Беглый граф

– …и тогда на балу князя один из наших милейших поэтов… а графиня Н. и говорит… – Ааа, хватит! Гуро послушно замолчал и сочувственно посмотрел, как пальцы зарываются в роскошные светлые кудри. На одном из них сверкнуло алым кольцо – такое же, как у Якова. Последние три часа он прилежно пересказывал графу Бенкендорфу, вернувшемуся после долгой отлучки, последние новости и сплетни высшего света. Но глава тайного общества, похоже, несколько отвык от шумных приемов. Бенкендорф поднял голову, и следователь поймал знакомый усталый взгляд полицмейстера из Диканьки. – Черт бы вас побрал, Яков Петрович, со всей вашей столичной жизнью. Гуро рассеянно пожал плечами и присел на край стола, за которым сидел Бинх-Бенкендорф. Тот откинулся на спинку кресла и скрестил руки на груди. Ему не особо нравилось, когда на него смотрели сверху вниз. – Вы долго отсутствовали, Александр Христофорович, необходимо посвятить вас в курс дел, – пояснил Гуро, решивший нести свой крест до конца. – Я понимаю, что очень много новой информации, мы можем сделать перерыв… Бинх нахмурился, помрачнев, как небо перед грозой. – Знаете, Яков Петрович, когда я там, в Диканьке, послал вас подальше с вашим тайным обществом, я был совершенно серьезен. – С нашим тайным обществом, с нашим, – успокаивающе поправил его Гуро, доброжелательно улыбаясь. Несколько лет назад их глава сказал, что собирается ненадолго покинуть столицу, чтобы подлечить нервы, и… пропал. Он продолжал управлять обществом, но удаленно – через письма, причем устроил все так хитро да ловко, так путал следы, что Гуро только четыре месяца назад удалось проследить, куда ведут все ниточки. В принципе, он не осуждал Бенкендорфа: он считал, что любой русский дворянин имеет право на хандру и, как следствие, желание уехать куда-нибудь подальше от городской толпы. Граф воспользовался фамилией матери, под которой он служил в армии, и осел в Диканьке. И когда Яков его там, наконец, нашел, то почувствовал нечто вроде обиды – какого черта? Его целым обществом ищут, Гуро сам носится по всей России, прикрываясь расследованиями, а граф пропавших гусей в деревне ловит. Свет российской интеллигенции, чтоб его. Бинх подпер щеку рукой и так тоскливо вздохнул, что следователю даже стало его жалко на минутку. А потом он вспомнил, как разыскивал беглого главу общества, и себя жалко стало больше. – Вы хоть представляете, что тут без вас творилось? – спросил Яков с легкой обидой в голосе. Александр начал листать бумаги, которые для него собрал тот же Гуро. – Представляю, я получал корреспонденцию. Ладно, мне действительно нужен перерыв. Что у нас тут? Новых членов в ложу принимали? Следователь, кивнув, выбрал один листок и подтолкнул к Бинху. Тот внимательно изучил ровные аккуратные строчки и пробормотал: – Значит, в Москве приняли шесть голов. – Человек, – мягко поправил его Яков. Бенкендорф небрежно кивнул. – Тогда в Москве у нас сейчас в общей сложности сорок семь голов. – Человек, – Гуро был само терпение. – Вы слишком долго прожили в деревне. – А в Петербурге у нас сколько голов? – А в Петербурге у нас семьдесят че-ло-век, – как ребенку втолковывал Яков, – на данный момент из верхушки. А вот сколько голов рядовых членов… тьфу. Александр злорадно прищурился. Издевается, подумал Гуро. Личная Страшная Месть. Например, пламенную речь в особняке Данишевских Бинх умудрился запомнить дословно и цитировал при каждом удобном случае с видимым удовольствием. Особенно ему нравилось про желтый дом. А иной раз, слушая Якова, прерывал его и, печально качая головой, говорил что-то в духе «куда уж нам, деревенщинам, понять это». Очень уж граф сердился, что вырвали его из уютного села. К счастью для Якова лично и всей масонской ложи в целом, в особняке полицмейстера убили, причем так, что имелись свидетели того, что он действительно мертв. Поэтому после обряда воскрешения идти в Диканьку графу было неловко. Масоны научились возвращать к жизни только что почивших, но вот секрет бессмертия пока им не давался. – Знаете, что? Разбирайтесь сами, – с досадой бросил Гуро, спрыгивая на пол, будто ему было лет двадцать. – А я пошел. Любому терпению наступает конец. – Идите, – Бинх принялся перебирать бумаги, – а я запрягаю лошадь – и домой. – Вы дома, – Яков чуть ли не скрипнул зубами. – Это ваш особняк. Граф поднял на него кристально чистые глаза деревенского полицмейстера. – Нет, Яков Петрович. Мой дом – там, в Диканьке. Как и люди, которых я должен защищать. Гуро помедлил и, обогнув стол, встал рядом с Александром, заглядывая в эти глаза. – А кто защитит нас? Вы – глава нашего общества, мы идем за вами. На вас – колоссальная ответственность, от вас зависит судьба государства. Я пытался донести это до вас там, так, чтобы мальчишка не понял, кто вы такой… а вы из-за него пошли против собственных убеждений, вы из-за него поги… – Кстати, – холодно перебил Бенкендорф, – какого черта вы притащили с собой Гоголя? – Я уже говорил, что… – Взяли бы кого-нибудь из ложи, у нас есть воскресшие. – Но это было опас… – А птенца желторотого тащить – не опасно? – прошипел Бинх сквозь зубы и с ожесточением смахнул документы со стола. Бумаги взметнулись в воздух и медленно опали на пол, будто осенние листья. – Как меня это все раздражает! Лицемерие, подлость, обман, интриги… в деревне все было просто и понятно: увел порося – высечь, украли кошелек – найти вора, вернуть пострадавшему имущество, закрыть в участке. Я не хочу оставаться в столице, мне противно. Яков слушал его, машинально прокручивая на пальце массивный перстень. Он понимал, что графу очень хочется высказаться. Там, в Диканьке, Гуро совершенно не хотелось объясняться с Бенкендорфом, поэтому он отказался поселиться у него, встречался только в присутствии посторонних, а после и вовсе малодушно инсценировал свою смерть, чтобы вести расследование отдельно. В особняке Данишевских беглый глава тайного общества выплюнул несколько обвинений, однако сам старался говорить так, чтобы Гоголь не понял, кто перед ним. Тоже в какой-то степени ложь, и Бинху, похоже, было за нее стыдно. – Я правда не мог спасти тех девушек, – тихо произнес Гуро, опустив голову. – Поверьте, мне тоже жаль. И в одиночку я не способен провести обряд для стольких человек, у меня не хватило бы ни сил, ни нужных ингредиентов. А в Петербурге было бы поздно… – А Гоголь? – по голосу полицмейстера было слышно – то, что Яков привез с собой наивного юнца в качестве наживки, Александр считал своей личной ошибкой, а потому всячески старался приглядывать за Николаем, спасти от всех опасностей. Не углядел. Следователь осторожно положил ладони на плечи Бинха, вгляделся в лицо и заговорил, взвешивая каждое слово перед тем, как произнести его. – Я собирался его воскресить. Я собрал все необходимое. Верите? Но он справился сам. Во время бунта я уже не мог рисковать. Я… я правда не хотел, чтобы еще кто-то погиб. Та девушка, которая оказалась в подвале… я не знаю, кто она, я не ожидал ее там увидеть. Мне жаль. А дальше все завертелось. Бинх, вздохнув, отвернулся и облокотился на стол, зарывшись пальцами в волосы. Яков некоторое время молча смотрел на него, затем опять положил руку на плечо, слегка сжав пальцы. – Вы, Александр Христофорович, поступили по совести. Я восхищен. Я не в восторге от того, что вы делали, но я не могу не восхищаться вами. Вам не в чем себя упрекнуть. Он почувствовал, как вздрогнуло плечо Бенкендорфа, и понял, что угадал верно. Граф слишком во многом винил себя, и не только за то, что случилось в Диканьке. Вероятно, когда-то – Гуро упустил этот момент – в Александре что-то сломалось, он пересмотрел свою жизнь и пожелал искупить свои ошибки. А деятельный и решительный характер не позволял уйти в монастырь замаливать грехи. Не верил Бинх в силу раскаяния, не мог смиренно молиться о прощении – он жаждал справедливости, поступать по чести, менять что-то. Выбрал себе место подальше от столицы и постарался исполнить свое намерение, зная, что в большом городе ему не развернуться. Яков чувствовал смутную вину – цель оправдывает средства, цели общества превыше всего, а значит, любые средства хороши. И потому Гуро, выполнявший роль доверенного лица Бенкендорфа, а точнее – серого кардинала, иногда принимал некоторые решения, которые определенно не могли понравиться главе общества. И о них главе не стоило знать. Следователь иногда чувствовал себя паршиво, но оправдывал себя тем, что бережет душевное спокойствие графа. Не уберег. Сбежал граф. Бинх услышал тихий шорох одежды и повернулся. Яков опустился перед ним на одно колено и, взяв за руку, коснулся лбом кольца, будто прикасался к святыне. Александр смотрел на темную макушку пустым взглядом, но руки не убирал. Время замедлилось, а они вдвоем замерли, не двигаясь. Наконец, после нескольких томительно долгих минут, растянувшихся для обоих в часы, Бенкендорф с трудом перевернул ладонь и коснулся подушечками пальцев щеки Гуро. – Встань… те. Якову совершенно не хотелось подчиняться властному приказу, отданному таким до боли знакомым тоном, когда теплая ладонь вот так легко касалась кожи, однако он поднялся и привычно поклонился главе ложи. – Я очень прошу вас остаться, Александр Христофорович. Не только ради нашего общества. Просто останьтесь в Петербурге. Бинх тоже встал и подошел к окну. За стеклом открывался вид – такой знакомый, но в то же время неуловимо изменившийся, будто краски потускнели от времени. Как давно граф не видел эти деревья, эту брусчатку, эти дома… – Боюсь, я и вправду не смогу вернуться, – глухо проговорил он, касаясь лбом прохладного стекла. – Для всех я погиб, как герой – как могу я возвращаться… таким? Лучше быть мертвым героем, чем живым предателем. – Лучше просто быть живым, – возразил Гуро, приближаясь и останавливаясь за спиной. Неловко протянул руку, собираясь провести по светлым волосам, но замер, не решаясь. Пальцы зависли в воздухе. – Нет. Не стоило меня воскрешать. – Да что вы такое говори… Бинх в одно мгновение развернулся и поймал руку Якова в свою ладонь. – Увидел в отражении, – спокойно пояснил он в ответ на немое удивление в глазах. Следователь машинально кивнул – он бы поступил так же, следил бы за собеседником в зеркальной поверхности. Александр переплел свои пальцы с пальцами Гуро. – Яков Петрович, вы не хотите стать главой тайного общества Бенкендорфа? Гуро усмехнулся. – Быть главой тайного общества Бенкендорфа может быть только Бенкендорф, что весьма логично. Александр Христофорович, вы же не просто наш глава – вы символ общества, знамя, его душа и совесть, – он прикусил язык, а граф досадливо поморщился. – Будете тайным обществом Гуро, чем не название? Или будете ответвлением масонской ложи, придумаете что-нибудь изящное, в честь святого, как положено… По сути, их общество не являлась масонской ложей в строгом смысле. Однако, поскольку у них собрались самые влиятельные люди страны, как-то так получилось, что большинство из них по совместительству принадлежало к масонству. Да и писать правила проще по уже имеющемуся образцу. Почему бы и нет. – Бросьте, Александр Христофорович, – Яков немного успокоился и позволил себе улыбнуться. Чутье безошибочно подсказывало ему, что Бинх начал шутить, еще с предложения ему своего поста. А значит, все не так плохо. – Какой из меня глава ложи? Это не по мне. Вот за вами люди пойдут. – Ну-у, я бы так не сказал, – бывший полицмейстер потер свободной рукой лоб, куда ему угодили камнем. Следа не осталось, однако проклятая память напоминала о случившемся куда лучше отражения в зеркале. – Хотя… давайте тогда пригласим Гоголя. Он обаятельный. Теперь Яков засмеялся в голос – представил, как неловко молодой Николай путается в плаще и в панике заглядывает в зал, где собралось тайное собрание в ожидании своего руководителя. Бенкендорф тоже улыбнулся, одними губами, и усталость в его глазах оборвала смех следователя. Он помрачнел. – Кстати, вы не собираетесь рассказать Гоголю… ну, хоть о чем-то? Хотя бы то, что вы живы. Думаю, он будет рад. – Не смогу ему в глаза посмотреть, больно они честные, – тускло откликнулся Бинх. – Только если твердо решу пустить себе пулю в висок, и мне потребуется исповедоваться перед смертью. Гуро стал еще угрюмее, на лбу собрались морщины, и он попытался освободить руку, однако пальцы графа держали цепко. – Подождите, Яков Петрович. Мне так… спокойнее. Так я действительно ощущаю себя… дома. Глаза следователя погрустнели, злость улетучилась, и второй рукой он приобнял Бинха за плечи, шепнув на ухо: – Вы действительно дома, дорогой мой. Я наконец-то нашел вас. И, если хотите… – он помедлил, но все же закончил, – если хотите, можете первое время пожить у меня. Бывший полицмейстер поднял голову и криво усмехнулся. – Я боялся, что вы не предложите. Иногда мне кажется, что действительно пора бы в желтый дом. У губ Гуро залегла скорбная складка. – И долго вы мне будете это припоминать? Мне совершенно не смешно. – А я сейчас не смеюсь, – Бенкендорф потер свободной рукой висок. – Иногда мне кажется, что я вот-вот открою глаза за столом в полицейском участке от того, что меня будит Тесак. «Просыпайтесь, АлексанХристофорыч, негоже на работе спать, идите домой». А дом… – А дом – здесь, – твердо повторил Яков, и Бинх улыбнулся уже спокойнее. У Якова отлегло от сердца. – Кажется, нам нужно наверстать очень многое? – напомнил бывший полицмейстер. – И я сейчас не о светских сплетнях.