Акт I: Лукреция
На пятнадцатилетие Лукреции отец отсутствовал — трудился во славу Господа, — так что Чезаре занялся маленькой вечеринкой в ее честь. Их было всего трое: она, Чезаре и Хуан — и братья разрешили ей выпить вина, затем в какой-то момент Хуан выставил торт из ее любимой кондитерской, и весь вечер не смолкал ее смех. Вот бы жизнь всегда была такой! Всегда втроем, всегда вместе, только они. *** В этом году Чезаре уехал в Оксфорд. Это не так далеко, он возвращался домой на праздники, но время в отдалении его изменило. Он отрастил волосы, начал курить и выезжать развлекаться вечерами и возвращался домой, пропахший духами и иногда одеколоном. Наедине с Лукрецией он все еще был ее Чезаре, терпеливым, любящим и добрым, но все чаще вместо прогулок с ней он танцевал и дрался ночи напролет или часами пропадал на озере и в лесах с Хуаном, пока они не возвращались с одинаково смущенными ухмылками и хитрыми искрами в бегающих глазами. *** Она принялась выслеживать братьев, но за ними было не угнаться. Иногда она слышала их смех где-то в отдалении, как будто они играли в эти догонялки все вместе. Лукреция не привыкла проигрывать, но, похоже, в этот раз другого не остается — слишком неясны правила игры. *** Отец когда-то был священником. Потом он встретил их мать и оставил Церковь, отвергнул любовь Бога ради ее. Они прожили вместе годы, родив четырех детей, прежде чем папа снова переменил решение и предпочел Бога собственной семье. Мама уехала в Испанию, в родную виллу, откуда Родриго однажды ее забрал. Она забрала с собой младшенького, Джоффри, а старших оставила с отцом. Лукреции тогда было девять. Чезаре с тех пор несколько раз навещал мать, но Лукрецию никогда не приглашали, не разрешали. Ей все же нравилось представлять иногда маму в окружении глиняных крыш и ярких цветов, с потемневшей от солнца, веснушчатой кожей. *** Чезаре в очередной раз вернулся из колледжа с подарками. Новое ожерелье и заколка в волосы для нее, сигары и новая книга для Хуана, что-то невразумительно философское, отчего тот развязно расхохотался. Чезаре заговорщицки подмигнул в ответ, и Лукреция невольно сузила глаза и сжала кулаки. Для отца Чезаре привез новости о своих безупречных отметках и победах в командных соревнованиях по гребле. Лукреция однажды ездила посмотреть на гребцов, но, кажется, черезчур хорошо поняла тогда голод во взгляде Хуана, когда он смотрел на уверенные движения брата, на перекаты мышц и солнечные блики на коже. Больше она на соревнования не просилась. *** Ночью Лукреция проснулась от неуклюжего топота — так красться мог только Хуан. Она выглянула из спальни и успела заметить, как исчезает его спина за дверью комнаты Чезаре. Надо было бы закрыть глаза и провалиться обратно в сон, но вместо этого Лукреция накинула домашний халат, запахнула его поплотней и вышла в темный коридор. В приглушенных голосах братьев угадывалась лихорадочность, а затем раздались звуки, которые ни с чем не спутаешь, — шелестела одежда, влажно прижимались к губам губы. Что-то в ее теле надломилось, и она почуствовала, как опускается на пол, ночная рубашка собирается вокруг колен, веки зажмуриваются сами. Когда Хуан, с диким взглядом и распухшими губами, вываливалился наконец из спальни Чезаре, Лукреция все еще дожидалась его, сжимаясь в клубок. — Он никогда не будет любить тебя так, как меня, — холодно бросила она в темноту. Хуан с улыбкой склонился над ней, ухватил за подмышки и поднял с пола. — А ведь в этом, сестренка, есть свои преимущества, — заявил он бодро. Однако в изгибе его губ читалась жестокость, и эта гримаса нравилась Лукреции еще меньше обычной его похабной улыбочки. — Какие же? — Видишь ли, дорогая, именно оттого, что наш братец так любит тебя, он и жаждет защитить тебя, сохранить твою невинность и чистоту в этой жизни и следующей, — ухмылка превратилась в акулью. — А вот будет ли гореть в аду моя душа, Чезаре не так заботит. Она представила, как Чезаре слушает их разговор, стоя за прикрытой дверью, и не выходит, не извиняется перед ней и не возражает Хуану. За это она возненавидела его сильнее всего. *** Она часами протирала коленями пол в фамильной часовне, принадлежавшей семье на протяжении поколений. Молилась, выпрашивала прощение братьям, умоляла Господа помиловать их, спасти их души. В конце молитвы, запоздало, она молилась за себя. *** Лукреция с детства верила, что Чезаре — герой, полубог; он — все, что есть, хорошее и правильное в мире или, по-крайней мере, в ее мире. Он был ее повереным, защитником, рыцарем. Но от Хуана она узнала, что брат может быть безжалостным, эгоистичным и жестоким. Что отказываясь от самого желанного, Чезаре возьмет, что дается, и будет убеждать себя, что этого достаточно. И неважно, чьи сердца он при этом разобьет. *** Они вместе ехали на лимузине — возвращались домой с очередного благотворительного банкета, устроенного отцом. Хуан и Чезаре распластались по сиденью напротив нее, курили одну сигарету на двоих и запивали шампанским из стащенной бутылки. Чезаре вынул сигарету из расслабленных пальцев Хуана и рассмеялся, когда тот с возмущением потянулся отобрать ее назад, хлопнул его по костяшкам и тут же в утешение поцеловал в макушку. Хуан все стерпел, подобрал полувыдохшееся вино с колен брата и принялся пить длинными глотками. Лукреция с отвращением покривилась: Чезаре мокро поцеловал Хуана между глотками, когда в его рту было полно шампанского. — Вот это обязательно? — она неодобрительно окинула взглядом запутавшихся в конечностях братьев. Они выглядели так распутно в клубах сигаретного дыма: рубашки наполовину распахнуты, пиджаки и галстуки забыты на полу, глаза стеклянно блестят от выпитого, улыбки пьяно блуждают. — Не порть удовольствия, сестренка, — беспощадно оскалился Хуан. Чезаре заметил, с каким выражением она смотрит на Хуана, и на мгновенье показалось, что в нем проснулось чувство вины, но он забрал бутылку и принялся пить, запрокинув голову и закрыв глаза, пока Лукреция не отвернулась. Если бы дом был ближе, она бы остановила лимузин и пошла пешком. Но впереди были еще мили пути, а дождь, весь день грозивший пролиться, стучал по крыше, и Чезаре ни за что не позволил бы ей уйти одной. А пойдет он — пойдет и Хуан, и все пойдет по замкнутому кругу. Здесь хотя бы было сухо, тафту ее платья только слегка попортит вездесущий дым, а не уничтожит мокрый снег. Лукреция, как никто, практична; жизнь, в которой так мало ее собственного выбора, научила ее быть осторожной и предусмотрительной, расчетливо взвешивать то немногое, что в ее власти, — и поэтому она осталась в лимузине. Единственной уступкой себе она закрыла глаза, откинула голову и постаралась убедить себя, что не слышит, какой грех поглотил ее братьев на заднем сиденье. *** На следующее утро покрасневшие глаза Чезаре были полны раскаяния. Она отказалась даже выслушать его извинения. Может быть, прощение — привычная разменная монета в их семье, смазка в колесах, но свое она пока придержит. Хотя бы до тех пор, пока не выветрятся из памяти всхлипы и стоны Чезаре, когда его касался Хуан. Она надеялась, что воспоминания задержятся подольше.АКТ II: Хуан
Было время — совсем недолго, еще перед рождением Лукреции — когда Хуан был гордостью и отрадой Чезаре. Тот таскал его с собой повсюду, души не чая, читал сказки перед сном и ночевал рядом в грозы, сажал на плечи, когда Хуан уставал, и заклеивал пластырем каждую царапину. Хуану тот период помнился короткими вспышками, яркими и безупречными, и он хранил воспоминания у самого сердца, таил от нынешней своей жизни. Но яснее всего он помнил, как принесли в дом кипу пеленок, в которые была закутана розовая и какая-то чуждая Лукреция. Ее передали на руки Чезаре, наверное, так же, как когда-то Хуана, под его защиту и опеку. В тот момент Чезаре полностью переключился на нее, и даже в свои пять Хуан осознал, что потерял его навсегда. *** Лукреции исполнилось пятнадцать. Детская невинность сползала с нее, словно старая шкура, обнажая что-то опасное и необузданное. Отцовские принципы в ней были еще крепки, она все так же жила молитвой и дышала покаянием, когда ее безупречность чем-то омрачалась, но оттолкнуть ее сейчас было невозможно — слишком красива, слишком умна и напориста. Чезаре не мог больше притворяться, что не видит ответного понимания в глазах сестры, и бежал, словно сам Дьявол гнался по пятам. Колледж казался хорошей причиной уехать, но Хуану было виднее: не учения искал Чезаре в освященных временем залах Оксфорда, а убежища, спасения от страсти слишком сильной, чтобы сопротивляться. *** В первый приезд на каникулы Чезаре пьян, потому и оказался в постели брата вместо своей. По крайней мере, такую отговорку расслышал Хуан между яростными, саднящими поцелуями. Чезаре зажмуривал глаза и, казалось, совсем потерял голову от наслаждения, и Хуан не сомневался, что наутро тот ничего не вспомнит. *** Наутро Хуан проснулся один. Он постарался убедить себя, что оно и к лучшему. Не признать вину — значит, уйти от наказания; эту ложь они молча разделят на двоих. Так он думал, но когда спустился вниз к завтраку, встретил Чезаре. Тот был уже одет и поджидал брата. В руках у него были коробка с рыбацкими снастями и пара удочек. Он протянул одну Хуану то ли в знак примирения, то ли как вызов, и Хуан без раздумий взял ее, как принимал все, чем делился с ним Чезаре. Они вывели лодку на середину озера в центре поместья и, так и не заговорив, принялись делать вид, что рыбачат, едва придерживая удилища. Час спустя Чезаре надоело, он бросил удочку совсем и закурил сигарету. Затянувшись пару раз, он передал сигарету Хуану и распахнутыми глазами проследил, как тот вдохнул дым и выпустил через ноздри. Они передавали сигарету друг другу, пока от нее ничего не осталось. Тогда Чезаре улыбнулся — опасно, многообещающе — и ловко притянул к себе брата так, что лодка даже не покачнулась. Они целовались под полуденным солнцем, и Хуан радовался той сигарете на двоих — теперь рты у них на вкус были совершенно одинаковы. *** После рыбалки жизнь вошла в колею. Возвращался ли Чезаре из колледжа или вынужденно проводил день с Лукрецией, тая желания, в удобный момент он обрушивал все накопившееся на согласного на все Хуана. Весна сменилась летом, и все дни Чезаре стали принадлежать сестре, но его ночами владел Хуан. Он засыпал на плече брата и убеждал себя, что не так уж плохо, если тебя хотят больше, чем любят. *** В отсутствие Чезаре Хуан и Лукреция бесцельно пережидали дни, вяло разглядывая пейзажи за окнами или бродя по длинным тропкам к краям владений и обратно. Они мало разговаривали. Хуан часами сидел в одиночестве, пока Лукреция запиралась в часовне — как будто если много молиться, братьям снизойдет прощение, которого сами они не искали. Она возвращалась вымотанная, с припухшими глазами, и Хуан кормил ее фруктами и шоколадом, пока она не набиралась сил снова бросать на него обвиняющие взгляды. Тогда он улыбался и, ради них обоих, выдавал лучшую свою ложь: что он не скучает по ней, не горюет по привычной близости, которой он заплатил за особое место в сердце Чезаре. Лукреция больше не улыбалась Хуану и если и обращалась, то только шепотом. Но иногда они брались за руки, слепо пытаясь ухватить самое желанное, а находя только друг друга. *** Хуан и Чезаре оба были пьяны в хлам, когда в первый раз поцеловались на глазах у Лукреции, но от ее близости в движениях Чезаре было вдвое, втрое больше жара. Этот раз не будет последним. *** Ночью они втроем ушли купаться, нагие в темной воде под звездами. — Такие, какими нас сотворил Господь, — сказала Лукреция и рассмеялась. Следом засмеялся и Хуан, потому что она впервые так легко заговорила о Боге — об отцовском порождении, которое мрачной тенью стояло за каждым действием, преследовало каждую мысль, отравляло каждый метр дома. Чезаре без улыбки наблюдал за ними, взгляд его был острым и рассчетливым, подбородок едва задран над водой. Хуан подплыл ближе, Чезаре отодвинулся, начиная знакомую игру. Но в следуюшую минуту между ними оказалась Лукреция. Ее волосы серебрились в свете луны, локоны оборачивались вокруг нее, струясь по поверхности. Хуан отплыл в сторону, зажмурился и нырнул, погружясь глубже, глубже, пока не стало жечь в груди. Когда он вынырнул за кислородом, Лукреция и Чезаре лежали спинами на воде, их пальцы сплелись; они лениво покачивались на волнах, затерянные в собственном мирке на двоих. *** Поутру он нашел их на берегу реки. Они спали, вжавшись друг в друга, укутавшись в полотенца и покрывала, забытые Хуаном. Он принес им чай и сигареты и, когда они приняли его подношения, уселся рядом. Спокойная водная гладь отражала рассвет как стекло. Хуан намеренно не смотрел, как пальцы Чезаре ревниво зарылись в волосы на шее Лукреции, как она задрожала и прижалась к нему плотнее.Акт III: Чезаре
Письмо от матери пришло в начале августа, как всегда, крупный размашистый почерк на всю страницу, и, как всегда, она ждала, что дети приедут навестить ее. Но в первый раз Чезаре решился ослушаться приказа отца и сообщить Лукреции и Хуану о письме. Годами он был соучастником во лжи, заставляя брата и сестру поверить, что мама бросила их, забыла — точно так же, как отец бросил ее. Но Лукреции уже пятнадцать — она скоро превратится в женщину — и Хуан, еще немного, и будет мужчиной. Достаточно взрослые, чтобы решать самим. *** Письмо уже было вскрыто, конечно же, но Чезаре снова развернул его во время совместного завтрака. Он шелестел страницами, перечитывал, негромко вздыхал, пока Хуан, не выдержав, не привстал и со словами «О ради бога!» не выхватил письмо из рук. Нервно просмотрел, закатывая глаза при велеречивой материнской нежности, а потом выронил, как будто бумага жгла пальцы. — Она пишет, даже умоляет, снова навестить ее в Испании. Она надеется, что в этот раз ты приедешь не один. Чезаре опустил голову, так обвиняюще звучал голос Хуана. Молчание и было признанием, и Хуан, зарычав с плохо подавленной яростью, выбежал из комнаты. Проводив его спокойным отрешенным взглядом, Лукреция повернулась к Чезаре: — Значит, теперь нам можно съездить к маме? — Полагаю, что даже раньше, чем мы думаем, сестренка. Она кивнула, рассеяно проведя пальцем по тонкой ножке бокала с водой. — Мне бы хотелось снова видеть маму, — она вздохнула, а потом нашла в себе силы улыбнутся Чезаре. — Приятно знать, что она тоже скучает. Чезаре улыбнулся в ответ, понимая, что они в последний раз говорят об этом, о времени и невинности, которые он забрал у нее. *** Заслужить прощение Хуана сложнее, но в конце конце Чезаре добился его — в лучших традициях семьи: вымаливал, стоя на коленях. *** Гнев отца сменился равнодушием, когда Чезаре объявил, что купил билеты для Лукреции и Хуана на свои карманные деньги. И хотя Родриго не отказался от идеи наказать Чезаре по возвращении, все же он гордился тем, что старший сын бросил ему вызов. *** Мама прижимала Лукрецию и Хуана к груди и плакала с той минуты, как увидела их на пороге. Хуан тоже всхлипывал, лишь Чезаре с Лукрецией держались спокойно, как чужие, пока из дома с криком радости не выбежал Джоффре. И тогда Лукреция со смехом и слезами кинулась ему навстречу, обняла, а Чезаре наконец улыбнулся, глядя на воссоединившуюся семью. И когда он, рухнув в общее объятье, почувствовал касания рук, то но мгновение закрыл глаза и поблагодарил Бога. *** Выяснилось, что они были не единственными гостями. Мама принимала у себя сына не то дальнего родственника, не то старого любовника — трудно сказать, ведь это в обоих случаях могло оказаться правдой. Молодой человек выглядел аристократом до самых кончиков ногтей. Альфонсо и Хуан неожиданно быстро нашли общий язык. Даже несмотря на постоянные насмешки над его фанфаронством, Хуан не дулся. Это поражало Чезаре, пока он наконец не заметил дразнящий блеск в глазах Альфонсо и ответные искры во взгляде Хуана Поздним вечером они пили вино на террасе, когда мама и Лукреция уже покинули их, а Чезаре с возрастающим чувством беспокойства наблюдал за тем, как Хуан и Альфонсо перешептывались и флиртовали. Наконец они ушли, пошатываясь и поддерживая друг друга, и Чезаре был поражен тем, с какой силой хотелось догнать их, чтобы забрать то, что принадлежит ему по праву. Наверное, не меньше, чем перерезать Альфонсо горло. Он не сделал ни того, ни другого, просто ушел спать, но так и не смог заснуть — пил воду и ждал, когда брат вернется. *** Хуан вернулся ранним утром, пытался прокрасться незамеченным, но Чезаре ждал его на пороге. Лишь мгновение Хуан выглядел виновато, а потом выпрямился с порочной усмешкой. — Выглядишь усталым, Чезаре. Надеюсь, от того, что в полной мере насладился свободой? — Так ты это называешь? Свободой? Хуан пожал плечами. — А как еще, братишка? Чезаре было что ответить, но ни одно из его слов не было предназначено для приличного общества. Кусая губы, он пытался унять свою ярость. Наконец, когда он был в силах говорить, то произнес: — Я бы назвал это жестокостью, брат. Предательством. Хуан рассмеялся так резко и громко, что Чезаре невольно поморщился, подумав о том? что Лукреция и мама могут проснуться. — И кого же я предал? Отца? Тебя? — по тону было Хуана понятно, что все обвинения Чезаре он находил не более, чем абсурдом. Сжав кулаки, Чезаре подошел ближе. — Я думал, мы понимаем друг друга. Но Хуан снова рассмеялся — тише и злее. — Да будет тебе. Что насчет Лукреции? О каком понимании ты говоришь, если думаешь только о ней? — он покачал головой. — Ты сделал свой выбор, Чезаре, насколько я тебя знаю. Мог бы из приличия сделать вид, что разрешаешь мне сделать мой. Чезаре потянулся за ним, отчаянно и ошеломленно, когда понял, что потерял Хуана — образно говоря. Но нет, не только образно: прежде чем Чезаре успела коснуться его плеча, Хуан отпрянул назад — лицо непроницаемо, глаза холодные. — Ты сделал свой выбор, — повторил он едва ли не с мольбой. Чезаре опустил голову лишь на мгновение, но этого хватило — когда он снова открыл глаза, Хуана уже не было. *** Чезаре стоял в прихожей, пытаясь привести мысли в порядок, когда Лукреция наконец проснулась. Она подкралась сзади, поцеловала в загривок, и он привычно обнял ее, зарываясь лицом в золотые волосы. Лукреция крепко обнимала его, терпеливо ожидая, когда можно будет спросить. Слушая его хриплое дыхание, она задал вопрос: — Что-то случилось, братик? — Я нарушил обещание и потерял брата. — Потерял? — Лукреция покачала головой. — Ты не можешь потерять то, что является частью тебя. — Он больше не хочет быть моим, если ты будешь моей. Лукреция улыбнулась. — Я буду твоей. И эта правда была волшебством без стыда и греха. Чезаре склонился, чтобы поцеловать Лукрецию — коротко и жадно. Она тоже ответила поцелуем, чуть прикусывая нижнюю губу, как делал Хуан, что всегда сводило Чезаре с ума. — Подглядела у него, — призналась она с улыбкой, глядя на его удивленное лицо. — Я многому научилась, глядя на вас вместе. — Я должен был догадаться, что ты шпионишь, — рассмеялся он, понимая, что восторг здесь не уместен, но не в состоянии испытывать ничего иного. — Ты не подозревал? А Хуан знал. — Наверняка, — вздохнул Чезаре. — Не представляю, почему он не сказал мне, правда. Я бы не стал издеваться над ним, ничего такого. — Может, он думал, что ты догадываешься. Может, считал, что это единственный способ удержать тебя. — Зачем ему так думать? — О, Чезаре, дорогой братец, конечно, ты не настолько глуп или жесток. Но разве ты не видел, каково было Хуану в эти годы? Всегда на вторых ролях, всегда чуть менее любимый? Сначала папой, потом мамой, а теперь еще и тобой. Никто не желал только Хуана, его самого. — Я желал, я всегда желал, — запротестовал Чезаре. — Но не так, как ему хотелось бы — первым и единственным. — И все же он мой. Лукреция пожала плечами: — Может, тебе еще удастся переубедить его. — И ты не будешь возражать? — осторожно уточнил Чезаре, не желая терять одно при попытке вернуть другое. Она улыбнулась: — Не заставляй меня подглядывать слишком долго. *** Он не нашел Хуана, но нашел Альфонсо. Тот курил сигару, время от времени потягивая вино из бутылки, которую зажимал между коленей. Поначалу Чезаре хотелось разбить ее о голову Альфонсо. Но он просто сел на каменные ступени рядом, надеясь, что выглядит зловеще и пугающе. Альфонсо бросил на него косой взгляд и разразился смехом. По правде говоря, он откровенно ржал. — Вы, Борджиа, это нечто, должен признать, — он похлопал Чезаре по плечу, а тот так был удивлен этим замечанием, что сразу не нашелся с ответом. — Не воспринимай себя слишком всерьез, мой мальчик. Бери пример с брата, он умеет развлечься. — В ваших интересах больше не искать развлечений в обществе моего брата, — голос Чезаре звучал почти угрожающе. На какое-то мгновение показалось, что Альфонсо был готов отнестись к этим словам серьезно, но он снова улыбался, прикрываясь иронией, как щитом. — А что насчет интересов Хуана, любопытно узнать? Ты уже отправил его душу в ад, так позволь ему, по крайне мере, наслаждаться поездкой. Чезаре склонился близко-близко, искушающе зашептал на ухо Альфонсо: — Подумайте лучше, как отсрочить судный день для себя и оставьте заботы о душе моего брата мне. Хлопнув собеседника по плечу, Чезаре ушел, весьма довольный тем, как подавился Альфонсо своим смешком. *** Хуан избегал его остаток дня, а потом исчез на всю бессонную мучительную ночь. Чезаре и Лукреция провели ее вместе, обшаривая темные коридоры маминого дома? обыскивая плохо освещенные улицы до самого восхода солнца, но они так и не нашли Хуана. К полудню Чезаре был готов сжечь город дотла, если бы это помогло найти, где скрывался его брат. Прикосновения руки Лукреции к его оказалось достаточно, чтобы немного успокоиться, и он согласился вернуться с ней, посмотреть, может быть, Хуан уже дома. Они шли по запутанным городским улицам, крепко держась за руки, и Чезаре было бы неловко от того, насколько сильно он сжимал ладонь сестры, но она отвечала тем же. *** А когда вернулись, то узнали, что Хуан успел прийти и снова уйти, пока они искали его. Чезаре шептал проклятья — и это была лишь бледная тень бушующего гнева, который обуревал его. Но Лукреция снова была рядом, успокаивая и спасая, и он прижимался лицом к ее волосам и дышал, пока не пришел в себя. — Мама, скажи, пожалуйста, брату, что мы хотели бы встретиться с ним днем. Мы будем ждать его в винограднике возле восточной стены, в три. Передашь ему это, если увидишь? Чезаре уставился на сестру, удивленный не меньше матери. — Конечно, дитя, — она улыбнулась смущению дочери. Лукреция, решительно кивнув, повернулась на пятках и замерла, чтобы оглянуться на Чезаре, прежде чем выйти из комнаты. Безмолвно и покорно, Чезаре последовал за ней. *** Они устроили пикник, взяли у мамы лучшее вино и сыр, выбрав то, что нравилось Хуана, и на ходу пробуя остальное. Лукреция где-то нашла шерстяное одеяло и плетеную корзину, а Чезаре по такому случаю пожертвовал последнюю пачку "Benson & Hedges". Они шли пешком до места встречи, их лица раскраснеслись, а щеки горели от смеха и напряжения. Они расстелили одеяло, расставили еду, и Чезаре наблюдал, как Лукреция разглаживала складки на одеяле раз за разом, будто только от этого зависел успех их затеи. Он улыбнулся и собрался наклониться к Лукреции, чтобы поцеловать, когда внезапно позади прозвучал голос Хуана. — К чему все это? — спросил он, пытаясь звучать легкомысленно. У него это получилось застенчиво, и это его раздражало. Чезаре, замерев, повернулся к брату. — Это мой выбор, Хуан, — объявил он, делая широкий жест рукой. — Я выбираю вас, я выбираю нас. Хуан скептически приподняв бровь, перевел взгляд на Лукрецию. — А ты что выбираешь, сестренка? Она улыбнулась: — То же самое. Чезаре, тебя, нас. Хуан, покачав головой, отступил. — Вы хотите, чтобы и я разделил его, верно? — И друг друга, — добавила она мягко, и Чезаре стало тепло от искренности в ее словах. Хуан тоже должен был услышать и, хотя на него это подействовало совсем наоборот, Чезаре желал, чтобы Хуан сделал больше, чем два неуверенных шага к ним. — Вот это поворот, сестренка. Ты оставила Бога, а вместе с Ним и свою ревность? Чезаре вздрогнул, готовясь к реакции Лукреции, но когда услышал ее, то был приятно удивлен. Лукреция откинула голову назад и рассмеялась; потом, успокоившись, она улыбнулась Хуану: — Думаю, ты мог бы сказать, что теперь я служу другой Святой Троице, и на сей раз, братец, я делаю это с удовольствием. После этого Хуан сел, хотя, возможно, правильнее было бы сказать, что он упал, не удержав равновесие. Чезаре не винил его: в собственных ногах тоже разлилась слабость, и его единственное преимущество в том, что он уже сидел, когда говорила Лукреция. Теперь Хуан был достаточно близко, чтобы прикоснуться к нему, что Чезаре и сделал: жадно схватил Хуана за руку и притянул ближе, раздавливая разложенные грозди винограда и багет. Хуан закричал, протестуя, но позволил Чезаре крепко обнять себя. Лукреция прижалась к нему с другой стороны. — Не могу не заметить, что ваш план сработал наилучшим образом, братец, — сухо заметил Хуан; трое лежали на пестром одеяле, Чезаре, окруженный двумя людьми, которых он всегда будет любить больше всего на свете, даже если никогда не сможет полюбить их одинаково. — Надеюсь, он будет удачным для всех нас, — Чезаре был честен, он нагнулся и поцеловал в макушку сначала Хуана, а потом и Лукрецию. Она, рассмеявшись, потянулась за его спиной к Хуану, и Чезаре почувствовал, хотя и не видел этого, когда их губы соприкоснулись. Хуан целовался с Лукрецией, прижимаясь щекой к спине Чезаре. И Чезаре, закрыв глаза, поднял лицо к небу и торжествующе улыбнулся солнцу.