Гараж

Заскрипели колеса, ударились о рельсовые стыки, зашипели тормоза, и электричка начала останавливаться. Очертания деревьев за окном стали отчетливее, показался перрон, серый и мокрый от ночного дождя. Первые рабочие, зевая и выкидывая бычки папирос, побрели к электричке. В тамбуре пахло сигаретным дымом, окна запотели. Капли конденсата скатывались вниз, оставляя яркие полосы на полустертой белой надписи «Не прислоняться». Механический женский голос объявил название станции, состав дернулся, заскрежетали и открылись двери, выпуская Сашу наружу. Родной город встретил его свежестью и легким утренним туманом. Солнце еще не взошло, но было светло, а небо розовело на востоке. От речки веяло прохладой, громко чирикали птицы, платформа утопала в зелени — ничего не изменилось за три года, что он тут не был. Саша сбросил сумку на зеленую, давно не крашеную лавку, и с удовольствием потянулся. Хрустнули позвонки, напряглись и тут же расслабились мышцы. Футболка задралась на животе, мазнуло холодом, появились мурашки. Саша передернул плечами, ухнул и посмотрел по сторонам. — Саша! Саша! — мать бежала по перрону в его сторону, голубое платье ее колыхалось и било по ногам, косынка на шее сбилась, но она не замечала этого, улыбаясь счастливо. Сашка побежал навстречу, поднял мать, закружил ее как ребенка — как она его в детстве, — расцеловал в обе щеки. Она засмущалась, заругалась: «ну что ты делаешь, опусти, неприлично!», но по глазам было видно ее счастье — сын вернулся. *** И двор, и дом — все осталось прежним. Так же цвел жасмин под окном у соседки тети Нины, так же с самого утра кто-то стучал в гаражах неподалеку, так же у подъезда курил Олег Евгеньевич, удивленно поднявший брови при виде Саши. Он выкрикнул свое коронное: «Ба!», хохотнул, кивнул матери: — Аль, это никак блудный сын вернулся? Мать засмеялась, прижалась к Сашкиному боку и кивнула: вернулся. — Доброе утро, ОлегЕвгенич! — Сашка протянул руку, не сдерживая счастливой улыбки: Олег Евгеньевич был его, можно сказать, наставником, старшим товарищем и объектом обожания с самого раннего детства. Несмотря на занятость и высокую должность — сначала главный инженер, затем директор завода — постоянно гонял с мальчишками то в футбол, то в хоккей, ходил с ними в походы, учил разбираться в машине, с уроками помогал. Именно из-за него Сашка и поступил в автодорожный — и закончил с отличием, чтоб гордились. Олег Евгеньевич тоже не изменился: поджарый, загорелый, со щегольски причесанными волосами и чертинкой в глазах, выглядел свежо и казался куда моложе своих сорока. Оскорбленно посмотрев на протянутую руку, он сделал шаг вперед и крепко обнял Сашку. — Эх ты, мелюзга! Три года не виделись, а он руку пожимать надумал! Сашка лишь радостно вцепился Олегу Евгеньевичу в бока, уткнулся в плечо и прижался со всей силы. Пахнуло каким-то приятным, наверняка импортным, одеколоном, табаком, еще чем-то неуловимым и притягательным, и Сашей овладело безграничное спокойствие и волнение одновременно. Что-то перевернулось в животе, поднялось вверх, щекотно достало до горла, закололо кончики пальцев — как всегда, когда они соприкасались или смотрели друг на друга, или сидели рядом, разговаривая обо всем на свете. Саше захотелось еще крепче обняться, но Олег Евгеньевич уже отпустил его, похлопал по плечам, махнул рукой матери и убежал на работу. Его синий «Москвич» задорно сверкнул на солнце правым боком и унесся навстречу новому дню. Дома все на том же месте висел портрет отца, пахло любимыми сашкиными блинами и солнцем, порошком, маслом, мамиными духами — домом. Блины были укутаны в полотенце, чтоб не остыли, и у Сашки глаза защипало от заботы — он уже научился ее ценить. В Горьком, куда он уехал по распределению, такого не было: никто не готовил для него, не хлопотал, не обнимал радостно. Теперь он был дома и чувствовал себя правильно и на своем месте. Счастье, бурлящее в груди, вырывалось наружу. Сашка распахнул дверь своей комнаты и плюхнулся с разбегу на кровать. Скрипнули почти позабыто пружины, скомкался вязаный плед, нос защекотало перо, вылезшее из взбитой подушки. Так начиналась его новая старая жизнь — дома. *** Дни тянулись медленно и лениво. Саша позволил себе две недели отдохнуть, прежде чем искать работу: болтал с матерью, делал ремонт дома, выходил на пробежку. Утром, когда он, полусонный, выползал курить на балкон после плотного завтрака, смотрел, как уезжает на работу Олег Евгеньевич. Они кивали друг другу или коротко махали рукой, иногда перебрасывались парой слов. Олег Евгеньевич теперь смотрел на Сашку не с нежностью, как раньше, а с интересом и будто удивлением. А Саша красовался, распрямлял плечи, старался произвести впечатление: вот он я стал какой, смотрите, гордитесь. Хотелось, чтоб Олег Евгеньевич заметил, похвалил. Чтобы оценил крепкие бицепсы, сильные натруженные ноги, четкую линию челюсти. Каждое утро Сашка выходил на детскую площадку во дворе перед пробежкой, разминался напротив окон Олега Евгеньевича, подтягивался на пошатывающемся турнике, приседал, наклонялся. Он и сам наслаждался тем, как перекатывались под кожей крепкие мышцы, как натагивались ровной линией сухожилия под коленями, как выступала косточка на запястьях. И чувствовал, что это видно другим тоже. Чувствовал, что нравится. Олег Евгеньевич иногда проходил мимо во время этих тренировок, смотрел внимательно и с интересом, усмехался, а в воскресенье даже присоединился. Они почти не говорили, но Сашкой овладевало странное веселье, когда он понимал, что на него внимательно смотрят, оценивают, и старался сильнее. *** В среду Олег Евгеньевич уехал на работу на автобусе, а вечером вдруг постучался в дверь. — Саш, ласточка моя встала. Поможешь? — насупленный и серьезный Олег Евгеньевич вызывал стойкое ощущение тревоги, но Сашка лишь кивнул головой — заходите — и отправился переодеваться. Он порадовался, что убрался в комнате с утра — было бы стыдно приглашать такого гостя в хламовник. Мать к нему с уборкой не заходила: считала, что в своем пространстве сын должен и разбираться сам. Сын пытался. Получалось не всегда. Олег Евгеньевич оглядел комнату, хмыкнул и уселся на софу, пока Сашка искал в шкафу старые треники и футболку. Зашелестел страницами — видимо, взял со стола потрепанный томик Джека Лондона. Заскрипели пружины, когда он усаживался поудобнее, выпала закладка из книжки, тихонько стукнув о пол. Олег Евгеньевич вздохнул и поднял ее, повертев в руке. Закладка была еще со школы, из плотного картона с аккуратной нарисованным самолетом — Сашка всегда любил их. Саше вдруг стало неловко за свою комнату, как будто еще детскую, за себя, переростка. Он снова почувствовал себя смущающимся школьником, пытающимся казаться старше и умнее, чем есть на самом деле. Чтобы прогнать такие мысли, он начал напевать что-то про горы и высоту, натягивая треники. Сзади, на софе стало подозрительно тихо. Саша кинул быстрый взгляд на зеркало, что висело на дверце, увидел в нем отражение тяжелого взгляда Олега Евгеньевича и сглотнул. В животе что-то перевернулось, заскребло, потянуло. Когда их глаза встретились, Сашкиным щекам стало жарко, а пальцы онемели. Захотелось сделать — что-то… Но Олег Евгеньевич уткнулся в книгу и все стало как раньше, вот только в груди у Саши тянуло и бухало что-то. Может, сердце. *** Уже вечером они вдвоем сидели на капоте свежеотремонтированного «Москвича». Теплом отдавало от машины, теплом тянуло от взглядов Олега Евгеньевича, от его коленей, что то и дело задевали Сашины. Саша чувствовал себя уставшим, но удовлетворенным. Ему хотелось доказать, что он знает и умеет многое, хотелось признания его мастерства. В итоге перебирали мотор несколько часов, пока не устранили поломку, перепачкались в машинном масле и пропахли им с ног до головы. Сашу тянуло прикоснуться к предплечьям Олега Евгеньевьевича, стереть пальцами пятно, прочувствовать прикосновение к его коже. Они постоянно сталкивались плечами и пальцами, когда склонялись над мотором, передавали инструменты или ветошь. Кожу обжигало, но обжигало приятно, хотелось еще, и дольше, и сильнее. Прикосновений было много, и взглядов было тоже — много: исподтишка и прямые, глаза-в-глаза, мимолетные и долгие, что трудно разорвать. Дыханье перехватывало и даже сил на улыбку не было. А в глазах Олега Евгеньевича танцевали черти. — Опять мать ругаться будет, что от вас весь в масле домой прихожу, — притворно вздохнул Сашка и взял протянутую бутылку с пивом. Она была прохладной, только из подпола, и слегка пачкала пылью. Сашка обтер ее о футболку и получил легкий подзатыльник. — Ну что ты за свинюшка такая, Александр? — проворчал Олег Евгеньевич. Он придвинулся ближе, плечи и бедра приятно соприкоснулись, притерлись, и тепло добралось до самого сердца. — Ладно, оставь мне одежду, постираю. Ты ж мне все-таки помог. Честно говоря, — Олег Евгеньевич хитро покосился и легонько толкнул плечом, — не знаю, что бы я без тебя делал. Сашку разбрала гордость, и эйфория закружилась где-то в глотке, забурлила и вылилась широкой и яркой улыбкой - смог же! Признали! Смелости откуда-то появился целый мешок, и Сашка, особо не думая, положил голову Олегу Евгеньевичу на плечо. И прижался к его мирно лежащей на бедре ладони своей. Он хотел прикасаться, и чтобы касались его - широкими ладонями, длинными пальцами. И чувствовал, что может на это намекнуть. Олег Евгеньевич закаменел, а потом медленно погладил Сашкину ладонь мизинцем. Зацепил его пальцы своими и тихо сжал руку, длинно выдохнув. Что-то билось внутри, дрожало, что-то бурлило, пело, кричало, разрывало грудь. Что-то требовало продолжения, и Сашка повернул голову и потерся носом о шею Олега Евгеньевича. Тот вздрогнул. Втянул воздух через зубы и повернулся лицом к Саше. Глаза его, обычно смеющиеся, были почти сумасшедшие — темные, жадные, блестящие. Сашка чувствовал тепло губ и дыхание, как нос касался носа, и его самого начало потряхивать. — Сашка, мальчик мой, что ты делаешь? — шепотом, еле слышно. — А вы что со мной делаете? — Саша приблизился еще на сантиметр и говорил прямо в губы — еле касаясь. — Пропадешь же, куда?.. — Уже пропал, — несдержанно, в губы, обжигая прикосновением, дыханием, дерзостью и молодостью. И Олег Евгеньевич сдался. Капитулировал полностью. Прижался к Сашкиными губам, впечатался в них своими. Языком, большим и влажным, раздвинул губы, рукой прижал затылок — не отодвинуться, не убежать — и целовал, целовал до сбитого дыхания, до кровящих губ, пока Сашкино сердце чуть не убежало. Он, вцепившись в руку Олега Евгеньевича, прижал его к себе и упал на капот, и оказался под Олегом Евгеньевичем, и почувствовал жар его тела, и тяжесть, и подавился воздухом и стоном, и понял наконец, чего хотел и ждал все эти годы, и почувствовал, что это взаимно. *** — Вот, Олег Евгеньевич, мальчик к нам на предприятие устраиваться пришел. Посмотрите? — Посмотрю, Настенька, зови. Черная, обитая кожзамом дверь открылась, и туда влезла светлая, улыбающася голова Сашки. — Здравствуйте, Олег Евгеньич! На работу возьмете?