***
Он как раз перешёл к редкому спортивному оборудованию, когда дверь в тренажерный зал открывается. Леоне мгновенно заканчивает со спортивными качелями и оборачивается к незваному гостю, громко предупреждая: — Спортзал, блядь, закрыт. — Я знаю, что спортзал закрыт, — отвечает ему Буччеллати, потому что это, конечно же, именно он. — Сейчас почти полночь. Угадай, как долго я тебя искал? Абаккио хмурится. — Полчаса, — предполагает он. Может, Буччеллати и склонен к мелодраматичности, но голова у него всегда на плечах. — Двадцать минут, — с легкой улыбкой соглашается Буччеллати. — Ты верен своим привычкам. — Что тебе нужно, капо? — спрашивает его Абаккио. Обычно ему нравится обмениваться с Буччеллати колкими, но беззлобными шутками, но сейчас он не в настроении. — Полагаю, ты здесь не просто так. Буччеллати смотрит на него, а затем начинает расстегивать свой пиджак. Абаккио приподнимает брови, глядя на это. — Как насчёт небольшого тренировочного боя? — спрашивает Буччеллати, аккуратно сворачивая свой пиджак и кладя его на ближайшую скамью. — Без стендов. — Он снимает свой странный кружевной лиф, который Леоне втайне просто обожает, складывает его и кладёт поверх пиджака. — Нет, — отрезает Абаккио, поморщившись, чтобы скрыть румянец, вызванный видом обнаженного по пояс Буччеллати. Ему хочется отвернуться и в то же время смотреть на это вечно. — Нет и еще раз нет. Что, блядь, с тобой не так? — Как грубо, — мягко произносит Буччеллати. — Что, боишься, что не сможешь надрать мне задницу**? — Отвали, — рычит Абаккио, стараясь не думать о том, что Буччеллати только что сказал «надрать мне задницу». — Я не собираюсь спарринговать с тобой, потому что на моей стороне десять сантиметров моего роста и годы тренировок. — Хммм, — говорит Буччеллати. — Ну сделай мне одолжение. Абаккио скрещивает руки на груди. — Я не хочу тебя бить, — говорит он, потому что это все меньше и меньше походит на дурацкую шутку, и его это беспокоит. Буччеллати смотрит на него. — Абаккио. Я переживу это. Просто, блядь, дерись со мной. — Это приказ, капо? — спрашивает Абаккио, прищурившись. Буччеллати вздыхает и поднимает руки над головой, чтобы растянуть мышцы. — Господи, нет. Если ты действительно не хочешь, то я не буду принуждать. Но я не брошу тебя здесь одного, и мне лично идея небольшого тренировочного спарринга нравится куда больше, чем возможность молча наблюдать за тем, как ты истязаешь себя на тренажёрах — а я даже понятия не имею, как они называются. Это заставляет Абаккио замолчать. Одно дело знать, что ты дерьмово справляешься со своими проблемами, и совсем другое — когда любовь всей твоей жизни видит тебя насквозь и говорит, что не оставит тебя с ними один на один. — … Хорошо, — произносит Абаккио. — Ладно, я… Подожди, что? — спрашивает Буччеллати. Абаккио закатывает глаза и кивает. — Хорошо. Они договариваются — бой без использования стендов, никаких ударов в глаза и ниже пояса. Три удара — победа в одном раунде. Сперва их сражение оказывается неравным, потому что Абаккио не хочет причинить Буччеллати ни малейшей боли и лишь обороняется. Буччеллати легко валит его с ног в первом же раунде, и немедленно помогает подняться. Он хмурится, и они начинают заново. Теперь Абаккио действительно пытается нанести удар, однако же позволяет Буччеллати подставить ему подножку. Буччеллати издаёт разочарованное рычание, когда Абаккио падает на пол. — Ты не воспринимаешь это всерьёз. — Может, ты просто лучше меня, — говорит Абаккио, и это наполовину ложь, потому что он неплохой борец (когда хочет этого, конечно), а наполовину правда, потому что Буччеллати действительно лучше него во всех отношениях. Буччеллати недовольно хмурит брови и наклоняется к нему, чтобы слегка дёрнуть Абаккио за волосы, собранные в хвост. — Что за ерунда, — говорит он слегка охрипшим голосом и скользит пальцами по его щеке. Абаккио чувствует запах пряного одеколона от его запястья. — Не очень-то интересно, если для тебя все это не по-настоящему. — Хорошо, — повторяет Абаккио, и поднимается на ноги, и решает действительно воспринимать это всерьёз. Буччеллати нужно было порядка трех-четырех движений, чтобы повалить его на пол; Абаккио же сбивает его с ног одним молниеносным ударом, толкнув Буччеллати рукой в обнаженную грудь и подсекая лодыжкой его левую ногу. Буччеллати ойкает, когда теряет равновесие, и Абаккио стремительно наклоняется над ним, чтобы прижать его к земле. Буччеллати сперва немного сопротивляется, пытаясь освободиться от хватки Леоне, но в итоге сдаётся, понимая, что деваться некуда. — Теперь-то ты видишь? — Он задыхается, когда Абаккио наконец отпускает его. — У тебя отлично получается. Абаккио хмурится. — Ты оставляешь свою левую сторону открытой для удара, — говорит он, вместо того, чтобы принять комплимент. — И как мне это исправить? — заинтересованно спрашивает Буччеллати. Они поднимаются с пола, и Абаккио показывает ему, как крепче стоять на ногах, чтобы улучшить свою оборону. — Раздвинь ноги как можно дальше друг от друга, — говорит он не без смущения. — Повернись так, чтобы твой правый бок был впереди — тогда я не смогу достать тебя слева. Потому что если бы я пытался тебя убить, то ударил бы по почкам прежде, чем ты смог среагировать на это. — И он касается живота Буччеллати пальцем в том месте, где он, ну, чисто гипотетически, конечно, вспорол бы его. — Покойся по кусочкам***, Бруно Буччеллати, любимый всеми и умерший с выпущенными кишками. Буччеллати долго смотрит на руку Леоне, а затем поднимает взгляд на его лицо. Он прижимает ладонь Абаккио к своему животу — кожа Буччеллати буквально горит под ней. — Что ж, тогда будем рады, что ты не хочешь меня убить. Абаккио сглатывает, и ему внезапно становится жарко. Обычно Буччеллати не реагирует на его странный флирт, смешанный с чёрным юмором. — Д-да, — выдыхает он. В качестве минутной передышки Абаккио исправляет стойку Буччеллати, а затем они начинают сначала. У Буччеллати хорошие инстинкты, и он быстр и силён; с небольшой натяжкой его и Леоне можно назвать равными соперниками. После пары-другой раундов это все меньше начинает походить на то, как Абаккио безнаказанно задаёт жару Буччеллати, и все больше — на танец. Вместе с тем Аббаккио неожиданно понимает, что сейчас чувствует себя куда более живым и сосредоточенным, чем за весь прошлый… наверное, месяц. Может быть, даже больше. Быть рядом с Буччеллати — это как иметь почву под ногами, единственную опору в бурлящем, как адский котел, рассудке Абаккио, и кажется, что компромисс, которым сейчас является их сражение, только усиливает этот эффект. Абаккио все еще сильнее Буччеллати в рукопашном бою, но постепенно их схватки становятся дольше, и Буччеллати даже одерживает победу в паре раундов, хотя Аббаккио действительно больше не подыгрывает ему. Сражаться с Буччеллати довольно интересно и даже весело, что само по себе уже необычно, и Абаккио нравится предугадывать действия Буччеллати еще до того, как он их сделает. Ему нравится и то, как Буччеллати, в свою очередь, угадывает движения Леоне; ему нравится, что Буччеллати пытается думать, как Абаккио — как он. Буччеллати использует нечестные приёмчики — дёргает Абаккио за волосы, впивается кончиками пальцев в его плечи и спину, почти до синяков, и даже кусает его за руки, когда Абаккио пытается оттолкнуть его, — и не испытывает ни малейших угрызений совести по поводу этого. Конечно, он никогда не причинит Абаккио увечий, все же их бой — не взаправдашний, но Леоне знает, какая история стоит за всем этим. Может, у Абаккио и были годы тренировок, но Буччеллати состоит в Пассионе около десяти лет. Конечно, он знает, как драться. Это нельзя назвать ударами — они не бьют друг друга во всю силу — это скорее просто грубые прикосновения Буччеллати к его груди, к его рукам, к его бёдрам, и Абаккио наслаждается ими. Он и сам дотрагивается до Буччеллати таким образом. Он чувствует всем своим телом, как при каждом вдохе вздымается грудь Буччеллати; ему нравятся тихие звуки, которые издаёт Буччеллати — тяжёлое пыхтение, удивлённые вздохи и особенно очаровывающее еле слышное «хмм» , в котором Абаккио безуспешно пытается не искать скрытого смысла. Ему нравится, что он слышит все это сквозь пульсирующую музыку, играющую в динамиках. О да, Леоне знает, каким будет саундтрек его мокрых снов весь следующий месяц. Когда Буччеллати удаётся повалить его на землю уже в третий раз, он не сразу отпускает его. Вместо этого он отпускает руки Абаккио, с помощью которых тот пытался высвободиться из удушающего захвата, и садится на пятки. Его ноги буквально обнимают талию Абаккио, поэтому его спина касается согнутых колен Леоне, когда он откидывается назад. Абаккио отчаянно пытается игнорировать то, насколько ему нравится тёплая тяжесть Буччеллати на его бедрах, но все равно чувствует, как жар приливает к его лицу (и другим частям тела). — Сдаёшься? — спрашивает его Абаккио, тщетно стараясь придумать, куда же еще девать свои руки, кроме как на бедра Буччеллати. — А ты? — парирует Буччеллати. — Лично я готов спарринговать хоть до шести утра, в зависимости от того, сколько именно понадобится тебе времени, чтобы ты был в порядке. Аббаккио откидывает голову назад, на коврик. — О Боже, — тихо произносит он. Нет, он не заслуживает Буччеллати. Леоне никогда не будет чувствовать себя в порядке, вот в чем проблема; он может только чувствовать себя чуть менее плохо, но никогда не хорошо. Если бы его существование можно было измерить по какой-нибудь дурацкой десятибалльной шкале оценки боли, которые есть в больницах, большую часть времени он был бы где-то между четырьмя и восемью. — Эй, — говорит Буччеллати, наклоняясь к нему. — Абаккио, приём. Возвращайся-ка ко мне, в реальную жизнь. Абаккио вскидывает на него глаза. — Я тут, — говорит он смущённо. Вообще-то он уверен, что он настолько рядом с Буччеллати, насколько это вообще возможно. Буччеллати отрицающе качает головой. От этого жеста его волосы слегка развеваются. — Нет. Сейчас ты в двух годах от меня. Смущение Абаккио исчезает, сменяясь раздражением. Он резко садится и отталкивает Буччеллати, переместив свои ноги так, что они теперь меняются местами — и Буччеллати падает на пол, успев только испуганно ойкнуть, но Абаккио решительно не испытывает угрызений совести по этому поводу. — Да иди ты, — огрызается он. — Что ты вообще знаешь? Лицо Буччеллати каменеет, и умелым движением он переворачивается, вновь оказываясь верхом на Абаккио. — Я знаю тебя, — говорит он, стискивая запястья Абаккио и заводя его руки за его же голову. Абаккио ненавидит его только за то, что это выглядит так… сексуально. — Я знаю тебя, — повторяет он. — Абаккио. Леоне. Пойдём домой. Весь воинственный настрой мгновенно покидает его. — У меня нет дома, — произносит он, ощущая себя невероятно жалким. — Есть, — говорит Буччеллати. Он наклоняется к нему, и лишь когда его чёлка касается лба Абаккио, тот понимает, что его сейчас поцелуют. Он закрывает глаза и позволяет Буччеллати сделать это: губы у него мягкие и тёплые, но их прикосновение совсем мимолетно, а затем Буччеллати и вовсе отстраняется от него. — Капо, — шепчет Абаккио, все еще не открывая глаз. Ему по-настоящему плохо от странного сочетания тревоги, возбуждения и невероятно хрупкой надежды. — Что ты делаешь? Буччеллати все еще держит его за запястья. — Ты хочешь, чтобы я прекратил? — спрашивает он тихо. Абаккио вновь открывает глаза. — Нет, — немедленно отвечает он, и сразу же поправляется: — То есть да. Я не… Но почему? Почему ты поцеловал меня? Буччеллати вновь садится, и кажется, только сейчас до него доходит, что сидеть на Абаккио, мягко говоря, странновато, и он немедленно слезает с него, ложась рядом, на коврик. — Просто захотел, вот и всё, — говорит он так, как если бы это было обычным делом. — Подумал, что и ты захочешь поцеловать меня. Я ошибся? Абаккио смотрит на него широко раскрытыми глазами, а потом прячет лицо в ладони и стонет. — Нет, — наконец признается он, садится и стягивает резинку со своего хвоста, желая спрятаться за занавесом своих волос во время этого разговора. — Но, Буччеллати, я же просто ходячий пиздец, и ты не… Буччеллати обнимает его за плечи. — И тем не менее, — в его голосе слышится обещание, а его глаза такие большие, тёмные и яркие. — Давай поговорим об этом несколько позже, потому что сейчас я очень, очень сильно хотел бы снова тебя поцеловать. — С тобой что-то совсем не так, — напряженно бормочет Абаккио. — Это значит «нет»? — спрашивает Буччеллати, но глаза его смеются. Абаккио готов сквозь землю провалиться от стыда. — О, Господи, нет, — говорит он, — Пожалуйста, поцелуй меня еще раз. Буччеллати смеётся и подчиняется этой просьбе. Он заключает лицо Абаккио в ладони и целует его так, словно он — что-то хрупкое, а его губы — невероятно сладки. Абаккио возвращает ему поцелуй; но, по правде сказать, он несколько рассеян, потому что остро ощущает всё свое тело; и, увы, каждая его клеточка слишком, невыносимо далеко от Буччеллати. Единственный способ справиться с этим — просто чуть отодвинуться, настолько, чтобы пробормотать: «Иди ко мне» прямо в губы Буччеллати. Буччеллати хмыкает и пододвигается ближе, оказываясь почти на коленях Абаккио и зарывается пальцами в его волосы, возобновляя поцелуй. Абаккио нерешительно проводит руками вдоль талии Буччеллати — господи, ну почему он снял свой чертов пиджак, Абаккио однозначно сейчас сведёт это с ума — и Буччеллати издаёт одобрительный смешок. Он подаётся вперёд, сплетая их языки, лаская его рот изнутри. Абаккио вздрагивает и тихо стонет. Буччеллати буквально проглатывает его стон и нежно притягивает его за волосы еще ближе, слегка посмеиваясь тихому «мнгх», которое вырывается у Абаккио. Ну ничего, он знает, как отплатить Буччеллати: он проводит большими пальцами своих рук по бёдрам Буччеллати в том месте, где чёткие очертания его таза переходят в мягкие линии косых мышц живота, и Буччеллати ахает. — Боже, — выдыхает он, не отрываясь от губ Абаккио, — Боже, Абаккио, это так хорошо, — что, конечно же, совсем не так, но Леоне оставляет эту маленькую ложь без замечаний. Благодаря пульсирующему ритму музыки, безумному всплеску эндорфинов в его крови и Буччеллати, самому Буччеллати рядом с ним, Абаккио чувствует себя цикадой, сбрасывающей старую кожу — так, словно сейчас нечто разорвет его изнутри, и из пустой оболочки выйдет новый он, обретший крылья. Однако он не представляет, как описать это Буччеллати, поэтому просто целиком отдаётся их поцелую (хоть сам он уже давно и полностью принадлежит Буччеллати), и надеется, что Буччеллати сам понимает его чувства. Они вздрагивают, когда через несколько минут плейлист заканчивается и рев музыки сменяется низким гудением электрических ламп на потолке. — Эм, — бормочет Абаккио. Он совсем забыл, что они находятся в тренажерном зале. Посреди ночи. Абсолютно нелегально. Буччеллати моргает — он так близко, всего в сантиметрах от него. Его зрачки расширены, а на губах остался отпечаток чёрной помады Абаккио — и он однозначно самое сексуальное, что Абаккио когда-либо видел в своей жизни. — Пойдём домой, — говорит Буччеллати, когда они на миг обмениваются смущенными взглядами. Абаккио морщит лоб и хмурится. — Ты уже говорил это, — замечает он. Он не произносит вслух: «Но тогда я ещё не знал, что впервые смогу сбежать из того дня два года назад», — но думает именно это. Буччеллати щурится и дарит ему ту улыбку, которую можно увидеть всего несколько раз в жизни. — Я имел в виду, что ты пойдешь домой со мной. Я не хочу заниматься с тобой сексом на полу какого-то чёртова спортзала. Абаккио обескураженно смотрит на него добрых секунд десять, прежде чем выдавить из себя: «О, я… да, да, хорошо», потому, что Буччеллати действительно начинает нервничать в течение этих десяти секунд — хотя как вообще можно подумать, что где-то существует та параллельная вселенная, где Абаккио не был бы стопроцентно за, предложи ему такое Буччеллати? Пару мгновений они просто сидят рядом, соприкасаясь головами — Леоне готов кончить от одного этого — а затем Буччеллати встаёт, и Абаккио поднимается вслед за ним. Буччеллати подходит к скамье и надевает пиджак — судьба его кружевного лифа его не беспокоит — и говорит: — Клянусь, я действительно пришел сюда не потому, что хотел тебя… соблазнить. Это было бы неправильно и глупо с моей стороны. Абаккио фыркает и они выходят из спортзала. Из-за близости моря воздух на улице прохладный и свежий, а небо чернее чёрного там, где нет слишком яркого городского света. Сейчас, вероятно, около двух часов ночи. — Ты действительно ожидал какого-то другого результата, когда решил раздеться до пояса и вызвать меня на бой? Буччеллати слегка краснеет. — Скажем так, у меня были кое-какие намерения… я раздумывал над тем, как это будет выглядеть, — признается он. — Но ты довольно быстро превратился из несчастного и заведённого в уверенного в себе и обольстительного. — Он делает паузу, чтобы захлопнуть за ними дверь тренажерного зала, застегнуть своими «молниями» место взлома и закрыть ее снаружи. Переулками они направляются домой к Буччеллати, но не проходят и квартала, как Буччеллати смотрит на Леоне и спрашивает: — Постой, надеюсь всё это не было продолжением этого твоего самобичевания? Я не хочу, чтобы тебе было больно… когда ты рядом со мной. Первым порывом Абаккио было, конечно, сказать «конечно же, нет», но он прикусывает язык и раздумывает над ответом. Буччеллати стоит того, чтобы быть с ним честным. — Нет, не думаю, — говорит он наконец. — Рядом с тобой я не чувствую себя несчастным, совсем нет. — Хорошо, — произносит Буччеллати. — Хорошо. Но ты действительно хочешь… этого? Хочешь меня? Абаккио останавливается. — Буччеллати, — говорит он. — Что? — спрашивает Буччеллати, также остановившись рядом с ним. Его волосы шелковисто блестят, отражая оранжевый свет уличных фонарей. — Буччеллати, — повторяет Абаккио. — Буччеллати, я люблю тебя до безумия. Буччеллати удивлённо смотрит на него. Абаккио с некоторым опозданием приходит в голову, что Буччеллати, вероятно, просто хотел переспать с ним и не более того, а не выслушивать признания в любви от своего, по сути, заместителя, своей правой руки в команде. Господи, ну почему даже когда он пытается не похерить что-то хорошее в своей жизни, он все равно это делает? — Ну, — смущённо начинает он, но тут Буччеллати делает шаг навстречу ему, подходя совсем вплотную. — Абаккио, — спрашивает он, — ты говоришь это всерьёз? — Да, — шепчет Абаккио, чувствуя себя беспомощным. Он часто лжёт — лжёт даже и Буччеллати, когда ему нужно — но только не сейчас. — Честно говоря, я думал, ты знаешь. Хотя вообще-то он не умеет в тонкие намёки. Буччеллати прижимается к нему и бережно заключает подбородок Абаккио в свои ладони, словно там им самое место. — Могу я поцеловать тебя? — тихо спрашивает он, и его лицо невероятно серьёзно. Аббаккио приподнимает брови. — Прости, что? Ты ещё и спрашиваешь разрешения после того, как мы уже целовались и я признался тебе в лю… Буччеллати целует его, и он умолкает.***
В конце концов, они наконец-то добираются до дома Буччеллати, хотя и останавливаются, чтобы поцеловаться, чуть ли не на каждом углу улицы и напротив каждого дома. Уже в квартире Абаккио чувствует, что с ног валится от усталости, но Буччеллати настаивает на том, чтобы он перекусил перед тем, как лечь спать. — Готов поспорить, что после вашего с Фуго задания ты пошел прямо в спортзал, да? Хотя наверное, нам обоим не помешает душ, — поэтому Леоне быстро ополаскивается, пока Буччеллати колдует на кухне. Абаккио, конечно, просто обожает его, однако Буччеллати — тот человек, который не сможет приготовить что-то мало-мальски съедобное даже под страхом смерти, поэтому спустя некоторое время им приходится выкинуть неудавшиеся макароны и довольствоваться всего лишь яичницей на тостах. Это так непривычно — сидеть с мокрыми волосами в крохотной кухне Буччеллати, будучи одетым в мягкую пижаму, которая слегка мала Абаккио, и смеяться над тем, как Буччеллати шутит с нарочито серьёзным лицом. Конечно, Абаккио бывал здесь и раньше, но никогда в два часа ночи, с чётким намерением отсосать Бучеллати, пока тот не забудет, как дышать (честно говоря, этот замысел давно не нов и существовует еще с того момента, как они познакомились — но лишь в абстракции). Он остро чувствует свой возраст, так сильно, как никогда раньше — как если бы ему было разрешено вести себя как девятнадцатилетнему и быть таковым только в два часа ночи в компании Буччеллати. Как если бы он вдруг очнулся в какой-то параллельной вселенной, где нет никакого Абаккио, полностью обессилевшего от ощущения пустоты внутри себя, вины и скорби, а есть обычный парень, который, может, хотя слегка и не в порядке, но все же способен сидеть посреди ночи дома у человека, которого он любит, и есть с ним на кухне тосты, просто ужасные на вкус. — Кажется, ты о чём-то задумался, — говорит Буччеллати, доедая последний тост. Абаккио вздыхает. — Дам пенни за твои мысли. Абаккио слегка качает головой. — Да ничего особенного, — отвечает он, потому что как бы сильно он ни любил Буччеллати, но сказать ему: «Просто размышляю о том, как ты сводишь меня с ума» — это слишком даже для Леоне. Буччеллати хмыкает, но не настаивает на ответе. Они складывают опустевшие тарелки в раковину, и Буччеллати идет в душ, потому что его слишком волнуют такие вещи, как «гигиена» и «пыль этой тренажёрки и пот на моей коже». Слабак. Перед тем, как скрыться за дверью ванной, он предлагает Абаккио передохнуть или посмотреть дом, и вообще делать все, что он пожелает. Разумеется, Абаккио прямиком идет в спальню. Это совершенно невинное любопытство, окей? Вплоть до этой минуты он был только в кухне и гостиной дома Буччеллати. Леоне хочет знать, что Буччеллати видит каждый раз перед тем, как заснуть. Он распахивает дверь в спальню и включает свет, проскользнув внутрь. Он одновременно удивлён и одновременно нет. Честно говоря, он ожидал чего-то в духе модернизма — элегантности, прямых линий и тёмного дерева, — но в спальне Буччеллати его ждет совершенно иное. Мебель в спальне самых разных стилей, самая разнородная, явно не из одного комплекта; большинство вещей выглядит так, словно побывало в ремонте не один раз. Видимо, Буччеллати нравится окружать себя вещами нежеланными и ненужными никому, кроме него. С первого взгляда понятно, что большая часть деревянной мебели устарела: может быть, перешла Буччеллати по наследству или вообще была куплена на барахолке. Громадный книжный шкаф рядом с окном выглядит сделанным вручную — он окрашен самой обычной краской для стен и даже не отлакирован. На кровати лежит стеганое одеяло, сделанное из настолько неимоверного количества разных кусочков ткани, что Абаккио может только сочувствовать вкусу его владельца, если ему искренне нравится подобное. Абаккио забирается на кровать, чтобы посмотреть на нее и довольно быстро находит в углу аккуратно процарапанную надпись: «Джулия Моретти, 1935». Моретти, насколько знает Абаккио — девичья фамилией матери Буччеллати; эта Джулия, должно быть, была ее матерью. Или ее золовкой, или кем-то в этом роде. О Боже. Ну и парень. Он мафиози со сверхспособностями, но спит под уродливым одеялом, сотканным своей бабушкой. Абаккио слезает с кровати, чувствуя одновременно отвращение, нежность… и непреодолимое желание заснуть. В конце концов, сейчас уже три часа ночи, и кажется, его самоистязающая тренировка наконец-то приносят результат. Но он не может позволить Буччеллати отправить его к нему домой только затем, чтобы он заснул в своей постели, поэтому Леоне вновь садится на кровать и берет какую-то книгу, лежащую на прикроватной тумбочке Буччеллати. Книга оказывается сборником стихов какого-то поэта, чье имя Абаккио ни о чем не говорит. Он открывает ее и начинает читать.***
Он просыпается от того, что Буччеллати забирает книгу с его груди и взбирается на него. Похоже Леоне заснул, лёжа на спине, несмотря на все свои старания не заснуть. — И снова здравствуй, — говорит Буччеллати. Он теплый и мягкий, его волосы мокрые после душа, и Абаккио внезапно хочет каждое утро просыпаться только так. — Привет, — отвечает он. Буччеллати опирается на локоть, все ещё держа книгу в другой руке. — Я любил тебя, — произносит он вполголоса, и сердце Абаккио замирает, — в городе том, где на улицах, залитых солнцем, твой пленительный шаг раздавался — а, так это он цитирует что-то. У Абаккио перехватывает дыхание. — Там, где сладкий покой вечерами проливался на горькое сердце — и тогда становился я небом, где ни скорби нет, ни печалей: лишь весна там в венке из фиалок.**** Абаккио не в силах вымолвить что-либо, поэтому просто поднимает глаза на Буччеллати. Их тела соприкасаются везде. — Это стихотворение отсюда, — говорит, немного помолчав, Буччеллати и указывает на книгу. — Думаю, оно где-то на сорок шестой странице. — ….Ясно, — в конце концов произносит Абаккио, обвивая свои руки вокруг талии Буччеллати. Наверное, он все ещё спит и видит сон. Буччеллати с минуту просто смотрит на него, а затем кладёт книгу обратно на тумбочку и склоняет голову на грудь Абаккио, прямо под его подбородок. Его мокрые волосы пахнут дорогим кокосовым шампунем. — Ничего страшного, если ты не готов к этому сейчас, — говорит Буччеллати ему в шею. И добавляет, таким голосом, как будто это что-то неважное: — Обещаю, что утром ты по-прежнему будешь мне нравиться. Все тревоги окончательно покидают Абаккио. — Хорошо, — выдыхает он. — Хорошо. Это было бы прекрасно. Буччеллати отодвигается от груди Аббаккио, а затем наклоняется к нему, чтобы поцеловать. — Спи, — говорит он, отрываясь наконец от губ Абаккио. Абаккио подчиняется ему.