Подарок

— Хочешь взглянуть? — Мамочка ласково улыбается ей, подвигая ближе крохотную люльку. — Это твоя сестра. Пудинг. Двадцать пятой — десять лет, у нее по-мальчишески короткие жесткие розовые волосы и повязка на левом глазу. Подарок старшего брата. “Доспех перед миром”. Девочка понятия не имела, что он имел ввиду, но была рада получить хоть толику внимания — среднестатическая по всем параметрам, она вечно оставалась не у дел, в тени более ярких сиблингов. Наивно надеялась, что Капитан вызвала ее в этот день не просто так. На подарок рассчитывать было бы верхом наглости, конечно. Но от объятий или хотя бы приятных слов девочка бы не отказалась. А получила еще одну сестру. — Позволь мне хоть подержать ее! — слабо выдохнул высокий человек справа, до того безмолвно стоящий на коленях. Дочь Большой Мамочки косится на него, походит ближе к кроватке и всматривается в сморщенное красное личико. Нельзя сказать по этому существу, на кого больше она похожа, но третий глаз видно прекрасно. Как и у скованного мужчины. Худые запястья плотно обвивали цепи. — Зачем тебе? — удивилась Линлин, облизывая липкие от сладостей пальцы: после родов ей хотелось есть еще больше. — Перед смертью-то. — Ты не дала мне увидеть моего первенца, — блондин протянул в их сторону костлявые длани, девочка брезгливо морщится: чужие муки были ей непонятны, — И способность видеть отобрала тоже. Десять лет в плену... — от вида дыр на месте всех глаз тянуло блевать. — Так дай хоть ощутить родную кровь… — Чтобы ты придушил ее напоследок? — Мамочка оскалилась. Бывший муж надоедал. От него вышло всего два живых ребенка, трехглазые были весьма слабы в плане здоровья. И то, первый получился бракованным — вместо дополнительного ока получил увечье на левое. Ну хоть вторая вышла ровно такой, какой нужно. — Милая повязка, — заметила Линлин, щелкая пальцами. От стен отделились старшие сыновья. За цепь потянули отчаянно сопротивляющегося мужчину за собой. — Брат Катакури привез из последнего плавания, — кивает ей дочь, не отрывая взгляда от ребенка. Стоит отослать ее куда-нибудь. Позже. На всякий случай, дети в ее возрасте довольно непредсказуемы. — Прошу! Я… я отдам тебе координаты! Шарлотта жестом останавливает детей, и без удерживающих его рук ослабший пленник падает на пол, гремя железом и костями. По подбородку побежала кровавая слюна. Мамочка улыбнулась хищно, безумно. Знала бы, что он так привязан к своим неизвестным выродкам, сразу бы на это давила. А сколько времени и усилий потрачено было на пытки! — Ты слеп и слаб, — усмехнулась женщина, — На пороге смерти испугался и решил выиграть себе времени? Не разочаровывай меня, дорогой… — Дай мне мою дочь, — звенящим от отчаяния шепотом просипел блондин, вскидывая впадины глаз и сверля дырами пустоту перед собой. Двадцать пятой противно и страшно. Она отступает назад, пытаясь не показать захлестнувшего ее ужаса, воздух словно налился свинцом и не давал сделать лишний вдох, но нельзя давать слабину. Ей обещали следующий фрукт, и позволить всем увидеть ее ничтожность сейчас, будет значить лишиться возможности вырваться из серости, встать если не наравне, то ближе к другим братьям и сестрам. — ...И получишь координаты путевого понеглифа, — сутулые плечи опускаются еще сильнее. На когда-то красивом лице, ныне обезображенном, высохшем от голода — безнадежность. Он продавал свой народ, тайну его за жалкое, эгоистичное желание узнать родного ребенка. Мелкая не мыслила в понеглифах, она и читать-то научилась недавно, из-за Брюле и ее незримого присмотра в любых отражениях, что значило без отлыниваний. Знала только, что Мамочка их хочет. Она вообще, все — хочет, можно было не вникать. Девочка держалась у ног матери, закрывая кроватку со спящей. Отдавать новорожденную этому жуткому человеку хотелось в последнюю очередь, хотя о существовании последней узнала только вот что. Судя по лицу Просперо, скривившемуся от злости, тот от затеи тоже был не в восторге. — Сначала информация, — тянет брат, приставляя к чужому горлу посох, — А потом уж… — Нет. Недоумевая, Перо кланяется матери и отходит назад. Мамочка тяжело поднимается со своего ложа, со звоном откидывая блюда. По ступенькам медленно стекает сироп. Дочь хочет отойти, но мать хватает ее за плечо и тащит за собой, не обращая внимания на сопротивление. Пиратка останавливается в каких-то паре метров от трехглазого. Дрожащие, длинные руки снова направлены на них, двадцать пятой жалко мелкую, но себя еще жальче, она снова пытается отойти. Зачем мама…? От резкого толчка сначала уходит вперед плечо, а за ним — все тело. Прямо к безглазому мужчине, от которого веет скорой смертью. Под тяжестью ребенка он шатается, но удерживает, глядит кровавыми, зарубцованными провалами, крепко сжимая худые пальцы с обломанными ногтями. Мелкой хочется кричать и вырываться. От трупного запаха поднимается к горлу рвота. Ей страшно. И больно. Но там, у дверей, стоит недовольный Просперо. Глядит на нее серьезным взглядом, успокаивает. Поощряет. Холодная рука ложится на щеку. По телу ребенка проходит судорога, но она послушно молчит. — Кто…? — Что же ты, Всевидящий, — Мамочка мягко покачивает люльку. По залу разносится детский плач. — Не признал? — Нет. — пальцы впиваются ей в плечи снова, притягивая к изуродованному лицу. — Не может… десять лет прошло. Я думал… вы сказали… брак… Нет! — Ты же так хотел увидеть своего первенца, нашу дочь? Смотри внимательней, Слепец, — издевательский смех проносится под сводом высокого потолка, — Вот же она. Перед тобой. У двадцать пятой трясутся колени, ноги подгибаются, но чужие руки — кожа да кости — неожиданно крепко удерживают в воздухе. А затем прижимают к груди, и ребра касаются щеки. От лохмотьев тянет гнилью, а от жутких объятий вовсе больше противно. Она смотрит только на брата. Посох в перчатках подрагивает, тонкие губы кривятся беззвучно: “спокойней, Жвачка. Тихо.” Жвачка. Кличка, приросшая намертво, из-за ее стремления к старшим. Желания быть замеченной, хотя бы из раздражения. “Прилипала” чувствует как мокнет рукав кофты. Переводит взгляд и сипло вдыхает, не в силах кричать. Расползаются по серой ткани кровавые пятна. Она только поняла: капли покрывали не только плечо, но и стекали по ее волосам. Подняла голову и увидела картину, преследующую потом в кошмарах долгие годы: Из пустых глазниц текли кровавые слезы. Словно сухой пергамент потрескалась кожа в уголках губ, рискуя дойти до самых ушей, но трехглазый словно не замечал. Он улыбался. И плакал кровью. — Дочь. Ты моя дочь. Живая, — мужчина тянется к ее лицу снова, но Бабл не в силах больше, она вырывается и падает на пол, перебирает ногами, пытаясь уползти. Он слеп, но не глух. Опускается на колени и пытается найти на ощупь, игнорируя врезавшийся в горло ошейник. — Стой… прошу тебя. Такая большая, сильная... Как тебя зовут? Как… как ты выглядишь? Не бойся, я же твой… Сухие пальцы скрючиваются в каких-то милиметрах от ее ноги, слабое тело содрогается от удара и отлетает к стене. — Простите, мама, — брат дает дрожащей девочке леденец, стирает белыми перчатками кровь со лба, не обращая внимания как пачкается ткань, — Кажется, ему достаточно. Я уведу Жвачку? Мама снисходительно машет им ладонью, и теплые руки поднимают Бабл в воздух, поддерживают под локоть, выводя из зала. — Пожалуйста! — чужой крик обрывается от хлесткого удара. Мама огрызается на Овена: нельзя так сильно, а ну как помрет? И так на последнем издыхании. — Минуту! Прошу… — Если твоя информация подтвердится, — доносится ее мягкий голос, — Я дам тебе больше: Проведешь с дочерью последний день. Но только если я получу путеводный понеглиф. — Жвачка? Ее так зовут…? Дверь захлопывается, а двадцать пятая обхватывает себя за плечи, пытаясь закрыться от колющего кожу чужого голоса. Не оглядываясь и стараясь не слушать, бредет за старшим братом. Коридор, лестница, вторая…

***

— Куда мы идем? — осмеливается спросить она, вертя головой. В эту часть базы ей хода пока не было. Слишком слабая. Просперо распахивает дверь, отпихивает дежурившего Кантера. Манит за собой. Отвечает только дойдя до невзрачного сундука, легким движением откидывая тяжелую крышку: — Была очередь Шифон, если тебе интересно. У младшей повязка съехала еще в зале, открывая бельмо. Розовые пряди слиплись от свернувшейся, бурой крови, одежда сбилась, руки до сих пор подрагивали от пережитого стресса. Не так она представляла этот момент. — Но, учитывая все произошедшее… Долговязая фигура брата складывается почти вдвое, а когда он поднимается обратно, в руках его оказывается невзрачное яблоко ядовитого оттенка, с кривыми узорами по всей поверхности. Пальцы у Бабл дрожат, когда она решается принять его. — С Днем Рождения, Жвачка, — Просперо гладит ее прямо по грязной голове, — Надеюсь увидеть тебя в своем отряде. Жвачка сегодня не рассчитывала на многое. Вместо подарка — новая, лучшая версия ее самой, заключенная в слабое, новорожденное тело. Вместо ласки матери — предсмертные, веющие отчаянием объятия до того неизвестного отца. Двадцать пятой сегодня исполнилось десять лет.