть в теннис. Но без рисования или французского языка он готов был жить дальше, а в теннис, буде такое случится, он научится играть заново. Он уже учился — после операции. Болезнь, ниспосланная небом, подарила ему мужество, терпение и упорство, каких не бывает у здоровых людей. Теперь лишь бы не подводило тело — со всем остальным он справится. Но теперь все изменилось. Потому что Генъичиро… Юкимура успел уже и позлиться на друга: да как он, в конце концов, мог допустить, чтобы такое случилось! Разве не его обязанность — быть каменной стеной, защитой и опорой своего капитана и своей команды? Как он смел так всех подставить?! Успел и горько раскаяться в своей злости: это же Генъичиро тащил на себе команду те полгода, когда сам Юкимура опасался ходить по улице, ожидая, что в любую секунду тело откажется подчиняться… Разве можно было требовать от Генъичиро большего? Успел увлечься соблазнительной надеждой: сегодня-завтра Генъичиро придет в себя, и врачи скажут, что его жизни и здоровью ничто не угрожает, современная медицина творит чудеса… Вспомнил, как молоденькие сестры тихонько жаловались друг другу, что несмотря на все усилия, такого-то и такого-то пациента удастся разве что научить ходить с костылями. И свой собственный диагноз тоже вспомнил — с обещанными в любой момент рецидивами. «Полинейропатии — явление до конца не изученное. Мы провели радикальное лечение, сейчас оно дает полную ремиссию, но мы не можем гарантировать, что завтра… или через десять лет…» Чудеса современной медицины — еще не очень-то чудеса. Он представил себе Генъичиро, неуверенно тянущегося к чему-то — нарушение зрения? координации? — и тут же запретил себе об этом думать. Нет-нет-нет, только не это, только не так. Нет. Но если он сейчас пожелает здоровья Генъичиро… Боги заберут у него самого что-то ценное, и вот он останется ни с чем, полубольной, никчемный… будет ли он нужен команде — такой? Будет ли он нужен Генъичиро? Да даже самому себе? Сумеет ли он пережить три года до следующего желания (если будет ясное небо), и что с ним сделают взамен уже тогда? А может, с Генъичиро все-таки все будет в порядке и без вмешательства богов? Ведь это возможно. Это даже очень возможно. Еще и не такое лечат, людей по кусочкам вон собирают… а тут просто черепно-мозговая травма… и состояние — стабильное, не критическое же ведь… Луна плыла над головой. Ночной воздух холодил мокрую спину. Но если он сейчас пожелает здоровья себе, а Генъичиро не вылечат, точнее, вылечат плохо? Юкимура сжал виски ладонями, его мутило от слабости, он начинал мерзнуть, а воображение подкидывало картинки: вот он, здоровый, с ракеткой в руке и золотой медалью на шее… а вот Генъичиро, скажем, в инвалидном кресле. Сможет ли он жить с этим? с тем, что мог помочь и не помог? А если он поможет, а помощь будет лишней и он истратит драгоценное желание впустую?..***
Небо на востоке начинало светлеть, поднимался ветер, и диск луны почти коснулся горизонта, когда мальчишка в зеленой больничной пижаме подошел к краю крыши, дважды хлопнул в ладоши и склонил голову над сложенными руками. — Боги небес и земли, обратите свой слух к смиренной просьбе! Молю вас исполнить мое сокровенное желание…Конец