Тяжела и неказиста жизнь детройтского антагониста

      Лампа высоко под потолком мерно потрескивала, периодически то вспыхивая, то почти затухая, действуя на нервы. Детектив Коннор привычным движением поправил галстук, исподволь оглядывая девчушку напротив. Хрупкая темноволосая она мастерски втиралась в доверие. Коннор готов был поклясться, что своими жилистыми ручками закованным в наручники она могла бы вырвать цепи с корнем и переломить ему шею не поморщившись. Растерянный почти детский взгляд широко распахнутых глаз выражающий крайнюю степень невинности, и он бы может и поверил, если бы не пухлая папка ее личного дела. Сопротивление при аресте, покушение на убийство, разбой, несколько десятков административных нарушений и ещё не доказанный эпизод — убийство с особой жестокостью. На фото красовалось обезображенное тело с изуродованным лицом, раздробленным тазом и перебитыми коленями. Жертва пыталась уползти, об этом свидетельствовал явный коричневый след из гостиной к заднему двору. Но никаких следов подозреваемой, как будто… она и не человек вовсе. Единственное подтверждение — показания некой Кэры донельзя запуганной. Ей чудом удалось сбежать на канадской границе, толкнув подозреваемую под автобус. «Мы же семья? Ты меня никогда не оставишь? Обещай» — у Коннора перед глазами яркая картина как плакала после этих слов Кэра, пытаясь скрыть содранную кожу рук и глубокую ссадины на виске. Лишь бы она не отказалась от своих слов на очной ставке. — Итак, — детектив ещё раз поправил и без того идеальный галстук, — ты знаешь в чем тебя обвиняют? Молчишь. Я понимаю. Правда, понимаю, тебе тяжело, столько всего навалилось. Я же хочу помочь, сообща мы можем добиться минимального срока, но для этого тебе придется сотрудничать. — Почему он не любил меня? — девушка жалобно всхлипнула после долгих минут молчания. — Он, ты говоришь о Тодде? — Почему все время злился? Я хотела чтобы мы жили нормально. Я что-то не так сделала? — Алиса, ты вломилась в дом незнакомца, удерживала его неделю прикованным к креслу, пыталась кормить порошком, довела до измождения, приказывая быть твоим папочкой! — Голос детектива набирал силу, казалось, ещё мгновение и он сам приложит подозреваемую головой об стол. — Я плохо себя вела? — Перебитые коленные суставы для тебя недостаточно плохо?! Он молился о пощаде перед смертью! Тодд. Ты хотя бы узнала его имя? — Но… Я хотела просто жить, как все. Чтобы он любил меня. Почему нельзя просто жить?

***

       На ободке унитаза гордо возвышалась вершина человеческой жизнедеятельности, памятник вареной кукурузе, обелиск древних Майа, святая святых комнаты неизвестного архитектора, всем своим видом показывая: я здесь, я существую, я доминирую над вами! Это была далеко не первая диверсия, и, как предполагалось в ставке командования, не последняя. Все начиналось, как водится, без шума, вполне естественно. Сначала один человек позволил себе это, потом второй, третий, и вскоре это стало нормой. Безжалостно поганить свои бесчисленные беззащитные фаянсовые жертвы, не задумываясь о чувствах использовать вместо бумаги рабочую форму, втаптывать в пол фрагменты разбросанные из мусорной корзины. Этому, казалось, не будет конца. — Мы должны что-то сделать! Мы должны ответить силой, неужели ты не понимаешь? Они не станут нас слушать! — Нет, силой ничего не решить, Маркус, надо что-то делать. Старший смены вполуха прислушивался к своим помощникам, сурово взирая на вершину «обелиска». Он должен принять решение, обязан. От него зависит будущее его людей. На нем ответственность. — Мы не станем карать преступление другим преступлением. — Их вождь был непоколебим в своем решении. — Но Маркус, — Норт в порыве горячности опрокинула ведро с водой, — мы должны показать им, что настроены решительно! У нас есть ключи от их офисов, наградим на столах, заявили о себе во всеуслышание! У них не будет шанса нас игнорировать! — Око за око и мир ослепнет. На широкой удаляющейся спине их лидера гордо красовался их флаг и воодушевляющая надпись. Иерихон клининг.

***

— Ещё раз тебе повторяю, если ты немедленно не поднимешь свою задницу с дивана, я за себя не отвечаю! В ответ доносилось только нечленораздельное мычание с просто убойным запахом перегара. — Поднимайся! Черт возьми, я пристрелю тебя! Ледяное дуло уперлось в лоб Коннора, принося облегчение, ослабляя тиски головной боли. Из груди вырвался сдавленный удовлетворённый вздох. — Меня нельзя убить. Я не живой. С трудом выдавленная ухмылка на помятом лице придавала ему вид весьма устрашающий. Глубокие тени залегшие под глазами, изогнутая линия рта, готовая вот-вот извергнуть из своих недр всю тяжесть прошедшей ночи, сухие губы подрагивающие в предвкушении прохладного освежающего живительного пива. — Не живой, говоришь, значит и это тебе не понадобится. — Из цепких пальцев Коннора самым наглым образом была экспроприирована живительная хмельная влага. Детройт сравняло с землёй самой сильной за историю человечества звуковой волной.