Смертники

      — Ты!.. Ты…       Ему скрутили руки, пытались защелкнуть наручники. А он видел только меня, вырывался и шел ко мне. А я к нему, только я ничего не мог сказать, мне всё горло сдавило, еле дышу. Запястья туго стянуты изолентой, руки уже немеют. Мне так страшно, что сердце мрет. Наверно, всё на лице написано. Не хочу, чтоб он видел меня таким слабаком. Но ничего не могу сделать. У него на лице злоба, отчаяние, черные брови сдвинуты, мышцы напряжены, он кажется старше лет на десять. Нас пытаются остановить, кричат, заламывают руки. Я вырываюсь изо всех сил, он тоже. Зарядил одному с ноги, на него бросились, ударили несколько раз по лицу. Он вырвался и вперед.       — Ну всё, блять! — рявкнули мне в лицо, кто-то из своих преградил путь.       Я с размаху ударил его ногой под наколенник, отшвырнул с пути и двинул дальше, и тоже получил по лицу. Они орали, мелькали передо мной, злые, зеленые, любопытные. Мне разбили губы и нос. Глаза слезились от боли, а еще было такое странное освещение, прямо сбоку, и такое белое. Солнце опустилось низко и светило через туман. Я так вырывался, как не вырывался никогда в жизни.       — Да отпустите вы их! — крикнул кто-то то ли из своих, то ли из чужих.       Наконец нас перестали трогать и чинить препятствия. Мы бросились навстречу друг другу, не замечая забор. Колючий забор. Последнее время мы видели мир только через него, и он так примелькался, что мы уже больше не обращали на него внимания. Мы столкнулись, одновременно подлетев к забору, и он вдруг обнаружил себя, порвав форму, исцарапав лицо. Но сейчас не до того. Он смотрел на меня безумными глазами, карими и прозрачными, как кофе.       — Ты… — хрипло простонал он окровавленными губами. — Почему ты здесь…       — Ты знаешь. — Я попытался ответить твердо и уверенно, а голос дрожал.       — Как же… так вышло…       — Сами виноваты, — усмехнулся я.       — Нет! — гаркнул он. — Это не вина! Это…       — Тише… Теперь ничего не…       — Теперь ничего… — согласился он, прижимаясь лицом к толстой ржавой колючей проволоке.       — Ну что ты делаешь…       — Я люблю тебя. Слишком. Сильно.       Он так смотрел на меня, так, что словами не передать. Так, что от его взгляда пропала боль, вся эта поверхностная боль от ран. Вся она скопилась внутри, где-то там, где сердце. Оно билось сильно и больно, и его сердце колотится точно так же, я это знаю, чувствую, хотя нас разделяют две нагрудных бронепластины. Я тоже вжался лицом в проволоку, лишь бы коснуться его, быть ближе. Он приник к моим губам, и мы целовали друг друга через эту ржавую металлическую боль, и я почувствовал, что его кровь немного другая на вкус, отличается от моей. А разбитые губы пульсируют, мы как будто передаём друг другу сердцебиение, все свои чувства, а их так много, и они настолько сильные, что невозможно держать в себе, нет сил оторваться друг от друга…       Как же всё это началось… Меня зачем-то послали патрулировать границу, будто не было другой работы, я думал, со скуки там помру. А он был уже там, ходил себе вдоль забора по ту сторону, как демон какой-нибудь, весь черный, здоровый, высокий, прямой, только вьющегося за спиной плаща не хватало, да меча вместо автомата. Сначала мы спорили. Потом говорили. Сначала специально скрывали лица, глаза, всё. Потом специально снимали маски при виде друг друга. Я помню, я это первый начал. А он мне потом протянул руку сквозь колючку, и тогда эта преграда будто стерлась. Мы сидели по разные стороны границы и болтали часами. И ничего не было в моей жизни лучше этих разговоров в любую погоду, потому что он был красив, и голос его был мне приятнее любой музыки, а когда он улыбался, мир преображался точно под наркотиками. И говорил он умно, интересно, спокойно. Он был самым благородным человеком, которого мне доводилось знать. Не знаю, за что я ему так понравился, а только всё это было взаимно.       Нет большего счастья, чем прикасаться к любимому человеку, и никакая колючая проволока не станет преградой. Мы ходили оборванные и смешные. Потому что обнимались через забор, граница не хотела нас пропустить, а мы презрели её. Уж кого и чего ни бывало в моей жизни, а он так удивительно целовал меня, будто каждый раз это было впервые. И он смеялся, когда меня пробирала дрожь, а я чувствовал, что сам он так же дрожит. Но самое лучшее в этом всём было то, что я знал наверняка, ни разу не усомнившись, что это любовь. И он это знал, он тоже чувствовал. Хотя до этого мы оба, кажется, в неё не верили.       Нас оторвали друг от друга. Они попытались оттащить меня, но я упирался. Заломили руки так, что я непроизвольно согнулся и прошелся лицом по колючкам.       — Отпустите, сволочи! Уроды! — надрывался он передо мной, отбиваясь от своих.       Я посмотрел на него. Сил у меня осталось совсем немного. Боль выматывала. А он отбивался как зверь, и откуда столько сил… Меня на секунду отпустили, и я тут же развернулся и вцепился пальцами в проволоку. Руки онемели от туго затянутой изоленты, поэтому боли я почти не чувствовал, но колючка глубоко врезалась в ладони и пальцы, это было неприятно. Я смотрел на раздраженные лица своих, которые наперебой кричали что-то мне и друг другу, но не слушал их. Они снова тянули руки, пытались отодрать меня, но я еще и ногу просунул между натянутой проволокой, чтоб наверняка. Через несколько секунд он сделал то же, что и я. Его спина прижалась к моей, мы переплелись дрожащими изрезанными пальцами друг с другом и с проволокой.       — Да это бесполезно, им же на всё похуй, — сказал кто-то.       — Да вмазать так, чтоб не встали, и растащить.       Мы крепче вцепились друг в друга и в забор.       — Не поможет, — услышал я знакомый голос и смех. — Давайте оставим, ну их к черту.       — Рядовой Широкин приговорен к расстрелу. Обсуждать приказы генерала не полагается. Со своим выродком можете разбираться сами.       И стали они спорить. Впрочем, как всегда. Пока они переключились друг на друга, мы осторожно развернулись. Я снова видел его лицо, теперь он был спокоен. Весь в крови, ссадинах, синяках, но он улыбнулся мне, и ничего не было в мире красивее его улыбки. Как мы всегда мечтали уметь проходить сквозь этот забор. Всё бы отдал сейчас, чтобы обнять его, прижаться всем телом, не чувствуя между нами этих металлических полос, раздирающих шипами тело. Мы прижались друг к другу, соприкоснулись губами и просто стояли, ни о чем не думая. Пока нас снова не разорвали, но тащить никуда не стали, мы по-прежнему стояли друг напротив друга, враг напротив врага.       — Ладно, пусть так!.. — крикнул тот, кто держал его. — Без разницы.       — Что, попрощались, суки? Время вышло. Стой спокойно. — Громко сказали мне на ухо.       Меня отпустили и отошли. Его тоже. Он улыбнулся.       — Всё, всё… Больше не будет больно. Сейчас всё хорошо станет. — Сказал он мне.       — Я с тобой. Лучше быть не может.       — Закрой глаза.       Он продолжал улыбаться, кивнул и сам закрыл глаза. Я тоже. И так спокойно вдруг стало, так ясно, больше не о чем было волноваться. Два выстрела громыхнули почти одновременно.