Недокуренная сигарета летит на ускользающий под колесами такси асфальт. Хочется кричать от едва сдерживаемого бессилия перед миром, в котором столь многое зависит от жалкой физической оболочки.
Увидеть. Найти.
С отчаянной нервозностью руки скользят по телу, в бесполезной попытке стянуть с горла липкую, удушающую панику, комкают одежду, лишь бы только не застывать в ненужном бездействии.
Это как в юности, когда оказывается, что не всё зависит от тебя. Ты стоишь и смотришь вслед человеку, которого ты бесконечно любишь и будишь любить, но быть вместе вы уже не можете. И будь ты хоть сто раз хорошим, лучшим, идеальнейшим — плевать мирозданию на тебя и твои желания, не ты тут хозяин.
И всё, что остается, это свежая могила под твоими ногами.
Таксист с легкой тревогой и жалостью смотрит на меня. Что он видит? Бледного до изнеможения мужчину, стремящегося как можно скорее добраться до места назначения, не более того...
Резкий поворот, легкий толчок — радио начинает играть на автоматически выбранной волне.
— Музыка всегда уносит мысли прочь. И не заметите, как приедем.
Когти в резкой вспышке гнева впиваются в сиденье, такие же глянцево-чёрные, как и кожа под руками, но тут же разжимаются. Незнакомая, но отчего-то пронзительно бьющая в самое сердце, музыка, в момент затаскивает в омут памяти.
Иногда судьба сама ведет нас через воспоминания к тому, чего мы желаем.
Я не умею летать, но когда я с тобой — я парю над землёй.
— Может хоть раз прокатишь с ветерком, Мышонок? — я наблюдаю, как ты вновь что-то присобачиваешь к своему костюму.
"И как всю эту груду на себе-то таскать..."
Поворачиваешься с таким милым выражением щенячьего непонимания.
— Если мне не изменяет память, то привычка гонять на максимальных скоростях тут только у тебя.
Сажусь, оперев подборок на сцепленные руки. Улыбка становится лишь шире.
— Ты не понял, Бэтси. Я тоже хочу полетать в ночном небе, — если уж дурачиться, то обязательно надув губки до боли в них.
Харли была бы в восторге. А вот на одного сухаря-миллионера это не производит никакого впечатления.
— Тебе показать, где лестница на крышу особняка? Там достаточно приличная высота, так что, думаю, хватит, чтобы успеть насладиться полетом. А вариант таскать твою тушку на руках, да ещё и в костюме, с возможностью попасть под объектив какой-нибудь вшивой газетенки, во мне что-то совсем не вызывает энтузиазма.
Брошенный в раздражении нож пропарывает мягкую кожу дивана, одновременно с захлопнувшейся дверью.
Я попросил.
Огромная тень опускается прямо за спиной. Мне уже давно нет нужды оборачиваться или вслушиваться, чтобы ощутить его присутствие.
— Даже не сме!.. — стальные обручи обхватывают меня, а через мгновение гравитация пропадает. Тьмой, изредка сверкающей отблесками огней, внизу разливается ночная жизнь Готэма. А внутри становится теплее от разгорающегося пламени.
Я не люблю уступать, но тебе так легко я готов проиграть.
— Джей, — голос раздается почти рядом, выводя из легкой дремоты после болеутоляющих, — может разрешишь для меня загадку: почему сегодня ты до последнего сражался, даже понимая, что, всё уже кончено? Ты хоть осознаёшь, что появись я в баре на пять минут позже, ты мог бы быть мертв?
Волнуешься или нотации читаешь?
Приподнимаюсь, с издевкой глядя на тебя.
— С каких это пор Джокер стал трусливой крысой, которая при первой опасности для своей жопы прячется в канализации? Будь я таким, не одна тварь в этом городе не подчинялась мне.
— Боже, не начинай передо мной свои пафосные выступления, ты понял о чем я. Сколько раз ты сдавался Бэтмену, когда понимал, что очередной твой план провалился? А ведь мог точно также продолжать столь любимый тобой мордобой. Может хоть раз бы смог тебе мозги на место вправить...
Вместо ответа утягиваю в поцелуй, забив на скрутившую всё тело боль и сломанные кости.
Джокер никогда не проигрывает. Но, отказавшись от одной провальной партии, всегда сохраняет то, ради чего ведется игра.
Ради кого...
И даже если опять придётся вдруг потерять мне свободу мою.
Хочу к нему.
Переворачиваю письменный стол в бессильной злобе. Неудачно подвернувшийся стул летит в окно, вынося вместе с осколками яростный мат. Несколько минут и в комнате уже нет ни единого целого предмета, а в доме стоит могильная тишина.
Правильно, гиены всегда знают, когда нужно избегать того, кто сильнее.
Лежу на заляпанном чем-то темным ковре, задумчиво облизывая ствол револьвера.
— Вот скажи мне, Харли, какого, блядь, хера, мне охота ворваться в особняк Уэйна и, надавав этому ублюдку пиздюлей, завалиться спать в его громадную кровать?
Только она всегда угадывала, в какой момент можно прийти. Но она молчит, а я продолжаю:
— И почему меня это так злит?
Кажется, каждую нашу ссору слышит весь Готэм.
— Каждый из нас хочет найти свой дом, в котором нас хоть кто-то будет ждать, а мы всем сердцем будем туда стремиться. — Как-то неожиданно трезво и печально для моей клоунессы. — Только вот не всегда тот, кто ждет, и тот, к кому хочется, это один человек.
В недоумении смотрю в бесконечно полные любви глаза.
— Ты о чем?
— Мистер Джей, вам повезло. Так почему вы всё ещё убеждаете себя, что любовь ограничивает? Моё помешательство на вас не имеет отношения к таким сильным чувствам.
Тишина. Горечь. И полуулыбка на губах.
Раньше я всегда до расцарапанных запястий не желал возвращаться в Аркхэм. Хотя только там возвращалось спокойствие и какая-то гармония...
А теперь точно также не хочу возвращаться туда, где во мне просыпается нечто светлое и освещающее душу щемящий нежностью.
Чертов зверь не желает отдавать своё владение.
Я не люблю повторять, повторяю опять, как тебя я люблю.
—
Ненавижу, — оставляя багровые засосы на твоей шее, чтобы эти офисные шлюхи видели кому ты принадлежишь.
—
Ненавижу..., — когда раз за разом в пещере появляется бэтмобиль с тобой без сознания. Потому что вновь придется звать Альфреда, наблюдать за тем, как он одну за другой обрабатывает твои раны, а после сидеть в кресле рядом с кроватью ради того момента, когда очнешься. И уходить после этого прочь.
—
Не-на-ви-жу, — раскатывая это слово на языке, слушая очередные нотации по поводу того, что сотворил на улицах Готэма.
—
Ненавижу! — каждую ночь, когда входишь до упора, заставляя выгибаться всем телом в твоих руках и умирать от наслаждения.
Люблю... Столько раз произнесенное тобой, и ни разу — мной.
Машина неслась по улицам совершенно незнакомого города, пронося мимо огромного числа людей, среди которых, где-то совсем рядом и крайне далеко, был тот, за кем я рванул на край света.
Узнай меня
Из тысячи лиц,
Дай руку мне,
На имя отзовись.
Ты не спеши, закрой глаза,
Послушай, моё сердце бьётся
Лишь только для тебя,
Я здесь с тобой, и я люблю тебя!
В этот раз всё изменится. В глубине беснуется чернота, столько раз удерживаемая от пересечения черты, и сейчас уже почти обессилевшая, не способная исказить сознание и действия.
— Я люблю тебя... — шепчу в темноту, готовясь к встрече.
И боюсь.
