Посмотри, как горят мосты

      Не страшно.       Сацуки иногда кажется, что она уже ничего не боится. Ни потерь, ни страданий, ни боли. Сердце разрывалось от одиночества, когда Аомине, казалось, ее личный Дай-чан, вступил в команду и засиял. Так, как сияют звезды. Только звезды-то на самом деле это мертвые планеты, целые миры в отголоске света для всех тех, кто никогда не узнает правды. Он отдалялся и умирал в себе, оставляя внешний блеск безумным зрителям.       Она вступила следом в клуб, чтобы быть рядом и помочь, когда другу будет больно падать. Отвлеклась, не заметила, пропустила. Ее отвлек льдистый отблеск, сияющий в свете Солнца, как сияние чистого бриллианта: не поймать, ни потрогать. Его можно увидеть только если правильно смотреть на Свет. Кто же знал, что этот блеск — всего лишь вершина айсберга, о который разобьются все, если не заметят то, что скрыто. Под коркой мальчика-призрака, такого доброго и честного, плескалась концентрация гнева сильнее всей магмы мира. Словами жечь он умел искусней всех. Сердце с треском раскололось под негромкое «Нет».       Болезненный окрик душит, даже когда уже не боишься упасть. Когда летишь вниз с моста уже слишком поздно кричать. Не больно совсем замечать спины ушедших во мрак. Ей не хочется оставаться под чистым небом одной. Сацуки держит стопку брошюр из старших школ. Она же обещала просмотреть за Дайки и к Тецуе под ледяную корку пробиться хочется до отчаяния. Но Сацуки тоже устала. От глупости своей и мальчишек. Ей бы опереться о кого-то, кто не будет жалеть и прощать каждый взгляд.       Она прогуливалась под дождем из нежных лепестков, пока не добрела туда, где ханами не справляют. Красивые витые ветви мрачных, холодных ворот встречали людей круглый год, почетной процессией идущих вперед. Знакомая машина внимание привлекла куда больше, чем желание побыстрее убраться от кладбища.       Он был один, без отца. Водитель почетной статуей стоял в отдалении, а бывший капитан Тейко под невесомыми каплями опадающей сакуры неотрывно смотрел на надпись на плите. Уйти незамеченной возможности не было. Глаз Императора подмечал все вокруг и даже чуть-чуть побольше.       — Что ты здесь делаешь? — тихий, на грани безразличия голос звучал ветром по венам. Жгуще-режущий взгляд оголял, сдирая кожу одним лишь поверхностным вниманием. Момои даже не дернулась. Сейджуро никогда не нравились люди, которые его боялись. Но те, кто его не слушаются, нравятся ему еще меньше.       — Мучаюсь с выбором школы, — честной быть проще с тем, кого уважаешь, и когда самой уже все равно. Император лишних вопросов не задает. Сацуки говорить, если честно, не хочет. А Сейджуро и не спрашивает: «а как же Дайки?», и Сацуки ему слишком благодарна.       — Он справится, — уверенность в чужом голосе поднимает с разбитых колен. Пусть сама и не верит, но так все же правильней. Чувство внутри, там где скальпелем не достать, уже не разгорается — тлеет. Ей почему-то кажется, что в этом изгибе Вселенной они больше в ней не нуждаются. И от этого тоже невыносимо больно.       — Мосты горят один раз, — в словах Акаши, уверена Сацуки, смысла больше, чем кажется на первый взгляд. Она ждет пояснения, перемалывает оттенками впечатлений и раздирает на составляющие части предоставленную мысль. Не верит.       — Разве мосты не отстраивают заново?       — Только если другого пути нет.       Момои уверена, что нет. Ее Дайки без нее не справится. За почти чужим Тецуей тоже не кому присмотреть. С ее плеч никто самостоятельно взваленный груз не снимет и не разделит. Она сломаться не боится, не тогда, когда ее перекрутило от взгляда на равнодушные лица покинувших тренировочный зал в последний раз.       — Показать, как они горят?       Розовый шквал от ветра поднимается и разносится скрывая их от самих себя. Легким движением сбрасывать с плеч полмира, небрежным движением слов. Сейджуро вообще-то знает, что мир по рождению не вертится вокруг него. Он этот мир раскручивает сам, ставя в центр того, кого пожелает.       Идут по вымощенной дорожке, усыпанной лепестками они не вровень. До него дотянуться возможности нет, если нет желания обжечься. Мотыльки летят на огонь: глупые сгорают в пламени, те, что поумней, находят самый темный уголок за ярким пламенем.       Сацуки хочется верить, что она не из тех, кто не опалит яркие крылья. Верит, ведь и она тоже дышит их тщеславием. Любое движение Императора — это шаг в просчитанной стратегии, тянущийся, возможно, не первый год. Но идти следом шаг в шаг, слишком правильно, чтобы задавать неправильные вопросы, пытаясь выяснить какую позицию она сама занимает в построении. Толика личного сомнения тихонько скребется в груди из-за того, что она, так непривычно, позволяет решать за себя.       — Ты уже знаешь? — вопрос застывает в воздухе, опасно сверкнувшей гильотиной. Он словно чует запах сомнения и забивает последний гвоздь, тот самый, что был украден. — Дайки и Тецуя поступили в одну школу.       Как же она упустила? Слова не рассекают плетью воздух — так умеет только Дайки: резко, до тонких сочащихся жизнью следов. Не сковывают бездушным льдом — в это Куроко мастер: не вырваться из стальных тисков фактов. Они бухаются перед ногами раскаленным камнем с небес. Больше не о чем жалеть. Не о ком. Сацуки выдыхает, распрямляется и, улыбаясь, отпускает по ветру яркие буклеты. Так легко отпускать. Мосты догорают где-то за спиной, и возвращаться по ним совсем не хочется.       Ей уже не страшно. Она рядом, плечом к плечу с самим Страхом, и ей хорошо. Чужая ладонь в ответ руку не пожимает. Ну и что? Видимость создаст она сама. Пальцы переплетаются в нерушимый замок. Император способен на все, она на все остальное. Вместе сжигать мосты совсем не страшно.