Lion Heart

      У Пак Ёнсон длинные темные волосы, вечно собранные в две неаккуратные косички, и очень угрюмый отец. Пак Ёнсон сложно уложить спать на тихом часу, а под конец дня она остается одна – ее всегда забирают последней. Она не расстается с любимой игрушкой – собачкой плюшевой – и редко играет с другими детьми, но зато сильнее привязана к Ючану и иногда рассказывает ему о папе, словно пытаясь убедить в том, что он лучше, чем кажется.       Чану трудно на это смотреть – в его сердце обида смешивается с яростью по отношению к совершенно незнакомому человеку, которого он видит мельком два раза в день, исключая выходные.       Папа у Ёнсон совсем молодой, не старше тридцати. Подтянутый, красивый даже (наверное, в его вкусе), если бы не черные круги под глазами и поникшие плечи. Он редко улыбается, здоровается через раз и никогда не бывает на родительских собраниях. Его имя – Пак Джунхи – записано у Чана в журнале рукой прошлой воспитательницы. И номер телефона рядом.       Во вторник он сверлит тяжелым взглядом то номер, то опять сидящую в стороне от остальных детей Ёнсон. К пятнице решается забить его в контакты.       Но так и не звонит – в понедельник обращается лично, отправив Ёнсон собирать вещи.       – Если у вас какие-то проблемы, вы можете обратиться в социальную поддержку...       Джунхи отвечает не сразу – вздыхает устало, переводит на дочку взгляд и усмехается.       – Нам не нужна соцподдержка.       Он берет рюкзачок из рук подбежавшей Ённи и молча уходит, оставляя Чана прожигать взглядом спину в выстиранной клетчатой рубашке.       – Прости его… – подбегает Ёнсон к нему в середине следующего дня.       Чан смотрит на ее виноватую мордашку, на косички – одна толще другой раза в два – и тает. Отмахивается с улыбкой («ничего страшного!»), усаживает девочку на низенький стульчик и сам садится рядом.       – Не обижайся на папу, – продолжает извиняться Ёнсон, пока Чан расплетает ей косы и расчесывает волосы. – Он хороший, честно-честно! Просто… ему трудно. И одиноко.       Голос Ённи дрожит, словно она вот-вот расплачется. Ючан теряется, не понимая, что делать. Он не раз успокаивал детей – профессия обязывает, – но обычно причиной была сломанная игрушка или разбитая коленка. Никак не семейные проблемы. Ему остается только легко коснуться ладонью ее макушки в надежде, что она не сорвется.       – Мне тоже бывает грустно, – продолжает Ёнсон раньше, чем он успевает что-то сказать. – Но оппа, – она поворачивается к нему лицом, – всегда меня веселит.       В ее карих глазах блестит наивная надежда и отголоски слез. Чан чувствует, как вспыхивает от стыда его лицо, и пытается отвести взгляд.       – Ты же поможешь ему? – добивает Ёнсон.       И Ючан, слишком чувствительный к детским слезам, сдается без боя – кивает головой и добавляет:       – Обещаю.       Всю следующую неделю он пытается сблизиться с Пак Джунхи хотя бы до уровня «привет, как дела». Больше не высказывает сомнительных предложений (на самом деле, где-то в глубине души он все еще считает соцподдержку отличным вариантом), даже однажды обсуждает с Джунхи местные новости.       Джун все еще ему не улыбается, но почти по-дружески машет рукой, когда приводит Ёнсон в сад. Джун опять не объявляется на родительском собрании, но сухо отвечает на километровое сообщение с важной информацией.       Ёнсон расцветает на глазах, и совесть практически перестает терзать Чана – ситуация не так безнадежна, как ему казалось.       Отдохнуть от мыслей о Джунхи ему не удается даже на выходных. Вечером пятницы он просто не выходит из головы – Чан раз за разом прогоняет в голове его образ. Темные волосы, простая одежда, часто носит очки. Ючан со стыдом ловит себя на мысли, что не отказался бы от такого… «папочки».       В субботу они добрую половину дня обсуждают футбольный матч в переписке – Джун оказывается болельщиком той же команды.       А в воскресенье чей-то радостный крик настигает его прямо посреди торгового центра. Ючан не успевает опомниться, как Ёнсон хватает его за запястье и тащит за собой.       – Ты один? – спрашивает Джунхи вместо приветствия.       Чан кивает.       – Повезло. Ён тебя теперь не отпустит.       Довольная Ёнсон тут же уходит в отрыв: тащит их по всем магазинам, наматывает с Чаном на пару десяток кругов на эскалаторе, пока охранник не делает им выговор. Наконец, когда они, обойдя весь комплекс, выдвигаются в фуд-корт, хватается левой рукой за отца и правой – за Ючана.       Он сжимает в своей руке маленькую ладошку Ёнсон и медленно краснеет от мочек ушей к щекам. Странное, незнакомое ощущение накрывает с головой – хотя бы потому, что обычно воспитатели не гуляют вот так с семьями своих воспитанников. Ённи поджимает ноги и покачивается на их с Джунхи руках, как на качелях, напевая песенку акул. Нервы Чана постепенно приходят в порядок.       С Джунхи и Ёнсон ему спокойно и легко. Словно они – его семья.       Ёнсон расправляется с «хэппи милом» за каких-то десять минут и убегает в игровую зону. Чан усаживается на скамью рядом с Джуном и пытается завести разговор, пока между ними не повисло неловкое молчание:       – Представить не мог, что Ёнсон такая непоседа.       Джунхи переводит на него взгляд. Под сдвинутыми на нос круглыми очками сложно разглядеть эмоции, но Ючану почему-то кажется, что он вот-вот рассмеется.       Пауза все же случается. Джун внимательно следит за тем, как Ёнсон съезжает с невысокой горки; она перехватывает его взгляд и, широко улыбаясь, машет ему рукой.       – Ты ведь недолго там работаешь, да? – спрашивает он внезапно.       – Месяца два… – бормочет Чан в ответ, – раньше в художке детской преподавал.       – За два месяца многое может произойти, – голос Джунхи становится тише.       Он замолкает на несколько долгих минут – наблюдает за каждым движением дочери. На его вечно холодном лице Ючан замечает ранее незнакомые, тяжело различимые нотки. Ответственность, усталость, волнение… скорбь?       Джун словно выпадает из жизни. Чану кажется, что сейчас для него не существует ничего, кроме веселящейся в кучке детей Ёнсон. Никого не существует.       И Чан в их мире лишний.       Он порывается встать и уйти, не лезть больше в чужую жизнь, но Джунхи, не отрывая взгляда от дочери, вдруг произносит:       – Моя жена умерла полтора года назад.       Сказанное спокойным, почти будничным тоном откровение вжимает Чана в пластиковое сидение.       – Внематочная беременность. Поздно обнаружили. Плод вырезали, но… она не оправилась от последствий. Сгорела за два месяца.       Чан теряется в мыслях и словах – он хочет сказать хоть что-то, но во рту предательски пересыхает, ком становится поперек горла.       – Мне не нужно твое сочувствие.       Он не продолжает – распахивает руки перед бегущей к нему Ёнсон. Она сбивчиво рассказывает что-то ему и Чану, но он не в состоянии собрать слова в предложения. Только выдавливает на автомате неловкие слова прощания и спешно уходит прочь.       Ключ в дрожащих руках не сразу попадает в замочную скважину; Чан наконец понимает, что уже добрался до дома. Не разуваясь, он влетает в единственную комнату своей крохотной квартирки и тут же лезет в ящик стола.       В журнале группы под именем Пак Ёнсон рукой прошлой воспитательницы записано имя ее отца. И номер телефона рядом.       Соседняя графа жирно заштрихована. Под неаккуратными линиями Ючан различает только фамилию – «Пак».       Он должен был догадаться раньше.       Чан падает на кровать и прикрывает глаза.       Всю неделю ему не по себе – стыд и неловкость повисают над его головой подобно грозовой туче. Но Джунхи ведет себя как обычно: машет рукой при встрече, обсуждает футбол и новости.       Почти как обычно.       Джун пишет ему первым. Предупреждает, что задержится на работе, спрашивает, как там Ёнсон. Неожиданно благодарит за терпение.       Кажется, даже радуется, когда на следующих выходных они вновь сталкиваются все в том же торговом центре.       – Ты ведь простишь меня? – извиняется Чан перед недоумевающим Пёнгваном. – В другой раз встретимся, обещаю.       Взгляд друга устремлен куда-то за его плечо – туда, где за спиной Чана стоит Джунхи и держит за руку прыгающую от нетерпения Ёнсон.       – По-твоему, тут что-то может получиться?       Чан оставляет его вопрос без ответа. Прощается коротко, еще раз извинившись, и быстрым шагом идет навстречу к распахнувшей объятия Ённи.       Он успевает заметить на губах Джунхи легкую улыбку перед тем, как тот отворачивается.       В третий раз в торговый центр Ючан идет специально. Надевает новую рубашку – Ёнсон помогла выбрать, – будто бы случайно ловит взглядом каждое свое отражение и поправляет волосы.       Сердце то колотится как бешеное, то пропускает удары.       Он находит их возле детской зоны: Ёнсон играет с детьми, Джунхи то и дело оглядывается по сторонам. Словно ищет кого-то.       Чан решается подойти.       Они здороваются, болтают о чем-то. Как обычно. Прогуливаются, перекусывают в «Макдональдсе». Как обычно.       Над стеклянной крышей сначала розовеет закат, затем сгущаются сумерки.       – Поздно уже, – слышит Чан немного взволнованный голос Джуна.       А затем обнаруживает себя в его машине.       Становится легко. Чан закидывает рюкзак на заднее сидение и направляет Джунхи вместо навигатора: поверни направо, езжай прямо до светофора, нет, там проезд закрыт. Джун послушно исполняет все его приказы, то и дело усмехаясь. «Да, капитан!» – подыгрывает сзади Ёнсон, размахивая своим любимцем Лайоном.       Когда до дома остается всего ничего, Чан, по обыкновению, собирается достать ключи.       – В рюкзаке что ли… – бормочет он под нос, когда не может найти их в карманах.       Обыскивает весь рюкзак, вываливая вещи на колени. Кошелек, ID-карта, пропуск на работу, скетчбук и несколько карандашей, зарядное от телефона, какие-то таблетки – от головных болей, наверное, – даже шоколадка имеется. Но не ключи.       – Потерял! – восклицает Чан, взмахивая руками.       Половина его «богатств» рассыпается по полу автомобиля.       Джун останавливается у его дома.       – Спасибо, что подвезли… – Чан берется ладонью за дверную ручку и бормочет себе под нос, – только спать мне, похоже, на лавке.       Двери машины издают характерный щелчок.       – Па-а-ап, – жалобно тянет Ёнсон, – может, Ючан-оппа останется у нас?..       Автомобиль трогается.       У Паков трехкомнатная квартира: две спальни и гостиная. Простая обстановка, относительная чистота и… пустота какая-то. Чан замечает ее в маленькой фотографии незнакомой женщины на тумбе в коридоре; в пыли на полках в гостиной и третьем стуле на кухне – стоящем чуть в отдалении, у стены, и заваленном яркими детскими книжками. Джунхи неловко извиняется перед Чаном за беспорядок и быстро перекладывает их на подоконник. Лезет в холодильник и тут же захлопывает его.       – Черт... а есть-то нечего.       – Как «нечего»? – теряя остатки скромности и вежливости удивляется Чан.       Он мягко просит Джунхи отойти – кладет руку ему на плечо и чуть давит в сторону – и заглядывает внутрь сам. В полупустом холодильнике с трудом, но находятся яйца, остатки бекона и какая-то зелень. Джун молча протягивает ему фартук, помогает завязать на спине, когда Чан путается в шнурках. Устало откидывается на спинку стула-отщепенца и позволяет Ючану творить на маленькой кухне все, что вздумается.       Чан стучит ножом по доске, пока Джунхи пытается найти в ящике сковородку. Ёнсон прибегает чуть позже, на запах жарящегося бекона, и выдает восхищенно:       – Ух ты! Прямо как раньше!       Нехитрый ужин согревает атмосферу; горячий чай возвращает «пустой», как Чану казалось, квартире уют. Он берет с чуть продавленного дивана в гостиной стопку из полотенца и джуновских домашних вещей и, оставляя их хозяина мыть посуду на кухне, отправляется в ванную.       Там пустота бьет по нему во второй раз: тремя крючками и двумя полотенцами, зубными щетками, словно забытым женским гелем для душа в дальнем углу полки.       Когда он выходит из душа, Джун аккуратно закрывает дверь в комнату Ёнсон и, прикладывая палец к губам, жестом зовет его за собой на кухню. Достает два высоких бокала с толстыми стенками и разливает по ним извлеченное из недр холодильника пиво.       – Только не сообщай соцподдержке, какой я отец-алкаш, – делая глоток, усмехается Джун.       – Бухающий воспитатель ничем не лучше, – присоединяется к нему Чан.       Джунхи поправляет съехавшие на нос очки и задумывается о чем-то на несколько секунд. Поднимает взгляд на сидящего в замешательстве Чана и грустно улыбается – легко, едва заметно.       – Ён к тебе прикипела.       – Если честно, – Чан слегка краснеет и отводит взгляд, – я к ней тоже.       «И к тебе», – хочет продолжить он. Пиво почти развязывает ему язык, но разум в кои-то веки берет верх над эмоциями и заставляет его заткнуться, пока еще не поздно.       – Она еще ни с кем так не сближалась. После… ну, ты понимаешь. – Джун опустошает свой бокал и встает с места. – Для нее ты теперь почти часть семьи.       «А для тебя?» – вновь чуть не вырывается у Чана, и он понимает, что второй стакан для него уже лишний.       Джунхи тем временем лезет куда-то на верхние полки и вскоре извлекает из шкафчика пыльную пачку сигарет и зажигалку.       – Ён не говори только, – они выходят на балкон, и Джун плотно закрывает за ними дверь, – она расстроится.       Ючан кивает ему, забывая о том, что прислонившийся к перилам Джунхи не может его видеть. Происходящее превращается в его голове в откровение. Будто Джун открывает ему всего себя.       – Я сам загонял себя в рамки, – продолжает он свой монолог. – Не мог отпустить, видел во всем – даже в банальной радости – предательство ее памяти. А в последнее время… – Джунхи выпускает в ночь сигаретный дым и задумывается о чем-то на пару секунд, – стало намного легче.       В темноте Чан видит только его силуэт – широкие плечи; прохладный ветерок треплет ткань рубашки и волосы.       – Словно меня больше ничего не держит, – он затягивается в очередной раз, – и я могу двигаться дальше.       Алкоголь наконец добирается до дурной головы Чана, и он не выдерживает. Делает осторожный шаг вперед, невесомо пробегается кончиками пальцев по спине Джуна – погруженный в свои мысли, тот даже не замечает этого, – а затем, решаясь, мягко обнимает за талию.       Ючан ждет чего угодно – отторжения, криков; он уже готовится ночевать на улице... но Джунхи, наоборот, расслабляется и тонет в его руках. Он откидывает голову на плечо Чана и прикрывает глаза. Сигарета выпадает из его пальцев и летит с балкона куда-то вниз.       От Джуна тянет дымом и – совсем немного – алкоголем. Чану кажется, что он сходит с ума. Он склоняется к шее Джунхи и медленно втягивает его запах – нос и губы едва-едва касаются кожи.       Чан ощущает холодные грубые пальцы на своих ладонях и замирает. Джунхи, осторожно поглаживая его руки, освобождается из объятий и покидает балкон. Молча.       Находит его Ючан уже в гостиной. Джун долго возится с диваном – с непривычки не может разложить. Набрасывает сверху простыню и отходит к запертой двери во вторую спальню, но так и не открывает ее – достает из шкафа рядом вторую подушку и через всю комнату бросает на диван.       – Извини, что так, – оправдывается он как ни в чем не бывало, но Чан его почти не слышит, – просто в той спальне… пусто. Ну, знаешь, собирались ремонт сделать, но руки не дошли. И не знаю, дойдут ли вообще.       Джун успевает скрыться в ванной до того, как он успевает ответить. Чан устало валится поперек дивана – пружины жалуются тихим скрипом – и закрывает глаза, пытаясь разобраться в своих ощущениях. Он достает из кармана домашних штанов Джуна свой смартфон и, не зацикливаясь особо на последствиях, набирает короткое:       «Я у него».       «Я не знаю, что делать».       Ответа Пёнгвана он не дожидается – отбрасывает телефон в сторону и начинает усиленно думать. Аргумент о пустой комнате кажется ему несусветной глупостью. Большей же глупостью Ючан считает собственные мысли и – стыдно признаться – надежды.       Телефон разрывается от сообщений. Чан сдается – берет его в руки и собирается выключить, но все-таки смотрит на последнее оповещение.       «Это уже не здорово, чувак».       Короткое замечание выводит его из себя; Ючан вырубает смартфон и швыряет его куда-то в спинку дивана.       Он злится, потому что Пёнгван прав – нельзя было так привязываться. Хотя бы из-за работы.       Но голову тут же забивают недавние воспоминания: маленькая ладошка Ёнсон и ее косы под пальцами, улыбка Джунхи тайком, его странная привычка поправлять очки большим пальцем…       …его волосы, щекочущие шею и плечо.       Чан не верит в совпадения, но оно происходит прямо на его глазах – Джун выходит из душа, вытирая полотенцем мокрые волосы. Практически моментально он изгоняет из головы Ючана идею притвориться спящим, легко усмехаясь и присаживаясь рядом:       – Я рад, что тебе удобно, но так мы вдвоем не поместимся.       Чан поднимается, неловко бормоча «прости» себе под нос и пытаясь поймать всю тысячу воображаемых бабочек в голове. Он достаточно близко, чтобы чувствовать легкий аромат геля для душа – мятного, он сам пахнет таким же, – и видеть мелкие капли воды, стекающие с волос Джунхи прямо на шею и ниже, под плотный хлопок белой футболки.       Он быстро желает Джуну спокойной ночи, укладывается на дальнюю половину дивана и, отворачиваясь, укрывается одеялом по самый подбородок, чтобы не захлебнуться новой волной стыда.       Но заснуть не получается. Он бесконечно долго лежит в одной позе, зажмурившись, пока Джун относит полотенце сушиться, возвращается, ложится рядом (Чан буквально давится своим пульсом) и ворочается, пытаясь найти удобную позу для сна. Наконец, возня за спиной сменяется мерным сопением, и Ючан выдыхает – можно спать.       Но не успевает он по привычке пожелать себе приятных снов, как на его бок опускается что-то тяжелое и почти по-хозяйски пытается притянуть к себе.       Приятное тепло сменяется жаром – даже капля пота пробегает по виску, – когда до него доходит: это рука Джуна.       Чан забывает о сне до самого утра. Сердце колотится то где-то у горла, то прямо в пятках. Джун, кажется, отпускает его относительно быстро, но в сознании Ючана эти минуты растягиваются на часы. Когда за окном начинает проявляться серо-пасмурное утро, он решается взглянуть на Джунхи.       Лицо спокойное, расслабленное, но не холодное, как обычно. Он чуть заметно морщит нос, хмурится на долю секунды, затем улыбается – еле-еле…       Шорох с другой стороны комнаты отвлекает Чана. Он едва успевает закрыть глаза, как тихие шажки по паркету начинают звучать где-то совсем близко. Останавливаются. Затем жужжит молния – очень знакомо, – и чуть слышно звенит металл.       Сдержать улыбку у Чана не получается.       К утру он успокаивается. Даже умудряется поспать пару часов. Проснувшись, идет готовить завтрак, пока Джунхи и Ёнсон еще спят. Чуть позже Чан, закономерно обнаружив ключи в рюкзаке, покидает квартиру Паков, тихо защелкнув входную дверь.       Он пишет Джуну сообщение, пока едет домой: «Приятного аппетита. Это в качестве благодарности за гостеприимство».       Джунхи отвечает спустя пару часов коротким «спасибо».       И пропадает с радаров.       Его телефон либо недоступен, либо вечно занят. Сообщения улетают в никуда – ни одного ответа Чану не приходит. И Ёнсон добегает от машины до детского сада сама. Она вновь грустнеет, но не говорит ему ни слова, даже на прямые вопросы отвечает неохотно.       Джунхи будто пытается вычеркнуть его из своей жизни. Из жизни своей семьи.       Однако Чан вычеркиваться не хочет.       Реагирует на молчание Джуна он профессионально-спокойно. Терпеливо выжидает неделю с небольшим, чтобы тот остыл, параллельно набрасывая целую речь в телефонных заметках. Сказать нужно слишком многое; мысли путаются, не складываясь в связный текст. С трудом Чан удерживает себя от того, чтобы снова не скатиться в самокопание, но осознание того, что он хочет и готов быть с Джуном и Ёнсон удерживает его на плаву и потрясающе прогоняет из головы все мысли о собственной неправильности и распущенности.       Он улыбается сам себе – психология в университете, кажется, не прошла даром.       А затем грустно усмехается. Кажется, пустота джуновской квартиры теперь поселилась где-то между его ребер. Вместе с очевидным опасением, что «вряд ли из этого что-то получится».       И все-таки Чан готов рискнуть… или нет. Подходящего момента, чтобы написать Джунхи, не находится: то решительности не хватает, то времени; да и внятно свои мысли сформулировать у него не выходит. Поэтому он тянет еще несколько дней, заваливая себя сверхурочной бумажной работой. Чтобы о Джуне меньше думалось.       Но раз за разом он срывается – обнаруживает на обрывке тетрадного листа рядом грязные скетчи, быстро набросанные черной ручкой. Джунхи зачесывает волосы назад, пропуская их через пальцы. Джунхи протирает очки об край рубашки. Джунхи широко ему улыбается – Чан видел это всего единожды, но трепетно сохранил в памяти.       Закрывая лицо рукой, он сдвигает рисунки на край стола и отправляется за новой стопкой бумаг.       Пятничный вечер Ючан уже привычно проводит за столом в небольшой каморке-кабинете. Он терпеливо заполняет какую-то документацию несколько часов. Когда буквы и цифры перед его глазами начинают буквально бегать по бумаге, он понимает, что пора сделать перерыв, и идет налить себе чай.       А по пути замечает в углу комнаты, на детском диванчике, знакомое желтое пятно. Первой мыслью становится волнение за Ённи – Джун уже жаловался на то, что без собаки она не засыпает.       Одиноко лежащий Лайон сверлит Чана своими глазами-бусинками, словно требуя чего-то. Спустя пару минут из игрушки он превращается в символ.       «Приезжай в детсад, Ёнсон забыла Лайона. Буду ждать в группе».       Кнопка «отправить» нажимается удивительно легко.       Чан терпеливо ждет Джунхи около часа. Успевает закончить с работой, выпить пару кружек крепкого чая; в конце концов оказывается выкинутым на улицу охранником, которому уже пора закрывать сад и уходить.       Джун все еще не появляется. Чан устало перебирается на площадку перед зданием. Детские качели слишком тесные для него, но ему необходимо какое-нибудь движение, лишь бы не сидеть на месте. В очередной раз Ючан бросает короткий взгляд на смартфон, чтобы проверить время.       Но пока он раздумывает, стоит ли ждать еще или просто идти домой, экран, мигнув, гаснет, и потрепанный жизнью телефон выключается. Вздыхая, Чан решает, что это сигнал – хватит думать о времени, просто расслабься.       И он расслабляется. Прислоняется головой к холодной металлической опоре качелей, прикрывает глаза. Сентябрьский ветерок перебирает ему волосы, а по рукам пробегают мурашки. Чан почти успевает заснуть (перспектива простудиться даже кажется ему неплохой), когда стрекот сверчков перебивает спокойно-будничное:       – Извини за опоздание.       Ючан вскакивает с качелей. Сначала Джунхи кажется ему чем-то вроде миража – его неожиданное появление не сразу удается принять за правду. Неловко здороваясь, Чан протягивает ему игрушку, но он ее забирать не торопится. Только показывает жестом – «подожди» – и закуривает, усаживаясь на низенькую скамейку неподалеку.       – На самом деле, – неловко выдавливает из себя Чан, – еще я хотел с тобой поговорить.       Джунхи поднимает на него не очень заинтересованный взгляд из-под очков. Все те речи, что хранятся у Чана в разряженном телефоне, теперь кажутся ему глупыми, бесполезными и неискренними.       «Умное, полезное и искреннее» же в голову идти не хочет.       – Ты вроде собирался что-то сказать, – напоминает ему Джунхи о своем присутствии и встает. – Я оставил Ён у соседки и сказал, что уйду ненадолго.       Делает пару шагов навстречу, оказываясь очень близко, смотрит прямо в глаза. Чан пытается отвести взгляд, но не получается. Как и высказать, наконец, все то, что мучает его весь последний месяц.       – Это неправильно, наверное, – мысли выплескиваются сами собой, – но с Ёнсон и… и с тобой я чувствую себя…       Он нервно мнет Лайона в руках, про себя извиняясь перед игрушкой.       – Мне казалось, что все идет как должно быть. Но ты… – Чан вновь запинается, – ты стал молчать, и я…       Окончательно путаясь и задыхаясь от стыда и эмоций, он пытается отвернуться.       Джунхи перехватывает его за подбородок.       – Как ребенок, – слышит Ючан где-то у своего уха.       И растворяется. В его губах, сигаретном дыме и грубых пальцах на своей щеке.       Лайон едва не выпадает из рук, но Джунхи мягко перехватывает его и отстраняется.       – Поехали домой, – он поправляет очки большим пальцем и расслабленно улыбается, – тебя Ён ждет.