The neighbourhood

Вроде, соседи — это те люди, с которыми ты не прочь разделить вместе пирог с клубничной начинкой; к которым можешь убежать на ночь, если дома никого нет; к кому зайдешь попросить что-нибудь из специй, а останешься на ближайшие пять-шесть часов, обсуждая в каком углу дивану будет комфортнее; которые, в случае чего, вызовут полицию, если заметят подозрительную активность около твоего дома. Но… конечно не в моем случае. Соседский мальчик — это как раз та причина, по которой мне иногда хотелось позвонить в службу помощи. Холланд был моим проклятием с третьего класса. Конечно, наших родителей совсем не волнует, что мы тратили все карманные на покупку новых финтифлюшек для розыгрышей, которые начались с детства. И мы даже не помним по какому, собственно, поводу. Родители относятся к этому безразлично-ненавистно. Безразлично — когда я приходила в девятом классе жаловаться маме, потому что в мой шампунь кое-кто налил вырви-глазную зеленую краску. Ненавистно — когда все стены в комнате Холланда были исписаны бордовым красным, наиболее похожим на кровь. Поэтому, мы составили договор, который не мог навредит никому, кроме нас: Пункт #1. Не впутывать в это родителей. Надо было распространить это и на братьев/сестер/кузенов потому, что Холланд приплетает сюда своих братьев, которых у него трое. Слышите? ТРОЕ. Сначала за дело брались Сэм и Гарри, а теперь и Падди иногда участвует в затеях этого чертового затейника Холланда. А я одна в этой войне против него, которая закончится только с выпуском из школы. Пункт #2. Только безобидные или не наносящие вред психологическому и физическому состоянию розыгрыши. И он, и я этим пунктом иногда пренебрегаем. Пункт #3. Никаких розыгрышей в школе. Наши родители просто благодарят всех богов за то, что мы изначально учимся в разных школах, что, скорее всего, к лучшему. Иначе, их бы постоянно срывали с работы, чтобы вызывать к директору по очередному происшествию. И я внесла это правило после того, как Холланд пришел в девятом классе к нам в школу, чтобы пробраться в женский душ. Я догадывалась зачем — в то время, пока я буду без одежды, он заберет ее и мне бы пришлось просить своих подруг искать этого сумасшедшего мальчика, который к тому же здесь даже не учится. Хорошо, что его просто не впустили. Пункт #4. Не привлекать парней и девушек. То есть не трогать драгоценных пассий Холланда. Это скорее его правило, чем мое, так как у меня не было парня, но было богатое воображение и поэтому, я рисовала. Но суть в том, что я бы и не трогала его однонедельных девушек — они с ним встречаются, им и так досталось сполна. Были и приколы-традиции: я долгое время подкидывала Холланду круассаны, которые в детстве он называл «кваксонами». — Это все из-за акцента, — объясняется он сегодня. В пакет я писала записку «не ешь меня» или «может, это поможет исправить твой прикус», а он ел их мне на зло, чтобы потом сказать, что ужаснее ничего в жизни не пробовал. Однажды, мне стало скучно и внутри двух-трех круассанов была начинка, способная запереть его дома на ближайший день. После этого, на любую еду, которую приносила моя мама на праздники, которые мы праздновали вместе, он смотрел с подозрением, а иногда и вовсе не ел. Но моя мама любит его от этого не меньше. Повторю для тех, кто сидит слишком далеко: мы подкалывали друг друга всю свою жизнь. И то, как наши с ним отношения изменились в последующие двадцать четыре часа, вообще не вписывалось в мою картину мира. *** Это был обычный день… Нет, не так. А, в общем-то, он действительно начинался обычно. Я возвращаюсь домой после ночевки у Зендаи дома. Открываю белую калитку и тихо закрываю ее. Иду по каменной дорожке и осматриваю кусты, на которых еще лежат сумерки ночи. Вроде никого. Я дотрагиваюсь к ручке двери собственного дома и отдергиваю от нее руку тут же. Нет, ручка не горячая, как была в фильме «Один дома». Вздыхаю и запрокидываю голову. Господи, когда я перестану этого бояться? Пытаюсь как можно тише себя вести и тихо-тихо открыть входную дверь, которая немного скрипит. У мамы невероятно чуткий сон, но родители предупреждены, что я вернусь рано. Сейчас только шесть утра и где-то далеко-далеко просыпается солнце. Я открываю дверь. Лишь бы не сейчас, лишь бы не сейчас! И да! Вхожу в дом, спокойно закрываю дверь и на меня еще ничего не вылилось из замудренной конструкции, которую они могли повесить над дверью; я еще не упала, поскользнувшись на какой-нибудь слизи; и у меня отличное настроение! Если бы Холланд узнал, то был бы в ярости. Иду по коридору в свою комнату, но перед этим смотрю во все комнаты, чтобы узнать — был здесь парень со своими братьями или нет, есть ли какие-то ловушки с камерами или нет. Итак, кухня — никого и ничего, ванная — никого и ничего. Но чертов Холланд был бы не Холландом, если бы не воспользовался таким случаем, когда я не ночую дома. Хотя, и мое присутствие не особо ему когда-то мешало. Хватаюсь за ручку двери в мою комнату и резко дергаю ее так, что ручка хлопается о стену, когда дверь открывается. Я отскакиваю от двери на несколько метров и останавливаюсь только в конце коридора. Ничего не произошло. Никакая конструкция не свалилась с грохотом — как было в позапрошлом году, и ничего не брызнуло мне в лицо. Ой, ну ты Меган и идиотка. Я облегченно выдыхаю. Но не тут-то было. Я подхожу ближе к комнате и замечаю, что с моими стенами что-то не так. Они какие-то разноцветные… Я имею, в виду… Капец. По стенам везде чертовы стикеры. Зеленые, розовые, синие и желтые квадраты рядами наклеены на стены и шкаф. Он не тронул только окно. Я быстро захожу в комнату и оглядываюсь. Чертов Холланд! Я кружусь вокруг себя несколько раз, пока краски в моих глазах не смешиваются в какой-то непонятный цвет. Я чуть не начинаю смеяться. Очень-очень громко смеяться, поэтому за пару шагов снова оказываюсь у двери и закрываю ее, чтобы родители не прибежали на мои звуки. Он потратил целую ночь… на… вот это?! Достаю из сумки, где моя пижама и некоторые учебники, телефон.

Вся моя комната обклеена стикерами.

Я смеюсь в голос, но стараюсь тише, мои плечи трясутся, появляются ямочки на щеках. Прыгаю на кровать лицом вниз, чтобы продолжить смеяться, потому что… Я на самом деле разочарована. Я ожидала от него большего. Стикеры — это, наверное, самый безобидный розыгрыш за все время. А все время — это очень долго. И, неужели у него кончились идеи, что он взял ее просто из всемирной паутины? Я переворачиваюсь на спину. Потолок тоже весь заклеен стикерами. Как же он пробрался в дом? Через окно? Через дверь? Мама его впустила? Вряд ли он один стал бы тратить на такой пустячковый прикол целую ночь. Наверное, их мама впустила. Она любила Томаса потому, что он был Томасом. Томас-сын-маминой-соседки-Холланд. Я закатываю глаза. Кстати, я вспомнила, что его раздражает, когда его называют Томасом. Разве это не прекрасно, что он такой раздражительный, а я знаю его слабые места? Но вряд ли я осилю назвать его Томасом… — Томас… — говорю потолку и кривлюсь. Кошмарное имя. Краем глаза я вижу черный фломастер на стикерах, наклеенных на потолке и на каждом по букве что-то написано. Я заинтересовано привстаю, чтобы прочитать послание. Чувствуй себя, как дома. Я фыркаю. Около года назад, когда я красной краской изуродовала — другого слова нет — стены его комнаты, написала на столе: «чувствуй себя, как дома». И это стало негласным девизом нашей игры в войну. Я скатываюсь с кровати на пол и смотрю под нее — там ничего. Быстро вскакиваю и открываю шкаф — он также пуст. Только стикеры и я. Я смотрю на часы на стене, но и они заклеены стикерами. Я забираюсь на кровать и отлепляю несколько — шесть семнадцать утра. Спускаюсь с кровати и подхожу к рабочему столу. На нем лежит листок с запиской: «Я решил тебе напомнить, что розыгрыши не должны нести за собой психологические травмы». Спасибо, что не краской по всему дому. Хотя, он мог. Я усмехаюсь. Это он обижен на меня за мой прошлый прикол. Но о нем попозже. Поворачиваю голову вправо и смотрю в свое огромное окно. Там видно и окно в его комнату тоже, где выключен свет, хотя он рано встает. Значит, ночка действительно была веселой. Я еще раз смотрю на записку, а потом поднимаю голову на стену над рабочим столом и чуть не взвизгиваю от ужаса. Стикеры покрыли мои портреты! Залажу на стол с коленями, в надежде, что он меня выдержит. Аккуратно отклеиваю квадратики с рисунков, которые не первый год висят на моих стенах. Господи, Холланд, молись, чтобы они не оставили отпечатки, а то я забуду про «не наносить психологический и физический вред». Фууух. Действительно никаких следов не осталось. Я снимаю мой портрет Стефана Одли, который написала совсем недавно и он показывает, как сильно улучшились мои навыки рисования. Глажу его тщательно прорисованную карандашом скулу, а потом прижимаю к себе. Мой любимый портрет не пострадал, а значит, все хорошо. Зен: Кошмар. собирайся и иди ко мне к десяти. Я к этому времени распечатаю фотки.

Я: Окей.

Осталось отклеить стикеры.

≈

Зендая живет всего лишь через пару кварталов от меня. Утром было слишком страшно и холодно идти пешком, поэтому я вызывала такси, но сейчас, в кардигане, теплых лосинах и пайте, мне не холодно, хоть и ветер неприятно играет с моими волосами. Пишу смс-ку, что приду где-то минут через двадцать и смотрю на дом Холландов. Свет в его комнате так и не загорелся, поэтому я усмехаюсь. Господи, мне невероятно смешно. Обычно его розыгрыши портили мне настроение на весь день, но сейчас я улыбаюсь. Зендая — одна из лучших фотографов, наверное, всего Уэльса, а еще она моя подруга, которая обожает проявлять фотографии с пленок. Это невероятно трудоемкая морока и я совершенно не понимаю, зачем ей это нужно, если родители на ее недавнее день рождение подарили принтер как раз для печати фотографий. Перепрыгнув через ступеньки, я захожу в ее дом без стука, но гостиная встречает меня тишиной. Ее родители рано уходят на работу, тем более я видела их вчера вечером. Трусь стопой о стопу и снимаю ботильоны, прохожу на кухню, где подруги также нет и слышу звук печатающего принтера из ее комнаты. Я провожу рукой по выпуклым обоям в коридоре. Всегда так делаю. И прохожу, наконец, в ее комнату. — Ты долго? — говорит Зи, не отрываясь от принтера и наблюдая, как появляется фотография. Звучало, как вопрос, но я понимаю, о чем она. Она спрашивает почему именно ибо я опоздала на полчаса. — Сегодня без особых происшествий. Зен ухмыляется. Ну, конечно. С Холландом и без происшествий. Как же. Я уже и не помню, когда она начала увлекаться фотографией. Наверное, даже раньше, чем у меня и Холланда началась борьба не на жизнь, а на смерть. И бьюсь об заклад, она тоже не помнит. Сначала любила держать дорогую вещь в руках, потом пошла на курсы по фото-мастерству, потом начала фотографировать целыми днями, выискивая необычные кадры и вот, мы здесь. Я рада, что она использует современный метод сейчас, а не часовое похождение по темной комнате, вывешивая темные фотографии на веревочки и потом ждать целую вечность, пока фотография, скорее всего размытая, проявится. Она и меня фотографировала, для чего мне приходилось выезжать с ней за город, где вид красивее и живописнее. А еще надевать классные вещи. Но это того стоило, раз одна из ее работ заняла первое место на каком-то конкурсе. А потом, Зендаю стали приглашать на школьные и городские мероприятия в роли фотографа. И я даже немного завидую ей, потому что я, со своими рисунками, далеко не продвинулась. Конкурсы — это не мое, хотя бы потому, что у меня никогда не получается ничего нарисовать на заданную тему. А если и получается, то работа не продвигается дальше первого этапа. — Это фото с того мероприятия? — я подхожу ближе. С очередного мероприятия. — Ага. Откуда знаешь? — она достает фото с язычка принтера и кладет в пакет, клацает мышкой для печати следующего. Начинаю ходить по ее комнате, рассматривая фотографии на стенах в рамках. В одной из них, где изображена я, останавливаюсь напротив. Я и вчера очень долго стояла перед этим фото, потому что не могу поверить, что могу быть такой красивой. Но это и заключается в таланте Зи — найти хороший ракурс. — Мама нахваливала Холланда, — пожимаю плечами, и беру один дротик с подоконника, целясь в прикрепленную к стене мишень, — Он ведь у нас такой примерный, такой хороший, все мероприятия… кх… — я делаю выпад и кидаю дротик, попадаю на удивление в десяточку, — Йес! — Что-что? — она смотрит на только что распечатанную фотографию, не поворачиваясь на меня. А я беру другой дротик. — Все мероприятия посещает, говорю. Завтра пойдет на открытие очередного кинотеатра. Сфоткается с мэром и еще толпой девчонок, — закатываю глаза, — А мама… Подруга улыбается, а я замолкаю. Она гладит снимок, будто убирает пылинки, а я не вижу что или кто на нем изображен. — Ты меня слушаешь? — поворачиваюсь всем телом к ней, но она по-прежнему не подает никаких признаков, что находится здесь, со мной, в этой комнате. Она рассматривает фото, опустив голову. — Коулман? — Ну что? — девушка отмирает, глядя на меня так, будто я ей уже надоела. Руками она переворачивает снимок вниз картинкой и складывает в пакет. Что за секреты? Я прищуриваюсь. — А ты пойдешь завтра? — я не говорю куда ей надо пойти, чтобы проверить слушала она меня или где. — Нет, там будет скучно, — она пожимает плечами, включает принтер, нажимая на одну из многочисленных кнопок, выключает ноутбук и закрывает крышку. Я еще раз кидаю дротик в мишень, но попадаю в единицу. Чуть ли не в стену. — Там, где Холланд всегда весело. Зен поднимает брови наверх и улыбается, ставит рюкзак на стул и складывает туда пару тетрадок, закидывает пенал. Я понимаю, как это звучит: только что, я говорила, как его не перевариваю, а сейчас «там-где-холланд-всегда-весело». — Что? — облокачиваюсь о косяк на выходе, ожидая ее, — Мама так говорит, — мулатка кивает саркастично, а я вжимаю голову в плечи из-за раздражения, подкатившего к горлу. — Да-да, конечно. Ну, вот. Теперь она черт знает что обо мне подумает. Я наблюдаю, как она собирает с кровати листы, засовывая их в папку. И при этом держит пакет с фотографиями под мышкой. Всегда это делает. Она закидывает лямку рюкзака на одно плечо и смотрит на меня заговорщически. — Ой, не надо так смотреть на меня. — Я и не смотрю на тебя, я собираюсь идти в драмкружок, — она обходит меня. Выходит из комнаты. Я поворачиваю голову и смотрю, как она идет дальше по коридору в гостиную. Зи останавливается и поворачивается ко мне. Опускает взгляд на наручные часы. — Уже время. Ты идешь со мной? Я безысходно вздыхаю. — Только заскочим ко мне? — девушка кивает. — Нам все равно по пути.

≈

— Меган, ты не могла бы остаться и помочь мне с бумагами? — я останавливаюсь буквально у двери. Зен уже открыла дверь на улицу. — Мы уже опаздываем, — говорю я и смотрю на маму. — Папа может подвезти Зендаю, а я тебя надолго не задержу, — она улыбается, и я не могу отказать. Перевожу взгляд на подругу, которая пожимает плечами, якобы говоря: «ничего страшного». — Я подойду позже. Может быть. Тут раз на раз не приходится, — она усмехается и мы бьемся кулачками. Зендая идет к папиной машине и они вместе уезжают в школу. Папа нас подвозит не совсем до школы, а за метров четыреста до нее, потому что ему неудобно потом разворачиваться со школьного двора и обратно ехать на работу. А я в который раз снимаю ботильоны и шлепаю носками по ковру к маме за стойку, залажу на высокий холодный стул. — Вот, — она пододвигает ко мне небольшую стопку бумаг, — Соедини их по два скрепками. Я беру степлер. — Что за ерунда в нашей мусорке? — она на секунду поднимает на меня свои глаза. — А, это очередной розыгрыш Холланда. — Прекращайте уже переводить ресурсы. — В этом году прекратим, обещаю, — скрепляю листы. — Ты говорила так и в прошлом году, и в позапрошлом, и задолго до этого. — Но в этом году я выпускница. Мы сдадим экзамены и разъедимся, и все закончится, — я улыбаюсь, а мама серьезно смотрит на меня. Она негативнее всего относится к нашей войнушке. Если миссис Холланд еще пытается закрыть на это глаза, а мистер Холланд даже посмеялся над моим последним розыгрышем, то мама на дух не переносит наше баловство. — Сейчас только октябрь, Меган. Вы оба успеете за это время вымотать мне все нервы. — Мы оторвемся в последний раз в этом году, — говорю я, будто уже ностальгирую по этому времени. Быстро помогаю маме с документами. По-моему, не проходит и получаса. У двери на тумбочке я вижу пакет с фотографиями и хмурюсь, а на телефон тут же приходит сообщение. Зен: Блин! Я забыла у тебя фотки. ты еще дома?

Я: да. тебе повезло.

Зен: О, прихвати их, умоляю. меня убьют, если я не принесу их сегодня. Вечно она все делает в последний момент. Конечно, я запрыгиваю в обувь и хватаю пакет с тумбочки, предполагая, что он запечатан. Но я ой как ошибалась. Содержимое пакета рассыпается и я делаю пару неловких движений в попытке собрать фотографии, пока они не разлетелись по комнате, но вместо этого меня уносит прямо на них, опавших по ковру, и я делаю несколько больших шагов, чтобы не наступить на новенькие фото в грязной обуви. Криворукая. Я смотрю вперед. Мамы нет — она пошла в душ, и хорошо, потому что не увидит, как я в обуви хожу по бежевому новому ковру. Я разворачиваюсь, чтобы собрать все как можно быстрее и свалить, пока мне еще какую-нибудь работку не подыскали. Но застываю в немом шоке. Конечно, некоторые фото были перевернуты вниз картинкой, но тех, что я увидела, было достаточно, чтобы понять, что на полу разбросаны 1000 и 1 фотография моего заклятого-друга-соседа-врага. Как удобно. 1000 и 1 фотография Томаса-чертового-Стенли-Холланда.

≈

Я встречаю Зендаю на одной из перемен уже в школе. — Давай после пятого урока в кафе? — она подлетает ко мне. Ну, привет, лицемерка. — Окей, — я пожимаю плечами. — У меня просто раньше не получится, очень много дел сегодня, — тараторит мулатка, а я киваю. А там нет случайно: «рассказать Меган о том, что я влюблена в Холланда по уши»?  — Ты, кстати, взяла фотки? — Да, они в шкафчике, — мне показалось или она с облегчением вздохнула? Я знаю твой секрет, Зендая. — Захвати их потом, — она улыбается, и мы снова стукаемся кулачками. Она и не замечает, что я делаю это без особо энтузиазма. Девушка бежит к группке людей, с которыми играет в театре, а я смотрю в след на ее кудрявые волосы. Ха-ха. Я сижу в кафе за нашим любимым столиком у окна и смотрю на оригинальные настенные часы. Специально села так, чтобы можно было следить за ходом секундной стрелки. Нет, мне все равно, что подруга опаздывает на десять минут. Нам уже принесли по гамбургеру, которые я заказала, но я не начинаю есть, а просто потягиваю колу через трубочку. Рой бесконечных мыслей закручивается в моей голове. Но не могу же я перестать с ней общаться только из-за этого? Позволить, чтобы какой-то парень… какой-то Холланд вот так встал между нами? И вот, вижу ее через дорогу. Она смотрит по сторонам, переходит дорогу, а я пальцами отбиваю какой-то ритм по столу. Зендая видит меня и машет рукой, я машу в ответ. Спустя пару секунд она плюхается передо мной на стул. Кладет рюкзак рядом с собой. — Ну, как день? — я отставляю колу от себя. Она видимо очень голодная, потому что сразу набрасывается на еду. — У нас одна девочка заболела, я искала ей замену, потом защищала доклад, который ты мне вчера помогла сделать и сейчас предстоит контрольная по физике. Я даже поесть не успела, — я не моргаю, смотря на нее. Не хочу делать поспешные выводы. Ну, мало ли, почему у нее столько фотографий Холланда. Я ничего не знаю, поэтому и тянусь за пакетом в рюкзак. — Это заказная фотоссесия? — я кидаю перед ней фотографии и откидываюсь на спинку, складываю руки на коленях. — Что? — она хмурит брови, держа перед собой гамбургер двумя руками. — Эти фотографии, — я киваю на них. Ее пальцы крепко сжимают булку гамбургера, так что ее указательный палец почти коснулся большого — она всегда что-то сжимает, когда нервничает. Она ведь знает что там за фотографии. Для незнакомцев незаметно, а я отмечаю, — Там только Холланд. Почему? Она сглатывает. — Ты посмотрела? — Зендая кладет гамбургер на тарелку и берет салфетку. Видимо, аппетит совсем пропал. Она движением головы откидывает волосы назад. Что, она разочарована, что я полезла в ее личные вещи? — Я случайно рассыпала их. Ты не запечатала пакет. — Да, я… — она вздыхает, — Меган… — Почему ты мне не сказала? — Так потому, что вы ненавидите друг друга. Что бы я тебе сказала, Мег? «Знаешь, мне все равно на ваши вечные подколки, но он мне нравится». Так? — Да, — я наклоняюсь вперед, — Да, Зендая. Именно так. — Ты бы не поняла меня, как не понимаешь сейчас, — она вытирает пальцы салфеткой и откидывает ее. — Здесь нет ничего непонятного. Я не обижаюсь на тебя, если ты об этом. — Да? — Ну, конечно нет. Ты с ума сошла. С этим Холландом сойдешь с ума. Она усмехается. А потом смеется. Так, что она облокачивается на стол и ее плечи очень долго дергаются от смеха. Я смеюсь вместе с ней. Господи, какая абсурдная ситуация. — МакНамара, я на самом деле думала, ты убьешь меня, а как только узнаешь, перестанешь общаться, — мулатка вытирает слезы в уголках глаз, смотря в экран телефона, чтобы тушь не размазалась. — Ах, значит такого ты обо мне мнения, Коулман? Мы вместе возвращаемся в школу. А если серьезно? Злюсь ли я за то, что она влюбилась в него? Злюсь ли я, что она скрывала и лукавила? Что она врала, только чтобы не обижать меня? Нет. Конечно, нет. Это ее выбор. Даже если он такой… неудачный. Я злилась за то, что он забрал у меня подругу. Да, эгоистично. Глупо. Непонятно. Добро пожаловать в мою голову.

≈

— Ну ма-ам! Тут несколько крошек! — я стою с проводом от пылесоса в одной руке, а мама красит ресницы, стоя у зеркала. — У тебя плохо со зрением, Меган? — она откладывает тушь и кивает на десяток утренних следов от моей обуви, которые заметно выделяются на бежевом ковре. Я настолько была увлечена фотографиями, что не заметила как наследила, — Пора научиться убирать за собой, — она щелкает меня по носу и проходится также на каблуках по ковру к двери, но я ей ничего не сказала, только глазами хлопаю от несправедливости. — Или ты хочешь сказать, что это все папа? — она открывает дверь, подмигивает мне и уходит. Агрх! Топаю ногой и включаю пылесос. Ненавижу этот шум, который мгновенно заполняет гостиную. И я яростно начинаю водить им туда-сюда, наблюдая, как грязь исчезает и мое наказание тоже. Задела угол ковра, из-под которого выглядывает еще одна фотография, лежащая картинкой вниз. Видимо, я ее не заметила. Я нажимаю ногой кнопку выключения, наклоняюсь и смотрю на фотографию. Сказать честно, Зендая — идеальный частный детектив. Так хорошо и четко снимать людей, когда они тебя не видят, надо уметь. Я это поняла, еще когда смотрела на мои фотографии у нее в комнате. На снимке Холланд сидит в кресле и смеется над каким-то вопросом интервьюера, так как в кадр попал микрофон. Это было неделю назад, на ежегодной благотворительной акции. Семья Холландов пожертвовала немалую сумму денег, потому что могут себе позволить и этого хватило, чтобы у Томаса брали интервью как у какой-то звезды. Ой. Я запрокидываю голову вверх и цокаю, вспоминая слова мамы о том, какой он хороший мальчик. Господи. Зендая была там в роли фотографа. Она, наверное, была вдвойне рада, что ее позвали на такое событие, а еще туда явился он. Иу. Я кривлюсь. Конечно, в ее объективе на мероприятии побывали все благотворители, но Холланд чаще всего. Я легонько сжала край фотографии, ведь мне хотелось сжечь ее. Разорвать на куски, навести порчу и просто избавится от нее. Но я смотрела на Холланда под своим персональным углом. Мы не искали общий язык с самого начала, а сейчас я смотрела на него под углом Зендаи, ведь она выбирала ракурс. Я чуть наклонила голову и как будто бы увидела ее глазами. Я увидела нечто. Я увидела парня. Привлекательного. С ослепительной улыбкой. Который живет в доме напротив. Определенно ее нужно сжечь. Я еле-еле запихиваю пылесос в кладовку, и быстро закрываю дверь, пока он не выпал наружу. В комнату на стол кидаю этот злосчастный снимок, который надо потом отдать подруге. Направляюсь на кухню, прямо к холодильнику, чтобы найти что-нибудь поесть. И вдруг в дверь постучали. Легонько толкаю дверцу холодильника, чтобы тот закрылся. Смотрю на время — мама только ушла, папа вернется к десяти. Кидаю взгляд на ножи, которые стоят в специальной деревянной подставке и боязливо иду к двери. — Кто там? — Открывай, черепаха МакНамара, — я узнаю голос Томаса-сына-маминой-соседки-Холланда и закатываю глаза, открывая дверь. — Что тебе надо? — Откуда ты так долго ползла, а? — он заходит в дом, не дожидаясь приглашения, не снимая свои кроссовки. — Какой ты остроумный сегодня, но выглядишь малость не выспавшимся, — я не закрываю дверь, но скрещиваю руки на груди. Парень засовывает руки в карманы черных штанов и закатывает глаза, — Что тебе надо? — Маме нужна мука, и вот, я здесь, — желудок чуть не взвыл от упоминания еды. — Сразу бы так, — говорю и возвращаюсь на кухню. — С тобой невероятно скучно, ты знала? А с тобой будто весело. — Я существую не для того, чтобы развлекать тебя, — открываю дверцу и достаю пачку муки, — Забирай свою муку и вали отсюда, — я ставлю открытый пакет на столешницу так, что туман из муки взмывает в воздух и оседает на столе. Оборачиваюсь к парню, но его нет за моей спиной. Я сошла с ума? — Хол..? Я иду по дому и вижу, что он стоит в моей комнате. — Выйди из моей комнаты, — я обращаюсь к нему, стоящему спиной ко мне, — Ты и так проводишь здесь времени больше, чем я сама. — Спокойно, я забыл свой скотч, — он поднимает руку с огромным мотком скотча, чтобы мне было видно. Обхожу его и вижу, что он смотрит на свою фотографию. — О, так я тебе нравлюсь, — слащаво произносит он и держит между пальцами то самое фото, которое я нашла пятью минутами раннее. Мысленно даю себе оплеуху, пинаю под зад, ударяю ладонью лоб и с разбега вбегаю в стену. Как неловко. — Нет-нет, это… — я приглаживаю волосы, потому что не знаю, как объяснить ему все. Буквально все, что произошло за сегодня. — Так теперь это все объясняет, — Холланд поднимает взгляд на меня и откладывает и скотч, и фотографию на стол. — Подожди, что конкретно… — он берет меня за талию и сажает на мой стол, а я и слова сказать не успеваю. Все происходит слишком быстро, — Том… что ты… Мой голос ломается. От шока. От внезапных прикосновений. От неожиданности. — Я всегда знал, что… — он шепчет, прикусывая мочку уха, мне эти слова, значение которых я не понимаю. Красный. Слегка прикусывает район шеи чуть ниже, я прикрываю глаза, а его руки привлекают меня к нему еще ближе. Красный. Его губы перемещаются дальше, очерчивая свою линию вдоль подбородка из-за чего я запрокидываю голову. Его руки гладят мои бедра. А мое сердце бьется, как бешеное. Красный.Цвет страсти и опасности. Что вообще происходит? Я резко распахиваю глаза, словно на меня вылили ведро холодной воды. — Отойди от меня! — кричу я и толкаю его в грудь. Шея горит в тех местах, где были его губы. Щеки горят от осмысления всей ситуации. Кончики пальцев горят от резкого толчка. Ты вся горишь, Меган. — Что не так? — в его глазах такой же страх и растерянность, как будто я смотрю на себя в зеркало. — Что значит «что не так», Холланд?! Ты совсем охренел?! — голос отдается в ушах гулким эхом. Я и не знала, что могу так громко. — А что это значит тогда?! — он указывает на фото, лежащее на краю стола.  — Оно не мое! Зендая забыла его сегодня утром… а ты вот так… ничего не… только потому что… черт… уходи! Уходи сейчас же! — запинаюсь, несу какую-то околесицу, совсем не понимаю, что говорю. Ни он, ни я. Парень топчется на месте, но все же выбегает из моей комнаты. Что, Холланд, теперь тебе со мной не скучно? Наверное, он даже забыл про муку. Странно, что ты про нее помнишь! Заткнись! Я с открытым ртом, через который судорожно вдыхаю воздух, пытаюсь осознать реальность. Он усадил меня на мой стол. Целовал меня. «Я всегда знал, что…» Что ты знал, Холланд? Что знаешь ты, чего не знаю я? Он решил, что нравится мне и решил воспользоваться? А может, это просто очередной розыгрыш? Не может быть. Я дотрагиваюсь руками к шее. Она горячая. И щеки тоже. Спрыгиваю со стола и смотрю на себя в зеркало — я красная. Под подбородком следов не останется. Моя футболка оттянута чуть наверх, и я поправляю ее. Мои руки холодные. Я хожу вперед-назад, пока мое сердце все еще бешено бьется о ребра, пытаясь выскочить. Его фотография спокойно покоится на краю стола. А скотч лежит на ребре у выхода из комнаты. *** Я разве вначале сказала, что это был обычный день? Это был обычный день. Нет, не так. Совсем не обычный день.