Ровесник

— Джотаро, — смущенно зовет Джоске и нагло, кокетливо проводит пальцем по его голой груди. Так он делает, когда ему очень хочется чего-нибудь. Такого, о чем мечтают лишь в шестнадцать. — Мм? — Я спросить хотел... Джоске спрашивает, можно ли ему спросить, потому что Джотаро ненавидит болтать после секса. Даже пошевелиться лень, не то, что разговаривать. Джоске обтер их влажными салфетками — и то хорошо. Но так нельзя. Надо быть старше, надо быть мудрее. И надо разговаривать, потому что... — Ну? Джоске счастливо утыкается подбородком ему в ключицу. — А каким Вы были в молодости? «В молодости». Ах вот как. Молчание. Угрюмое. Чтобы Джоске понял. — Я и сейчас молод. Джоске закатывает глаза. — Ну... это да, но когда Вы были в моем возрасте... каким Вы были, м? Чёрный гакуран. Разодранные в кровь кулаки и лицо, извечная сигаретная вонь. Страх и много злобы. — Дерзким, — отвечает Джотаро, хорошо подумав. — Своенравным. Снова зачесалось между средним и указательным пальцем: чего-то не хватает. Чего-то тонкого и избавительного. Но он бросил курить, когда родилась Джолин. — Вы... в чем-то и сейчас такой. — Джоске тихо усмехается. — Помножь всё на два, — отвечает Джотаро и рассеянно треплет его по волосам. Нет. Джоске не помножит. Получил тройку за прошлую контрольную по алгебре. Джолин, сигареты, школьник в его постели. Джотаро зло хватает Джоске за голое плечо. Тот ерзает на простынях. — А помните, нас как-то в магазине даже за братьев приняли? — Да. Потом было неловко с тобой целоваться, когда мы оттуда вышли. — Джотаро! Джоске аж вскакивает в постели. — К чему ты ведешь? Джоске вздыхает. — Просто... ну, помните, когда мы играли в медсестру и врача... Вы обещали, что в следующий раз выберу я. Господи. Да, медсестра и врач. Джотаро даже купил мальчишке те ужасные красные чулки в сеточку. Зато с каким наслаждением он их срывал. — И? — А можно мы «поиграем»... ну... в школьников, что ли? Джотаро хочет пробить свое лицо ладонью. Слишком крепко схватился за плечо Джоске — как бы не остался синяк. — Но ты и так школьник. Джоске ворчит. — Блин, Вам что, сложно? Просто притворитесь, что Вам снова шестнадцать. Нет, мм, семнадцать! Хочу, чтобы Вы были чуточку старше. — Он расплывается в довольной улыбке, подпирает рукой подбородок. — Как ты себе это вообще представляешь? — Ну... О, зато Джотаро представляет. Чёрный гакуран, расцарапанная спина. Грязные разговоры. Пески Египта, пропахший пóтом салон авто. Никакого авто уже нет. И запах чужой кожи. Она уже истончилась в гробу. Джотаро стонет. Не впервой. Он живет с этими воспоминаниями который год. Проживет и ещё один. Переживет. Как и всех, кто... — Давай я просто возьму напрокат гакуран и выгуляю тебя. — Вы... Вы бы так по улице со мной прошлись? Серьёзно? — Сядем на электричку, доедем до города F. Я даже свожу тебя в ресторан. Только пускай у меня в постели будет один школьник, а не два. У Джоске горят глаза. Он залезает на Джотаро сверху, приобнимает за шею, жмется щекой к его щеке. — А в парк развлечений можно? — Всё можно. — Джотаро мягко кусает его за щеку, гладит Джоске по спине. — Мм. Вы лучший. — Давай уже одеваться. — Он целует его плечо. — Я вроде бы должен был помочь тебе с домашкой по биологии. Он молчит о том, что боится вовсе не за домашку Джоске. Он боится, что к ним зайдет Джозеф. Пораньше вернется с малышкой с вечерней прогулки. Захочет проведать, откроет дверь, — даром, что она заперта — увидит Джоске. И Джотаро рядом с ним. Господи, пусть увидит их хотя бы в одежде. (Когда-то про себя Джотаро назвал его «дедом». Теперь ему проще думать о Джозефе. Наверное, с тех пор, как они с Джоске стали называть дедом и отцом одного человека.) — Джотаро, ну какая домашка... — стонет Джоске и слезает с него. — Это был предлог! Вы же знаете, как я люблю предлоги. — Он подбирает с пола свою одежду. — Плохой предлог, чтобы запрыгнуть в кровать к биологу. — Джотаро изворачивается на кровати и остается очень доволен, когда ему удается шлепнуть Джоске по заднице, не вставая. — Ай! — Джоске хватается за ушибленную ягодицу. — Понял, понял... Он трогательно, картинно всхлипывает, расхаживает по номеру Джотаро очаровательно нагим, пытается отыскать свои носки. Это ненадолго отвлекает. Потом, конечно же, Джотаро выпадает редкая возможность нависнуть не над своими, а над чужими тетрадями, поговорить и о других живых тварях, а не только о людях и морских звёздах. Амебы. Хордовые. Хрящевые, лопастепёрые, лучеперые рыбы. Школьная программа. Всё просто и понятно. Джоске задает глупые вопросы, лишь бы подольше прижаться к нему, а Джотаро делает вид, что не замечает. *** Он смотрит на себя в зеркало. Гакуран маловат в плечах. Джотаро не может повесить на него цепь, а без цепи совсем не то. Ремни и туфли подошли нынешние; зато фуражка у Джотаро та самая, времен Египта. Он взял её с собой в дорогу. Предстоящая авантюра в Морио напомнила их Крестовый поход. Он вспоминает фотографию на мамином комоде. Ему двенадцать, и его фуражка ещё цела. Он мило улыбается и держит в руках большой букет. Школьники. Как Джоске вообще до этого додумался. И как Джотаро додумался, что носить туфли на голую ногу — это круто и молодежно. До такого можно додуматься только в семнадцать. Он хватает рюкзак и как можно быстрее выходит из отеля. Его замечает только девушка за стойкой регистрации. Он встречается с Джоске на вокзале. Что самое удивительное, мальчишка пришел первым. Джотаро подходит к нему со спины. Может, не совсем честно его вот так удивлять, но он ничего не может с собой поделать. Уж слишком увлеченно Джоске поправляет значки на своем гакуране. — И давно ты здесь? Джоске подскакивает, как ужаленный, и оборачивается. — Д-Джотаро?! Глаза круглые-прекруглые. Оглядывает его снизу вверх, сверху вниз. Краснеет. — Ну что? Джоске оглядывается по сторонам — рядом почти никого, все куда-то спешат, — а потом близко-близко придвигается к нему. Восторженно гладит ворот гакурана. — П-потрясно... выглядите. Джотаро хватает его за руку и ехидно ухмыляется. — Выглядишь. Я всего на год старше, не забыл? — Ах да, точно. — Джоске убирает руку, смеется. Звонко и неповторимо. — Виноват! Слишком привык говорить «Вы», ха-ха. Джотаро пожимает плечами. Они ждут, когда к станции подъедет электричка, и Джоске задает сто один вопрос о его наряде. Электричка подъезжает. Джотаро практически заталкивает Джоске в вагон, и тот пристыженно стихает. Людей становится всё больше и больше, они теснятся и прижимают друг друга к стенкам. Джоске оказывается прижат к Джотаро. Единственная причина, по которой он полюбил давки. Джотаро становится так, чтобы Джоске оказался у стены, закрывает его от толпы. Так ведь любят делать подростки? Джоске улыбается во весь рот, сдерживает смех. — А ты романтик, — шепчет он. — Помолчи. — Это не мое. Но противоположности притягиваются. Он самозабвенно, по-мальчишески хихикает, а Джотаро зло хватает его за руку, пока никто не видит. Они трясутся в этой электричке целый час, но Джотаро боится из неё выходить. Джоске вытаскивает его из вагона. Город F бурлит жизнью, пылает огнями, каких не застанешь в Морио. Здесь их никто не знает. Могут творить всё, что вздумается. Джотаро наврал Джозефу про дела и работу. Джоске наврал своей маме про... Джотаро даже не спросил, про что. Они просто убежали. Да, ему будто снова семнадцать. Счастью Джоске нет предела, и он радостно берет Джотаро под руку: с виду — два одноклассника, которые решили развлечься вечером в городе. (Ага-ага. Друг с другом?) — Куда пойдем? — спрашивает Джотаро. — В парк развлечений! Вы… ты же обещал! Джоске замечательно мнется. Главное — не растерять выдержку. Сегодня они говорят друг другу «ты», завтра нарочно сталкиваются коленями под столом в кафе; послезавтра забываются и выдают себя с головой. Джоске чаще бывал в городе F, и он ориентируется на местности лучше Джотаро. Тянет его за собой, к парку развлечений. Тут недалеко. Всё горит, светится, блестит, переливается всеми цветами радуги. Огромные входные ворота в форме львиной пасти. Чудовище в особняке Дио, поглотившее Абдула. Карнавальный кошмар Какёина. Люди смеются и сбиваются в кучи. Здесь много подростков. Сегодня они с Джоске — тоже «подростки», но Джотаро-то знает, как оно на самом деле. Обхохочешься. Двадцативосьмилетний мужчина потакает капризам своего мальчишки. Джотаро хочет заплатить за билеты, но Джоске останавливает его. — Побереги карманные, а то мама отругает. Он платит за себя сам и подмигивает Джотаро. Наглец. Мама Джотаро в жизнь ничего не сказала о его тратах или карманных деньгах. И не сказала бы. Он приподнимает бровь. — Тебя-то самого мама не отругает? — Джотаро покупает билет для себя. — Неа. — Джоске берет Джотаро за руку, ведет его от касс ко входу. — Я же с тобой. — И? Джоске смотрит на него, как на первоклашку. — Если я иду куда-то с тобой — никаких вопросов, полное доверие. Ты ей понравился. Ну конечно, потому что он напоминает ей Джозефа. Потому что она тоскует по дедушке Рёхею. Потому что матери Джоске тоже нравятся мужчины постарше. — А вообще, мама давно хотела, чтобы я подружился с мальчиком взрослее меня, — кокетничает он. У Джотаро дергается бровь, но он позволяет утянуть себя вглубь парка. Ухмыляется. — Не с тем связался. Джоске щиплет его за бок. — Ну, не будь таким плохишом. Пошли кататься на карусели, а потом возьмем себе яблоки в карамели. — Сахарную вату, — неожиданно для себя вставляет Джотаро. — Ну хорошо, — без удивления отзывается Джоске. И это самое странное. Контроллер смотрит на них, как на сумасшедших. Ладно ещё Джоске, но в Джотаро — сто девяносто пять сантиметров роста, и он собрался залезть на карусельную лошадку. Ну что вы, дядь, мы ведь школьники, обычные школьники! Бегом бежали сюда с занятий. Видите форму? А рюкзак? Джотаро, покажи ему свой рюкзак! Джоске запрыгивает на фигуру лошади, раскрашенную под морского конька. Джотаро растерянно стоит у платформы, слишком долго думает, как бы ему вместиться на аттракцион, и Джоске практически заталкивает его на фигуру впереди своей. Это оказывается козел. Ух ты, винторогий козел. Такие... обитают в горах Пакистана. Платформа начинает двигаться. Джоске смеется так, как совсем не умеет смеяться Джотаро, и притворяется, что гонится за ним. — Эй, бородач! А я у тебя на хвосте! Бе-е. Не зажуй хвост. Не запутайся в бороде. Юный уроборос. — А я впереди, — зачем-то кричит ему Джотаро, пока они мчатся по кругу. — Да я просто поравняться с тобой хотел, — хохочет Джоске. — Ты в петле, дружище! Вот черт. Точно. Фигуры начинают менять положение, и Джоске оказывается впереди. Теперь Джотаро может лучше рассмотреть его морского конька. Какой красивый, чтоб его. Анатомически неверный и посягающий на всё, что Джотаро знает о морских коньках, но очень, очень красивый. Любовно выписан каждый завиток. Так они и дурачатся, отстают и перегоняют друг друга по воле карусельных механизмов. Джотаро потакает игре Джоске, кричит вслед какие-то колкости про морских коньков и сам же усмехается с них, а потом усмехается снова, когда Джоске шутит про козлов. Петля обрывается, карусель тормозит. Джотаро кажется, что козел косится на него желтым глазом, прощается с ним. Джоске с грохотом спрыгивает с платформы. — Яблоки, — напоминает он. Джотаро кивает, но не дает взять себя за руку и потащить к ларьку. Вместо этого он сует руки в карманы, пинает пустой стаканчик, подвернувшийся на пути. Потом всё-таки передумывает и нагло обвивает рукой плечи Джоске. Джоске собирается заказать себе яблоко в карамели и украдкой смотрит на Джотаро. Пытается уговорить его взять то же самое. Но Джотаро качает головой. Школьники же. Нет, ну давно он видел школьников, которые лакомятся яблоками в карамели? Джоске — исключение, но обычно такое лакомство берут унылые, депрессивные подростки, которых уже не радует вата. О карамель хотя бы можно сломать зубы. Захлебнуться сахаром. Вата. Жевать и не прожевывать. Джотаро вручают палочку, на которую намотан огромный, розовый кусок сахарных нитей. А у Джоске в руках крупное, кроваво-красное яблоко. Запекали будто бы в янтаре. — Я один это не съем, — говорит Джотаро, уставившись на розовый ком. Они отходят от ларька в укромное место. Джоске нахально улыбается. — Джоджо, милый, я всегда к твоим услугам! Джотаро застывает. Смотрит на него. Джоджо. — Что? Ты... ты говорил, тебя так в школе называли. Да. Да, Джоджо. Его уже сто лет никто так не назвал. Джоске больше не улыбается. — Я что-то не то сказал? Я больше не буду. Он никогда не поймет. Сказать, чтобы Джоске его так не называл? Вцепиться в имя и не отпускать? Оно и так лежит на самой дальней полке его памяти, никогда не видит дневного света. Повторяет судьбу Дио. Но Джотаро мог бы просто отпустить его. Бросить в руки Джоске — пускай он переиначит это дурацкое прозвище, вернет всему первозданную форму. Алмазный блеск. — Нет-нет, всё нормально. Просто не ожидал. — Он подыгрывает ему: жадничает и придвигает вату поближе к себе. — Называй меня как душе угодно, Хигашиката. Джоске криво улыбается. Никогда не поймет. — Эх ты, Джоджо. Так поделишься ватой или один давиться будешь? — Куда уж я без тебя, — бормочет Джотаро и слышит в ответ хохот. Он потирает переносицу. Делает это от раздражения, но чувствует, как она взаправду болит. Как-то... часто он стал её потирать. Сегодня он старался недолго сидеть в очках, но переносица до сих пор болит. Мышца будто окаменела. Может, ещё и потому, что он много хмурится?.. Джозеф говорил, что тоже дохмурился на старости лет. Меж бровей осталась глубокая борозда. Хреновое свидание. Пока что. Джотаро не хочет, чтобы оно было хреновым. Ещё больше он не хочет думать об этом, как о «свидании», но привычка назвать всё своими именами сильнее него. Выдохни уже. Он пытается обратить внимание на Джоске. На свой сахарный ком, на его яблоко. Они решают украсть друга у друга по куску. Джоске хватает розовую вату розовыми губами, дразняще облизывается. Сладкие нити с хрустом рвутся у него во рту. Джоске любит, когда Джотаро смотрит на него, любит выводить его из себя. Джотаро жадно вонзает зубы в карамель. Приторно, невозможно сладко. Никогда бы не взял такое. К верху яблока липнет радужная посыпка, и Джотаро сдуру пытается поизящнее слизнуть её с губ, потому что его восхищает мастерство Джоске. Мальчишка заводит его с пол-оборота. Не всегда в сексуальном смысле. Шумно, прохладно. Они гуляют меж аттракционов, ищут новых приключений на свою голову и жуют сладости. Едва проглотив последний кусок, Джоске восклицает: — Американские горки! Джотаро вздыхает и поднимает голову к небу, лишь бы не видеть этих горок. Над головой зажглись первые звёзды. Они не спасут его. — А мы не могли сначала пойти на горки, а потом поесть? — Нет, — удивленно отвечает Джоске. — Мне очень хотелось яблоко. К тому же на горках веселее кататься, если чувствуешь, как у тебя в желудке что-нибудь пляшет! Чудак. Чудак, каких мало. — Хигашиката. Убью, — шипит Джотаро сквозь ухмылку. — Джоджо, — воркует он в ответ. Джотаро соглашается на это только потому, что горка не очень-то крутая. В детстве он видал и похуже. Виноват Джозеф и его: «О, внучок, идем, я покажу тебе настоящие американские горки!» Долго ждать, пока вагонетки заполнятся людьми. Джоске ерзает на сиденье и глупо шутит. Переживает. Спрашивает, катался ли Джотаро когда-нибудь на американских горках. Да. Просто «да», без лишних вопросов. Хоть это он понимает: история о Джозефе им сейчас ни к чему. Они стараются не говорить о нем, когда остаются одни. Странно. Джоске боится? Он же сам предложил пойти на горки. Или... переживает, потому что заметил, что Джотаро как-то не так себя ведет? — Хочешь сойти? — спрашивает Джотаро. — Потом будет поздно. — Н-нет. Поехали. Или ты не хочешь? Джотаро пожимает плечами. — Поехали. Джоске мнется. Как-то холодно вышло. И Джотаро не ответил на вопрос. В качестве извинения он склоняется и шепчет: — Можешь держаться за меня, трусишка. Я не дам тебе вывалиться. Джоске обиженно улыбается. — Я бы рад... но ты будешь визжать, как девчонка. — Он противно хихикает. — Смотри, сам не вывались. Хочется дать ему подзатыльник. А потом поцеловать. Наконец людей набирается предостаточно, и вагонетки трогаются с места. Железные ограничители давят на плечи. Как Джотаро вообще пустили сюда с таким ростом. Они же разобьются. Глаза Джоске округляются. — О нет. Моя прическа. Джотаро ухмыляется и сглатывает. Впереди первый склон, они вот-вот рухнут в пропасть. Вагонетки летят вверх и вниз, ограничитель давит на грудь, но каждый раз спасает. Ветер бьет в лицо на страшной скорости. Джотаро вспоминает другие вагонетки. Нет, подъемник. Руки Star Platinum пытаются добраться до Yellow Temperance, не дают упасть, подкидывают от опоры до опоры, как на батуте. Тот же свист в ушах, высота. Вагонетка подбрасывает их в небо, и Джоске вскрикивает. В воздухе испуганно мелькает тень Crazy Diamond. Почему Джотаро продолжает вспоминать? Он не хочет, правда. Он только хочет провести вечер с Джоске. (Забрать, отнять у него всю радость и беспечность, какую ему только предложат, и утешить, когда он станет таким же опустошенным. Дио и иссушенные, обескровленные тела его жертв. Высасывал из них молодость. И у Джотаро те же клыки.) Он хочет закричать в унисон с Джоске, но не может. Подъем вслед за спуском, спад вслед за взлетом. Круги кончаются, петля обрывается, вагонетка останавливается. Джотаро и Джоске выпрыгивают из неё с колотящимися сердцами. Адреналин хлещет по венам, ударяет в голову. Джотаро грубо хватает Джоске и уводит его за ларьки, за аттракционы, туда, где темно, пусто и безлюдно. Увлекает в свое логово. Он прижимает Джоске к деревянным балкам, вылизывает его рот. Приторно, невозможно сладко: вата и карамель. Ещё. — Д-Джотаро. — Джоске задыхается, упирается ладонями ему в грудь, просит воздуха и свободы. — Ещё пару аттракционов. Пожалуйста. «Ты в петле». Палец, повелевающий времени возобновить ход. Ноль. Голова гудит от виражей на нечеловеческой высоте. — А потом куда? — хрипло спрашивает Джотаро. Не узнает свой голос. Джоске отстраняется, расправляет помятый гакуран, стыдливо скребет голую шею. Нетронутая. — Я знаю, ты хотел в ресторан, но... может, просто в кафешку? Хочу вдарить с тобой по горячему шоколаду. Вата, карамель, шоколад. Он получит всё и сразу. Да. — А я думал, ты пива захочешь. Как настоящий хулиган. Джоске солнечно улыбается. Пиво. Ну как Джотаро мог предложить ему пиво. — Успею. Ещё немного. Джоске просит отпустить ещё немного времени, прежде чем его опустошат. Обещает сдаться позже. Аттракцион «Чашки». Джоске нравится всё вращающееся, крутящееся, карусельное. Снова и снова и снова, ещё, выше, сильнее. После горок чашки кажутся невыносимо медленными, и Джоске всё мало: Crazy Diamond разрезает воздух и лезет к Джотаро, требует к себе Star Platinum, а потом хватает того за руки и вращает вместе с чашкой. У Джотаро кружится голова. Что-нибудь поспокойнее, пожалуйста, молит он, когда они слезают с карусели. Иначе Джотаро дойдет до кафе с вывернутым наизнанку желудком. Джоске дразнит его и уводит к колесу обозрения. Одинокая кабина. Горят и сияют огни города F, горит лицо Джоске, когда он целует Джотаро на высоте шестидесяти метров. — Шоколад, — напоминает он, когда они выходят из кабинки. Боится быть растерзанным: рука Джотаро слишком требовательно сжимает его плечи. Заметив это, он тут же убирает руку. Нет, он неправильно ведет себя с Джоске. Пугает, набрасывается. Надо быть старше, надо быть мудрее. Но сегодня ему семнадцать. Джоске хотел, чтобы сегодня ему было семнадцать. И как часто он мечтает об этом? Они останавливаются в кафе недалеко от парка и недалеко от станции. Это же правильно, да? Они же поедут назад в Морио? Джоске ведь не позволит Джотаро снять здесь комнату в мотеле и растерзать его? Нет, они поедут назад и лягут спать. Каждый в свою кровать. Джотаро поцелует его на прощание, как обычно. Поцелует на ночь. Джоске снова платит за себя сам, упрямый мальчишка. «Прошу, не портите мне антураж, мы же договорились». Джотаро требует, чтобы он хотя бы заказал нормальный ужин, а не набивал живот сладостями. Суп. Мясо. Но шоколад, Джотаро! Мы же договорились! Да, хорошо. Две большие чашки. Джоске будто сдерживается, чтобы не вылизать свою пустую чашку. Всё съел, всё выпил. Доволен жизнью, вот-вот замурлычет. Он откидывается на спинку стула. — Я язык обжег, — жалуется Джоске, а сам блаженно подставляет его прохладе, как шелудивый пес. — Но было так сладко. Ну, давай. Скажи, что тебе тоже понравилось. — Да. Вкусно. Спроси. Спроси, хочет ли он остаться здесь. Хочет ли быть растерзанным. — Сейчас девять часов. Ещё немного посидим и... вернемся в Морио? Джоске кривится, киснет. А ведь было так сладко. — Только девять... — У него на языке уже вертится ответ, но Джоске всё равно делает вид, что задумался; барабанит пальцами по столу. — А можно, мы ещё немного погуляем? Если они ещё немного погуляют, Джотаро не сдержится. Он сжимает беспокойные пальцы Джоске. — Да, конечно. Всё, что захочешь. Только... что-то не так? Он замер. Будто ждал, когда его спросят. — Если честно, я это у Вас хочу спросить. Вот уже целый вечер. Джотаро отстраняется. Убирает руки в карманы. — У меня, значит. — Да. По праву старшинства, что ли. Джоске слегка задевает его коленом, пытается разговорить. Джотаро шумно выдыхает, отводит взгляд. — Я всё понимаю... это игра такая. — Джотаро понижает голос и говорит шепотом, озирается по сторонам, как преступник. Он и есть преступник. — Но я не твой ровесник. Никогда не смогу им быть. И если ты хотел бы... — О нет-нет, он не скажет этого, но он уже говорит, и слова уже слетают с языка, — не знаю, быть с ровесником, то... Глаза Джоске округляются. Он хлопает ресницами. Склоняется ближе, тоже переходит на шепот. — Вы это сейчас серьёзно? Джотаро поджимает губы. — А ты серьёзно решил, что я тебе в одноклассники гожусь? Джоске замирает. Замирает и глядит на него неверящим взглядом. — Я решил, что Вы могли бы быть со мной честнее. Ведь можете же, когда хотите. Я видел и слышал. Я был прав. Джоске задирает голову кверху, снова откидывается на спинку стула, скрещивает руки на груди и молчит. Молчит, молчит. Не смотрит на него. — И что это значит? — процеживает Джотаро. Тишина. Джоске поднимает на него злые, покрасневшие глаза. — Мне всё равно, каким Вы там были раньше, и что Вы натворили. Мне не всё равно, какой Вы сейчас. Ограждайтесь, сколько влезет, но я не дам Вам увязнуть в этом болоте. Либо увязну вместе с Вами, раз уж на то пошло! У него дрожит губа, и он старается не повышать голос. Официанты суетятся. Какой-то спор у дальнего столика. Джоске снова подается вперед и шепчет: — Я просто... просто хочу быть с Вами, Джотаро. Так хочу, что мне неважно, как. Страшно даже. Да, страшно. Теперь Джотаро тоже страшно. И нечего сказать. — Джоске... Джоске будто уже не слышит: обмяк, скукожился на стуле, сдался грузу своих мыслей. Опустошенная оболочка. Нет. Не этого он хотел. Только не этого. Скрипит стул. Джотаро резко встает, подходит к Джоске, мягко трясет его за плечо и склоняется над ухом. — Я не хочу, чтобы тебя это касалось. Джоске лениво кивает. — Конечно. Вместо этого Вы терзаетесь в одиночку, терзаете себя и меня. А я ненавижу смотреть, как Вы мучаетесь. Джотаро хочет схватить его и затрясти. Накричать. Сказать что-нибудь, о чем пожалеет. Джоске не должен понимать, но, кажется, он понимает. И он был прав. — Эй, вставай. Поехали домой. Я закажу нам ещё пирожных, возьмем с собой. Когда Джоске поднимает на него пустой взгляд и безвольно улыбается, Джотаро хочется засунуть эти предложения поглубже к себе в глотку, никогда не говорить снова. — Угу. *** Назад в Морио едет куда меньше людей, чем из Морио. Час пик миновал. Джотаро уводит Джоске в самый дальний, самый пустой вагон, усаживает рядом с собой, снимает с себя рюкзак. Весь пропах пирожными. Стучат колеса. Джоске не говорит ни слова, только смотрит в пол неморгающим взглядом. Минута, другая. Джотаро хочет, чтобы он сказал хоть что-нибудь, думает хотя бы спросить у Джоске время — подождите, ведь он не носит с собой часы, — но тут Джоске двигается. Он стонет и падает к Джотаро на плечо, трется носом о его шею. Пыхтит. — Слушайте, да Вы могли бы просто поговорить со мной... Мне не кто-то там нужен, не какой-то ровесник, мне Вы нужны, — ясно шепчет Джоске среди пустого вагона. — А я... я Вам… Джотаро не хочет слышать конец вопроса. Лишнее подтверждение его вины. Он плотнее прижимает Джоске к себе, крепко целует его в макушку. — Не вздумай сомневаться. Как тебе такое в голову пришло? Джоске смотрит на него, как на идиота. Подождите. Джотаро знает, как. Всё звенит в ушах и проносится перед глазами. «Джоске, мне двадцать восемь, у меня есть ребёнок, и я развожусь». «Ты мой дядя». «Мы оба мужчины. Хотя, если честно, это меня волнует в последнюю очередь». «Я пишу докторскую, а ты получаешь тройки по математике». «Если дед узнает, его инфаркт хватит. И твою маму тоже. И мою. И бабушку Сью... Боже, во что мы ввязались». Но потом были пыл Джоске и треснувшее самообладание Джотаро, губы на губах, обеды на двоих, встречи в укромных уголках и в номере отеля. Мольбы, стоны и последняя капля терпения. Самобичевание. Стыд и вина. Джотаро не должен был его трогать, но трогал. Терзал снова и снова, и себя, и его. Запачканные и мятые простыни, которые Джотаро стирал сам, удивляя горничных. Красные чулки. Чёрный гакуран. Теперь — вата, карамель, шоколад. Пирожные. Джоске отчаянно хватается за ворот Джотаро, шмыгает носом. — Джотаро, я не всегда понимаю Вас. Еле разгадываю. Но очень, очень... — Он болезненно, щемяще сжимает руку у груди, опускает взгляд. — Простите. Ранимый и солнечный. Золотое сердце в груди, поверх груди. Носит его нараспашку, и некому сберечь. Кроме Джотаро. — Ты мне дорог, Джоске. Громко стучат колеса. Джотаро не верит, что сказал это. Это так на него непохоже, это не его слова. Но кроме него — некому. — И Вы, — слышит он сквозь стук, несмотря ни на что, — Джотаро, и Вы мне... я Вас... Он всхлипывает. — Простите за эту затею со школой. Простите, я просто хотел угодить, просто хотел показать Вам, что всё может быть по-другому... Джотаро хотел бы, чтобы всё было по-другому. Чтобы Джоске не хотел угодить. Чтобы он любил отца и мать, своих друзей, любил горячий шоколад и яблоки в карамели. Только не его. — Тсс. Всё хорошо. Я сам на это согласился. Джоске цепляется за его гакуран так, будто завтра Джотаро уезжает навсегда. Плечо намокает от слёз. *** Джоске утирает нос и глаза, говорит, что его не надо провожать. Мама может Вас заметить, нет, Джотаро, не дурите. Нет, даже в таком виде. Это же Вы всегда говорите быть осторожнее! Они прощаются в квартале от отеля Джотаро. Замечательный квартал. Здесь фонари светят хуже и тусклее. Один из них мигает. Темень, кругом никого. Джотаро протягивает Джоске пакет с пирожными. — Держи. Ты говорил, твоя мама их тоже любит. Джоске неловко берет пакет. Будто раздумывает, не вернуть ли его. — Или... тебе придется объяснять, откуда взялись пирожные? — А? Нет-нет, я сказал ей, что... — Джоске рассеянно машет рукой в воздухе. — Да неважно. Джотаро прищуривается. — Важно. Что ты вообще говоришь ей каждый раз, когда выбираешься куда-то со мной? Джоске сглатывает. Глаза бегают, но наконец он смотрит Джотаро в лицо. — Сказал, что у меня появилась девушка. Джотаро приподнимает брови. — О, — медленно протягивает он. — Девушка. — Да. Простите, ничего лучше не придумал. — Джоске виновато потирает шею. — Хотя знаете, Вы маме реально понравились, без шуток. А ещё я замечаю, что она к... ну… к «нетрадиционным», что ли, людям… спокойно относится. На удивление. Так что, может… если бы узнала... даже не стала бы на меня сильно ругаться. Джотаро невесело усмехается. — О нет. Нет, даже не вздумай. Так только кажется. — Он слишком хорошо помнит, что было, когда жена узнала о похождениях его молодости. Бывшая жена. И не дай бог она узнает о Джоске. — А что будешь делать, если твоя мама захочет познакомиться... с этой «девушкой»? — Ничего. — Джоске смотрит под ноги и пинает камушек на асфальте. — Рано или поздно Вы уедете. А я... ну. Расстанусь с девушкой. Молчание. Черт. Да, он рано или поздно уедет. Он виноват. И всё же... — Не скажешь маме, что это она тебя бросила? Джоске улыбается так, будто он обречен, но не променял бы эту обреченность ни на что другое. — Неа, не скажу. Она у меня самая лучшая девушка на свете. Хотя и очень скрытная. Джотаро сглатывает. Поговорить о чем-нибудь другом. Нет, извиниться. — Слушай, я... я рад, что мы выбрались в город, — говорит он. — И прости, если испортил вечер. Мне там многое напоминало о Египте, но я старался отвлечься. Отличный парк. И еда вкусная. Сто лет не пробовал все эти сладости. Джоске хлопает глазами. Он знает о Египте совсем немного. Никогда не поймет. — Да, я так и понял, — без удивления говорит он, и глаза Джотаро округляются. — Видели бы Вы себя после каждого аттракциона. Я тоже старался Вас отвлечь, как мог... Но всё нормально, ничего Вы не испортили, я сам боялся всё испортить, ха-ха... Я очень рад, что мы туда сходили! И рад, что Вы, ну... кхм. Позволили увидеть себя таким. — Каким? — Н… не знаю. Другим. Более открытым. Не таким сдержанным. Я думал, натурально сожрете меня у тех балок, ха-ха, а ведь помните, раньше Вы прямо-таки зажимались, говорили, как всё это неправильно… И ещё мне кажется, что Вы когда-то были очень вредным и милым. Такого Джоджо я себе и представлял. Джотаро усмехается. Милым — это вряд ли. Но вот Джоске знает его лучше, чем казалось. — Ты говорил, что не понимаешь меня. Джоске пожимает плечами и смахивает невидимые песчинки с гакурана Джотаро. — Я пытаюсь, и Вы пытаетесь. Это главное. Прическа Джоске растрепалась. Где-то испачкался. Горят глаза, дрожат губы. Он пахнет сладостями и юностью. Джотаро только разрешает себе коснуться его локтя. Запрещает пятнать. — Спокойной ночи, Джоске. Мне было хорошо с тобой. — Замер и задумался. Нет. — Мне всегда хорошо с тобой. Пальцы Джоске дергаются, хотят потянуться к Джотаро. Ну же, кругом никого. И всё равно опасно. Это распаляет ещё сильнее. — Мне тоже хорошо с Вами. Спокойной ночи, Джо... Он берет его за плечи, хочет увести в темноту, как тогда, у балок; но Джоске не поддается, и этому Джотаро рад больше всего. Они застывают в странном полумраке: на грани между тенью и светом фонаря. Только у Джотаро и в мыслях не было набрасываться. Просто не хотел, чтобы их видели. Он совсем невинно целует Джоске в щеку, как только умеет. Любимый дядюшка. Джотаро будет слушаться его, потому что Джоске прав. — Прости, не сдержался. Но Джоске не слышит его извинений, он прикрывает глаза и мурлычет. Чмокает Джотаро в ответ. — Мм, ничего. Если что, звоните. Но нет, ему надо выпалить: — Приходи ко мне. Теперь Джоске отстраняется и смотрит на него, как на полоумного. Они это уже обсуждали: ему приятно, что его хотят, но не всё время. Джотаро совсем не это хотел сказать! — Приходи просто так, — разъясняет он. — С домашкой, без домашки. Хочешь, фильм посмотрим. С меня горячий шоколад. Лучше. Уже лучше. Джоске улыбается и кивает, успокаивающе гладит Джотаро по руке. «Ничего страшного, Вы ещё научитесь». — А можно завтра? Но в чем-то он такой же нетерпеливый, как и Джотаро. — Нужно. *** Джоске приходит раньше положенного. Два коротких стука, пауза, три коротких стука. Точно он. Черт. Руки заняты. И мысли. Диссертация. — Да-да, иду! — кричит Джотаро. Не успеет убраться. Ладно, неважно. Скорее, впускай его, пока не проснулся Джозеф. Дверь открывается. — Привет. Проходи. Дай мне буквально пять минут, я только разберусь с бумагами и… — Джотаро машет рукой, торопится. Долго объяснять. — Да, конечно, — спокойно отвечает Джоске и направляется к дивану. Он подождет. Никуда не торопится. Хорошо. Иди, иди уже к своим бумагам. Джотаро вбегает назад, в «кабинет» — так он мысленно называет стол на другом конце номера — и продолжает рыться в листах. Хотел по привычке сложить всю сегодняшнюю работу в одну стопку, но потерял две чертовых страницы. А ведь там была схема, на которую он убил целый час. Он слышит, как Джоске включает телевизор и каждые две минуты листает каналы. Джотаро копается и суетится, едва не переворачивает вверх дном все ящики, а потом находит свои две страницы на подоконнике. Белое на белом. Какое счастье. Джотаро трепетно укладывает страницы в стопку, скрепляет её зажимом. Готово. Можно со спокойной душой рухнуть на диван рядом с Джоске. А Джоске что-то притих. Звук на минимальной громкости. Вот уже пять минут включен один и тот же канал: последние новости частного сектора экономики. Джоске ненавидит экономику. Джотаро настораживается, идет проведать его. Джоске сидит на кровати. У него в руках чёрная фуражка и мусорный пакет. Вытащил из комода. — Вы собирались её выбросить? Джотаро поджимает губы. Он хочет выхватить фуражку из рук Джоске, но тот уворачивается. — Это улика, — процеживает Джотаро, потому что он не обязан ни перед кем отчитываться, — и я её прячу. Дед чуть не увидел. — Здесь пакет. Значит, Вы думали её выбросить. — Да, думал! — гаркает Джотаро. — Может, и стоило бы, — бормочет он себе под нос. Зачем он только притащил эту штуку с собой в Морио. Ей-богу, если Джоске не отдаст клятую фуражку, придется призвать Star Platinum. Но тогда Джотаро смотрит на Джоске и видит, как бережно тот держит фуражку, как тоскливо оглаживает её козырек. Джотаро смастерил себе эту причудливую вещицу, когда ему было столько же, сколько сейчас Джоске. С тех пор прошло почти двенадцать лет. Когда он был молод, то создавал, а не разрушал. — Не надо, — слабо просит Джоске. Касается потускневших металлических значков. — Прошу. Лучше оставьте мне, только не выбрасывайте. Джотаро растерянно моргает и осторожно садится на кровать рядом с Джоске. — Я не... Ну. Зачем она тебе? Джоске будто боится, что Джотаро отберет у него фуражку, и жадно прижимает её к груди. — Просто... просто хочу, чтобы у меня на память осталось что-нибудь от Вас. А тут эта фуражка. Джотаро думает. Джоске хочет, чтобы ему оставили сувенир. Подарок на прощание. Он легонько сжимает руку, вцепившуюся в фуражку. — Я ещё не уезжаю. Джоске кривит губы. — Скоро уедете. Я чувствую. Может, Вы пока и правда не уезжаете, а может, просто говорить мне не хотите. Но чем чаще я прихожу, тем меньше вещей вижу в номере. И всё меньше бумаг на Вашем столе. Вы их куда-то отсылаете. Джотаро кивает. — Домой. — Да, — с наслаждением шепчет Джоске, потому что он прав; он знает и понимает больше, намного больше, чем казалось. Эта чёрная, истрепанная вещица в его руках видала не один бой, побывала и в грязи, и в песке, и в водах океана. Ткань выцвела на солнце. Так умирал Дио. А Джоске предлагает Джотаро жить. — Забирай, — наконец шепчет он и убирает руку от фуражки. Джотаро замком выставляет пальцы у лица, прячется. — Только никому её не показывай. Глаза Джоске радостно округляются. Он замирает. — Правда? — Да. Я тебе доверяю. Джоске усмехается, чмокает его в висок. Нет, этого мало. Он залезает на Джотаро, поворачивается к нему лицом, прижимается коленями к его ногам. Джоске с нахальной улыбкой надевает фуражку, и она хлипко ложится на его помпадур. — Чего смеешься, а? — недовольно спрашивает Джотаро, вцепившись пальцами в его бедра. — Как-то я доверил тебе свою жизнь. — Знаю, — снова усмехается Джоске и целует его лицо. Снова и снова, лоб, нос, подбородок, щеки. — Знаю. Я так рад. Джотаро рассеянно гладит его по спине. — Фуражке? Звонкий поцелуй в шею. Губы замирают над ухом. — Вам, Джотаро. Спасибо, что доверяете. Cпасибо, что Вы со мной. Я только хотел бы... Джоске умолкает. Пальцы перебирают короткие волоски у основания шеи. — Всё, что захочешь. Джотаро сказал это вчера, говорит это сегодня, и ему кажется, что так будет всегда. Страшно даже. — Расскажите мне о Египте. Джотаро притягивает Джоске к себе, кладет руки ему на пояс, но уже не пытается оградить от неизбежного. От себя. Он утыкается лицом ему в шею и мягко кусает её. Джоске сладостно выдыхает, но крепко сжимает его руки: держит в узде. Он обещал, что не позволит Джотаро увязнуть в этой темноте — либо увязнет вместе с ним. Вытащит его на свет, к солнцу. — Хорошо. Джоске вздрагивает в его руках. — Джотаро... Ясно, что он хочет сказать. Да, ему хочется, он просит и надеется, но необязательно делать это сейчас. Необязательно рассказывать о том, о чем не хотите. Не мучайте себя. Дио причинил Вашей — нашей — семье столько зла. Я всего лишь хочу быть частью этой семьи, этой истории. Джоске предлагает Джотаро жить, и он соглашается, снимает с себя цепь и раскрывает рот; делится чернотой одиннадцатилетней давности, потому что знает: его запомнят в белом.