a little death

потолок кружился у него перед глазами, он двоился и расплывался, казалось, что потолок совершенно непрочный и расслаивается, чтобы после слой за слоем снова наложиться друг на друга. во рту пересохло и был противный, горький привкус, который он даже не мог классифицировать. казалось, что ему снова шестнадцать и он в одном из тех дешёвых мотелей, в которые чаще всего и приводят таких, как он. вообще, разница была небольшая. потому что с того момента ничего существенно не изменилось. разве только то, что теперь ему было девятнадцать, его больше не приводили в маленькие и дешёвые, кишащие клопами, тесные комнатушки в отелях при дороге. теперь вместо этого были кровати кинг-сайза, клиенты толстосумы и секс только в резинка, потому что за свою карьеру он умудрился подцепить не одно венерическое заболевание (странно, что это не служило ни для кого причиной, чтобы ставить его в покое). и да, теперь он работал сам на себя, а не на одного из этих высокомерных ублюдков, что нередко поднимали руку на своих работников, да и сами были непрочь поразвлечься с ними за бесценок, (потому что сутенеры никогда не платили своим проституткам, если они сами нагибали их). в этом смысле ему повезло, - пускай его до сих пор передёргивает от воспоминаний о том человеке, - самый ранний его работодатель, - который и привёл его в этот мир грязи и так называемых плотских удовольствий, - никогда не поднимал на него руку, а ещё он постоянно прятался в ванной, пока на узкой кровати юнги раскладывал очередной найденный этим самым работодателем клиент. иногда мину казалось, что он был просто извращенцем, которому нравилось слушать, как за тонкой, почти что картонной стенкой ебут маленького маленького мальчика. нравились эти сдавленные всхлипы, скрип кровати и надсадные выдохи старого пня, что давил на него своим непомерным пивным брюшком. иногда он вспоминал бесконечно долгую дорогу от одного города до другого. кажется, он тогда проснулся весь липкий от пота, в очередном номере мотеля, за окном было серое низкое небо и ни намека на солнце. а на столе была записка, да горстка мелочи. и юнги разрывало на куски. потому что с одной стороны он никак не мог поверить в то, что наконец свободен, а с другой: чем он теперь будет заниматься? ведь сколько он себя помнит они всегда были вместе. да, пусть это было неправильно и мерзко, но о нём заботились. но теперь получается, что его оставили. денег надолго не хватило, а оставаться в маленьком городке не было никакого желания. именно поэтому он решил перебраться в город побольше. используя в качестве транспорта грузовики дальнобойщиков. ему нечего было предложить им кроме самого себя и своего тела, но они никогда не отказывались от этой платы. некоторые из них даже подкидывали ему деньжат. другие хотели, что бы он остался с ними, но мину непременно нужно было в большой город. потому что он как и все верил, что там сможет найти своё место там, что его жизнь станет лучше, когда он доберётся до конечного пункта. а теперь он лежит на очередной огромной кровати в одном из самых дорогих отелей В Южной Корее и в кратких мгновениях, когда комната озаряется вспышками молнии пытается рассмотреть чужую спину, украшенную огромной татуировкой. на чужой спине поверх чуть тронутой загаром кожи кольцами вьётся огромный дракон. он начинается на задней стороне шеи и спускается ниже поясницы. по крайней мере, больше юнги не видит, а смелости на то, что бы дотронуться до человека, лежащего рядом, и чуть припустить одеяло, которым тот укрыт, совершенно нет. потому что он знает, что пальцы этого человека в мгновение ока сломают ему запястье. может быть его столкнут с кровати и отпинают ногами. юнги ни в чём не уверен, потому что с этими ребятами из мафии никогда и ни в чём нельзя быть уверенным до конца. они лежат недалеко, - на расстоянии вытянутой руки, - но на самом деле между ними пропасть. потому что такие как этот человек постоянно смотрят на юнги и ему подобных как на мусор. они ни во что их не ставят и только используют, им нравится вытирать о них ноги. их жестокость иногда настолько необузданна, что от тех, с кем мин недавно болтал и смеялся над тупой шуткой остаётся только кровавое месиво. порой в его голове проскакивает вопрос: зачем я во всё это ввязался? и он сам же находит на него ответ: из-за денег. он слишком привык к этим комфортным номерам, где идеальная звукоизоляция и стерильная чистота, к огромным кроватям, на которых можно высыпаться сколько угодно, а не бежать, хватая свои вещи слишком рано, да и разумный клиент, который понимает, что он болен и что секс в презервативе это не прихоть, а необходимость, слишком разбаловали его. к тому же его постоянный клиент никогда не был с ним особенно жесток, никогда не заставлял делать то, что юнги не понимал и не распускал руки. он даже ничего особенно не знает о нём, кроме имени, которое ему назвали в самую первую их ночь здесь. и самое главное он не был болтлив. этого человека не интересовало ничего, кроме тела юнги и его навыков в постели. он не хотел ничего знать о нём и заумных разговоров в постели после выматывающего секса не вёл. ему было на всё наплевать, его волновало только удовольствие, которое тело юнги могло принести ему в кровати. пусть сейчас тело чонгук выглядит расслабленным, складывается впечатление, что он в стране грёз, но юнги знает, что такие ребята никогда не расслабляются. даже если задеть их во сне их инстинкты победят, пусть даже и в полусне, но даже и так у него хватит сил, чтобы заломить руки юнги за спину и долго выкручивать, причиняя боль. потому что это то, чему они учатся в самом начале пути. никому нельзя доверять. никогда нельзя расслабляться. пусть юнги и кажется, что он совершенно не издаёт никаких звуков. но чонгук спит настолько чутко, что улавливает потяжелевшее дыхание за своей спиной. он нехотя открывает глаза и слепнет от очередной вспышки молнии, разрывающей чернильно-черное небо. он откидывает одеяло и садится в кровати, лениво потягивается. стеснение от собственной наготы так давно покинуло его жизнь, что иногда чонгук сомневается: а было ли это стеснение когда-то? чужие глаза провожают его пока он идёт по направлению к окну, чтобы задвинуть тяжёлые шторы. перед этим он стоит несколько минут и наслаждается видом города в вспышках молнии. он проводит спичкой по боку коробка, высекая огонь, который освещает его лицо, но тухнет практически сразу же, потому что в губах у него зажата сигарета, набитая крепким табаком. дым от неё настолько плотный, что его видно даже в этой казалось бы кромешной темноте. ещё он настолько крепкий, что режет глаза. но чонгуку плевать, потому что он давно курит, привык. как точно также его совершенно не волнует то, что пепел от сигареты падает на дорогой ковер, прожигая его. он в силах расплатиться и за это. если ему захочется, то он может потушить бычок даже об стену и сотрудники ничего не скажут ему в ответ, только будут улыбаться. именно это его в них и раздражает. точно также, как и сидящий напротив него парень-проститутка. чонгук ничего о нём не знает, но каждый раз неизменно посылает за этим человеком свою машину. и он не знает, что именно его привлекло в этом тщедушном теле. бледная кожа? тонкие почти что женские руки и ноги? невысокий рост? выжженные краской волосы? ведь всё, что ему доступно это только внешнее, наносное. да и откровенно говоря у него нет желания копаться в чужой душе. юнги неразговорчив и это он ценит в нём сильнее всего. видимо, хоть в чём-то они совпадают. в том, что их задолбали разговоры в кровати. особенно незнакомцами, которые порой слишком много болтают. чонгук знает, что мин болен, но это не вызывает ни отвращения, ни желания оттолкнуть его. всё, что ему нужно делать в связи с этим фактом это всегда иметь при себе пачку презервативов и всё. чону хочется собрать свои вещи и убраться отсюда куда подальше, но тогда это будет выглядеть как капитуляция, побег из номера, который он сам же и оплатил. чонгук не привык чего-то бояться и убегать, именно поэтому он насмешливо вздёргивает бровь и выдыхает дым в лицо юнги, отчего ото морщится и сжимает кулаки, закашливается. на глазах парня выступают слёзы, но это не задевает никаких струн в душе чонгука. не ебет. в последнее время он сомневается ещё и в том, что у него есть душа. - что? - он делает очередную долгую затяжку и наблюдает за тем, как мин поджимает губы, как опускает глаза и как отодвигается от него, устраиваясь практически на самом крае кровати, укрываясь только уголком одеяла, лежит спиной к нему, показывая свои обтянутые коже позвонки и бледную кожу. если бы чонгук хотел, он бы с лёгкостью свернул ему шею, но пока что ему это не нужно. не за чем пачкать руки об шлюхи из красного квартала. юнги невыносимо хочется вырвать сигарету из чужих рук. хочется немедленно потушить её и выбросить в мусорку с закрывающейся крышкой. ещё ему бы хотелось раздвинуть шторы и открыть окна нараспашку, чтобы проветрить номер. возможно, ещё ему бы хотелось потушить бычок об самого чонгука, оставив на его коже волдырь от ожога. но вместо этого он только ложится обратно в кровать и отворачивается от чона. потому что нельзя. потому что клиент всегда прав (в большинстве случаев). мин кусает губы. потому что убеждение в том, что клиент почти всегда прав и может поступать как ему вздумается это то немногое, что намджун вбил в него во время их кочевой жизни из города в город. из одной тесной комнаты придорожного отеля в другую. и это именно то, что он оставил ему в наследство: невозможность бороться с чужими желаниями, способность принимать и терпеть всё, выполнять всё. даже если потом он будет ненавидеть себя, чувствовать грязным. именно поэтому лучший выход сейчас это уснуть. как можно скорее и как можно глубже. чтобы ничего не чувствовать и не знать. чтобы на ближайшие часы не быть самим собой. проснувшись на следующее утро юнги торопливо собирает свою одежду. чонгук ещё всё находится в кровати. мин забирает свои деньги с журнального столика и направляется на выход, дверь номера открыта, если бы он ещё всё был здесь нужен, то дверь бы заперли. значит, его найдут в очередной раз, когда он понадобится. на улице безлюдно и холодно. юнги натягивает капюшон, чтобы солнце не так беспощадно слепило глаза и заталкивает руки поглубже в карманы, чтобы руки окончательно не окоченели. до конечного пункта назначения в его маршруте ещё минут двадцать торопливым шагом. юнги движется к небольшой часовне на самой окраине Сеула. здесь почти что никогда не бывает прихожан, но даже несмотря на это, он никогда не заходит в закрытую кабинку, чтобы рассказать святому отцу о своих грехах. их слишком много и их нельзя ничем замолить. юнги знает это, точно также, как знает и то, что ему не стоит здесь показываться, но ничего не может поделать с собой, когда стоит напротив распятия. в часовне играет негромкая музыка, а расписные потолки давят на него. мин опускается на колени, руки сложены в молитвенном жесте, губы неслышно шепчут молитву. юнги давно потерял веру, но это всё равно не мешает ему просить милости и снисхождения. в следующие несколько недель жизнь юнги катится по проторенной дорожке. отличие только в том, что он больше не показывается в красном квартале. вместо этого он находит подработку в цветочном магазине и старательно учит название цветов, лучшие сочетания для букетов и как правильно эти букеты заворачивать. он как раз был в процессе упаковки очередного букета, когда увидел мигающие фары подъехавшего автомобиля. но, даже зная, кто это и зачем он здесь, юнги решил не обращать на него внимания. потому что ему нравилась его спокойная жизнь с милым стариком-хозяином этой лавочки. к тому же на двери висела табличка закрыта. но он забыл о том, что для чон чонгука закон не писан. ничто не остановит его от того, что бы достать пистолет из-под своего пальто и несколько раз выстрелить по витринам магазинчика, пробивая тонкое стекло. оно рушится и падает крошкой вниз. юнги ничком падает на пол, он думает о том, что стол не такое уж и плохое укрытие. голову парень прикрывает руками. а потом чонгук заходит. он сбросил своё пальто на руки кому-то из своих амбалов и теперь смотрит на него, прищурив свои тёмные глаза, на дне которых плещется что-то опасное. от него пахнет металлом крови и порохом. рукава рубашки закатаны по локти. и он пружинящей походной подходит к лежащему на полу юнги, вцепляется своими пальцами в воротник его рубашки так сильно, что ткань больно врезается в кожу, оставляя краснеющую полосу. перехватив воротник поудобнее, он так и поднимает практически ничего не весящее тело, которое повисает в воздухе. юнги задыхается. он сучит ногами в воздухе и царапает цепко держащую руку, только что бы его отпустили. пальцы чонгука разжимаются так же неожиданно. юнги падает на свой рабочий стол, больно ударяясь грудью. чонгук отвлекается буквально на пару секунд, но именно этого промежутка и хватает юнги, чтобы перевернуться на спину и со всей силы ударить кулаком по чужой скуле, оставляя после себя царапину. рука ноет от удара с костью, но юнги почти что не чувствует боли. он внимательно смотрит на чужую голову, что повернулась в сторону и теперь он может наблюдать чонгука только в профиль, однако ему и этого хватает, чтобы понять: сейчас что-то грянет. и он не ошибается, потому что в следующий момент чонгук выбрасывает вперед сжатый кулак, на пальцы которого он успел надеть кастет. горячая кровь из носа заливает юнги губы. ещё один удар приходится точно в висок. мир принимается кружиться и шататься из стороны в сторону, будто он напился. его даже подташнивает. он воспринимает всё словно сквозь вату. но слышит звон расстёгиваемой пряжки ремня, как с тихим вжик молния ползёт вниз. вечерняя прохлада лижет оголённые участки тела. боль разрывает его изнутри. по ногам течёт кровь. этот ублюдок... юнги сжимает зубы и изо всех сил старается не кричать. его руки выворачивают. на запястьях явно останутся синяки. он слышит рычание сзади. чужие бёдра приходят в движение. они не медлят, а набирают темп. всё хлюпает и издает мерзкие, чавкающие звуки. мин вспоминает годы, проведенные в мотелях с намджуном, тогда было примерно также. он ничего не хотел давать приходящим вечерами мужчинам, но их это не волновало, они платили деньги и насильно брали то, что им было нужно. а юнги после забивался под кровать, пол быль пыльный и обычно он цеплял кучу заноз, зато можно было свернуться калачиком под кроватью и тихо плакать. из глаз брызгают слёзы. от боли сбивается дыхание. он не выдерживает кричит. снова и снова. ноги немеют, они нещадно дрожат и удержаться на них сложно, но цепкие пальцы не дают ему упасть. юнги не знает сколько это длится, но от боли он несколько раз чуть не теряет сознание приходя в себя только от хлестких пощечин. когда его отпускают, то он бессильно валится на стол. не в силах привести себя в порядок и подтянуть штаны. его всего бьёт крупная дрожь. у юнги едва-едва хватает сил, чтобы опустить руку и коснуться себя между ягодиц, поднести руку к глазам и увидеть кровь... к горлу подкатывает очередной приступ тошноты. чонгук снова курит ненавистные ему сигареты, стряхивая пепел в горшок с живыми цветами. мин хочет возмутиться, но из горла рвутся только хрипы. чон подходит к нему. он заставлят мина развернуться, придерживая его за плечо, теперь острый угол столешницы впивается ему в поясницу. юнги старается смотреть на пол, носки их ботинков намного интереснее, чем ничего не выражающее лицо мафиози. только вот чонгук сдавливает его подбородок и мину приходится посмотреть на него. чон больно давит на щеки, заставляя открыть рот, в который тут же пропихивается дуло пистолета, прижимающееся к нёбу. ледяные пальцы больно дёргают за волосы отчего голова откидывается назад. юнги даже ни о чём не успевает подумать. его зрачки непроизвольно расширяются от страха, а на щеках остаются дорожки слёз. выстрел. кровь брызгает на стену. такое ощущение, что кто-то вылил ведро краски. чонгук кривится и отбрасывает пистолет. он наблюдает за тем, как чужие глаза потухают и тело мешком оседает ему под ноги. он совершенно спокойно переступает через него и направляется к своей машине. - разберитесь с этим. - только и бросает он свои подчиненным, когда водитель захлопывает за ним дверь, а он опускает стекло, чтобы увидеть как люди склоняются в поклоне.