Не скажем папе

— Совсем охренел, да? — бесится Жан и несильно толкает Флока в плечо. — То есть, я ещё и виноват? — огрызается Флок в ответ. — А кто? Это я виноват, что ты забыл принять таблетки? — Да откуда я знал, что мне надо будет их принять?! — Хорош оправдываться! Тобой пасёт на весь дом, а мне что делать? Флок даже не собирается отвечать на этот вопрос. В конце концов, Кирштейн — не ЕГО альфа, чтобы перед ним отчитываться. Хотя стоило бы привыкнуть: не впервые они с Жаном пререкаются в этом доме. Но впервые Кирштейн наглеет до такой степени, чтобы прижать Флока к стенке. В буквальном смысле. Тогда-то Флок и понимает, что у него проблемы. Да, не так он хотел провести эти выходные. Флок прекрасно знал, когда должна прийти течка, и почувствовал первые её признаки ещё в среду, поэтому попросил Эрвина не строить на уик-энд никаких планов. Эрвин и не строил, это сделали за него: звонок Леви с утра пораньше, срочное совещание совета директоров в головном офисе на другом конце страны и билет на самолёт. Всего один. Иногда Флока бесило делить Эрвина с его (пусть и высокооплачиваемой) работой. Например, сейчас, когда его течка в самом разгаре, а альфы дома нет. Точнее, есть, но это не Эрвин. И от этого никому не легче. — Да меня там мой омега ждёт, какого хера ты смеешь ТАК пахнуть, уёбок? — рычит на него Жан, но отлипнуть всё равно не может. Тычется в его шею и шумно сглатывает. Он случайно столкнулся с Флоком в коридоре и… вот так оно всё и получилось. Жан хочет. Жан дико хочет. Флок это чувствует. А самое отвратительное то, что от Жана тоже пахнет. В обычное время Флоку было бы плевать, но сейчас… Раньше такой проблемы бы не возникло. Будучи гаммой, Флок никогда особенно не мучился во время течки. Иногда ему даже не приходилось принимать супрессанты. Он легко контролировал свои желания, а особо настойчивым альфам вполне мог дать отпор. Но это всё было до того, как они с Эрвином начали жить вместе. Может быть, регулярный секс заставил организм перестроиться, а может, причина была в другом — Флок понятия не имел. Тем не менее, за последний год он познал все прелести омежьего бытия — и даже больше, потому что, в отличие от омег, на него супрессанты действовали не так быстро. Флок мог бы принять таблетки сейчас, но несколько часов ему точно ещё мучиться. Кроме того, чтобы добраться до таблеток, надо оттолкнуть от себя тупого Кирштейна, а это физически нереально. Руки не слушаются. Поэтому Флок пытается обойтись словами. — Вали к своему Армину, — шипит он через силу, — и заткнись уже. Вам и так будет хорошо, а я всю ночь буду слушать ваши вопли и сходить с ума без альфы. Не трави душу. — А ты здесь не шастай! — гаркает Жан, но тут же прижимает Флока крепче к стене, не давая и шанса исполнить свой приказ. У Жана глаза затуманенные и темнее, чем обычно. Плохой знак. Флок уже не представляет, что может быть хуже. Пока не замечает за спиной Кирштейна фигуру в светло-синем кардигане. Если бы они с Жаном сейчас соображали, то догадались бы, что Армин рано или поздно непременно застал бы их. Но они не соображают. Да и поздно: он всё видел. И проблема не столько в том, что Армин — омега Жана, сколько в том, что Армин — сын Эрвина. Слишком хороший сын, слишком примерный, чтобы не растрепать увиденное отцу. Эрвин гордится сыном больше всех. Флока это раздражает. А ещё раздражает то, что от долгого совместного проживания их течки подстроились друг под друга. Такое случается. И теперь Флоку хочется не только хорошенько прокатиться на хуе, но и загнать свой собственный раздражающему Армину по самые гланды. Вот только Армин, очевидно, убьёт их с Жаном раньше, чем последний успеет его заметить. По крайней мере, так уверен Флок. Каково же его удивление, когда Армин просто подходит к Жану сзади и мягко обнимает, сложив руки у альфы на груди. Тот моментом вытягивается и застывает. — Жан, не будь так жесток. Ты хоть знаешь, как омегам и гаммам тяжело во время течки без спаривания? — глухо мурлыкает Армин Жану в плечо. — Особенно тем, у кого уже были альфы. Мы же не можем оставить Флока в беде, правда? — Чего? — Жан изумлённо оборачивается к своему парню. Он ещё не понимает, что Армин предложил. Зато Флок понимает. И он соврёт, если скажет, что его это не заводит. А врать Флок совершенно не умеет. А ещё не умеет держать язык за зубами. — Зассал, Жан? Не сможешь поиметь двоих подряд? — прищурившись, дерзит он, наплевав на всякий здравый смысл. — Вы оба охуели, — Жан подтягивает оттопыренные массивным стояком джинсы, а потом грубо хватает Флока за запястье и тащит за собой. — А ну пошли! Комнату Армина Флок видит впервые. Он почти наверняка здесь уже был, но просто не помнит. Не запоминает и в этот раз: перед глазами проносится письменный стол, окно, пара книжных шкафов — и Флока бесцеремонно толкают на широкую кровать у стены. Жан с Армином времени не теряют: Кирштейн едва не рвёт на себе футболку, пока Армин складывает кардиган и методично расстёгивает пуговицу за пуговицей на белой рубашке. «И как у него только силы воли хватает?» — думает Флок. Всё, чего хочется ему самому — тупо сдёрнуть с себя штаны и запихнуть пенис Кирштейна в свою скользкую от смазки задницу. Одна мысль об этом заставляет Флока неуютно поёрзать на кровати. И всё-таки отчего-то он не может снять с себя ничего, кроме обуви. Армин замечает это первым. — Эй, раздевайся. Не будь таким стеснительным, Флок, — Армин помогает ему снять рубашку и поддевает вверх край его футболки, но Флок медлит. Он сам не знает, в чём причина такого ступора, до тех пор, пока Армин не наклоняется к его уху и не обещает вполголоса: — Мы ничего не скажем папе. От одной этой фразы, такой порочной, у Флока между ягодиц аж вспыхивает. И одновременно то, что тревожило его всего мгновение назад, отступает куда-то на задворки подсознания. Гораздо больше Флока сейчас волнует то, что чёртов омега позволяет себе указывать ему, что делать, а его альфа при этом даже не пискнет. Ну, нет, Флок не собирается спускать такое Армину с рук. Он валит Армина на лопатки, нещадно придавливает его собой, почти до конца стягивает с него домашние штаны вместе с бельём, оставляя их болтаться где-то на одной из щиколоток. От голого Армина ему в нос бьёт такой восхитительный аромат, что, будь Флок на ногах, он бы непременно свалился. Зато что точно не падает от феромонов Армина — это член гаммы. С Эрвином Флок уже и забыл, насколько приятно прижимать к себе возбуждённую течную омежку. Это отравляет, как наркотик, совершенно лишая малейшего контроля, и Флок хочет больше этого горячего, тягучего, как мёд, запаха. Он наклоняется к бледному животу Армина, задирает его ноги, разводит их насколько можно шире и слизывает розоватую смазку с идеально гладкой, проэпилированной задницы. Остаётся только позавидовать Жану в ухоженности его омеги. Эрвину, впрочем, нравится естественный волосяной покров Флока. Он ему даже бриться не позволяет. «А, может, стоило бы!» — думает Флок и наклоняется ниже. Язык его толкается Армину в анус, входит почти без труда, а когда выходит, смазка вытекает из сужающегося колечка с новой силой. Флока это настолько пьянит, что он не выдерживает: вцепляется Армину во внутреннюю часть бедра, сжимает зубами бледную мякоть. Армин вскрикивает, извивается под ним, хватается за свой тонкий, как и всё его тело, член. Его гибкое субтильное туловище не имеет ничего общего с крепким, мощным телосложением отца: лишь нежная кожа и натянутые под ней слабо выраженные мышцы. Армин издаёт слабый звук, похожий на мяуканье, и Флок настолько хочет услышать его снова, что страстно кусает омегу за второе бедро. Тот вскрикивает ещё более резко, дёргается всем телом, а Флока вдруг сгребает за волосы крепкая рука и, оторвав от Армина, впечатывает лицом в подушку. Кирштейн, очевидно, опять забыл, что он сейчас не на поле. Впрочем, за такую вот физическую агрессию его и держат в университетской футбольной команде. — Всему учить тебя надо, бестолочь?! — ворчит Жан, саркастично качая головой. Ах, ну да: не по протоколу изволили обращаться с его омегой. Флок закатывает глаза. Точнее, делает вид, что закатывает, а сам украдкой разглядывает тело альфы, пусть и не такое крупное и крепкое, как у его Эрвина, но подкачанное и явно тренированное. Жан — парень высокий, широкоплечий, с заметной мускулатурой на спине и ногах, с плоским поджарым прессом, по которому выпирающие венки бегут вниз к напряжённому члену. Заглядеться на такого ничего не стоит что для омеги, что для гаммы, а уж если ещё помнить, как пряно и дерзко он пахнет, будто специями вымазанный… У Флока на краешках рта выступает слюна. Жан этого даже не замечает: он слишком занят своим омегой. Жан наклоняется к Армину, целует его бережно, точно драгоценность. Но Флоку таких ласк ни с кем из них не надо. Он только и хочет, чтобы его отодрали, да погрубее. — Ничего не забыл, а, Жан? — прерывает Флок эти телячьи нежности. Оба Жан и Армин поднимают голову и смотрят, как Флок, извиваясь выбирается из брюк и стягивает свои красные боксеры. Смотрят настолько пристально, что Флок всего на секунду пугается, а потом осознаёт: в комнате уже воздуха не осталось. Его полностью заменил густой, горячий запах течки и желания. И сам Флок настолько переполнен этим желанием сам, что забыл: его тоже хотят. — Жан, давай не будем заставлять нашего гостя ждать, как думаешь? — Армин говорит это как-то монотонно, не отрывая взгляда от Флока ни на миг, и тянет было руку к своему члену, но Жан её убирает. — Нет. Дождись меня, — тихо, но строго говорит он, и Флок знает, что Армин послушается вопреки всей своей природе, потому что его альфа так сказал. Когда Жан поворачивается к Флоку, то смотрит на него так, будто не иметь его собрался, а убить. И от этого мурашки только сильнее бегут по коже Флока, заставляя вдрызг мокрую задницу сжиматься. Агрессия альфы — сейчас то, что ему так нужно. Пусть хоть дыру в нём пробьёт своим органом, лишь бы поскорее запихал его внутрь. Жан сдёргивает джинсы вместе с трусами, и Флок прекрасно знает, почему: о подаренных миссис Кирштейн сыну боксерах в клубничку ходят легенды по всему старшему курсу. Но даже мысль об этом несуразном предмете одежды не в состоянии сейчас погасить внутри Флока похоть. Ничто не в состоянии. Особенно когда он видит желанный пенис. Жан пусть и уступает Эрвину в размерах полового органа, достоинством всё же обладает внушительным. Как, впрочем, и подобает альфе. Флок никогда не считал себя физически слабым. Во всяком случае, любой среднестатистический омега уступал ему в силе, да и с альфой он мог бы потягаться. Оттого и поражает то, с какой лёгкостью Кирштейн валит его на простыни и, перевернув, как листок бумаги, сгибает раком. Спасибо, хоть подушку под голову Флоку подсунул, уёбок, иначе бы тот просто-напросто свернул себе шею в процессе. Потому что Жану его не жалко. И Жан очень, очень его хочет. И то, каким горько-терпким становится запах альфы вблизи, лишь подтверждает это. — Ты сам напросился, блядь, — шипит ему в ухо Жан, покрывая его, как кобель изнывающую суку, и въезжает в него всем своим стволом за раз. От распирающей боли и сладкого чувства наполненности Флок изгибается аж до хруста грудной клетки. Ему хочется принять позу поудобнее, но чёрта с два: Кирштейн его так в бараний рог скрутил, что не двинуть и ногой. Сам же Жан даже не собирается его жалеть: сразу начинает долбиться в тело Флока так быстро, что головка ощутимо натирает внутренние стенки даже со смазкой. Каждый удар чужих бёдер о его горящие ягодицы вышибает из лёгких Флока всё содержимое, заставляет задыхаться, ловя ртом воздух. Но и здесь Жан его нисколечко не жалеет: разворачивает голову Флока набок и грубо целует, почти не касаясь губами, пропихивая Флоку в глотку свой шершавый язык. И Флоку, чёрт возьми, это заменяет кислород. Он и так напичкан Жаном донельзя, а хочется ещё и ещё. А Кирштейн как назло замедляет темп, мучает, изводит так, что Флок готов умолять его как угодно, но не может этого с заткнутым мокрыми поцелуями ртом. Флок поднимает руки к собственному члену, но Кирштейн и здесь успевает: выкручивает ему запястья и намертво прибивает их к кровати своими ладонями. Кирштейн явно наслаждается ситуацией, наслаждается своей полной властью над гаммой. Запах альфы становится почти токсичен и жжёт Флоку горло, а он всё равно урывками вдыхает его, потому что не может им надышаться. Жан вдруг отпускает его руки, но лишь для того, чтобы отвесить смачный шлепок по его взмокшему заду, а потом вновь толкнуться внутрь. От этого удара по Флоку будто электричество пробегает, а из горла вырывается первый стон. Явно воодушевлённый своими успехами, Жан наконец возвращает прежний бешеный темп. От этого оставшийся без внимания член Флока при каждом толчке бьётся о живот воспалённой головкой. Флок готов кончить от одного только этого, но как же ему хочется продержаться дольше. Жан так не считает. — Давай, кончай резче, — рявкает он Флоку в затылок, и как же, блядь, это злит. Хочешь к своему омежке? Как бы не так! Флок стискивает зубы, задерживает дыхание — всё, лишь бы продержаться как можно дольше. Но Кирштейн, вопреки стереотипу про футболистов, далеко не дурак. Кирштейну хватает ума пройтись шероховатыми, стёртыми о мяч пальцами по торчащим соскам Флока, и того простреливает насквозь дрожью удовольствия. Всё, на что Флока теперь хватает, это душить крики в подушке, пока он забрызгивает простыни и свой живот спермой. Жан делает ещё несколько толчков в его сжимающуюся задницу перед тем, как выйти и обильно излить своё семя на его спину. Сцепляться с Флоком он не имеет никакого желания, и это взаимно. Колени Флока разъезжаются, и он без сил падает на кровать, ощущая, как всё ещё горит его обмякший член. Первые секунд тридцать даже тело кажется не его, хотя неудивительно: последние несколько минут оно и принадлежало не ему, а Кирштейну. И, чёрт его дери, как же это было охеренно. Настолько, что теперь Флоку не шевельнуть и мизинцем. Всё, что он может делать, это смотреть, как обессиленный Жан ласково тычется в своего Армина, лениво водя руками по его стройным бокам и ножкам. Хер Армина торчит вверх, чуть загибаясь к животу, а сам омега бесстыдно кусает губы, предвкушая, когда его альфа снова будет готов к соитию. Долго ждать ему не приходится, и в нос Флоку бьёт горячий запах чужого секса. Запах идеальной пары, слившейся друг с другом в одно целое. В другом случае Флок бы, наверное, почувствовал себя лишним, но сейчас плевать: ему слишком хорошо. Ему вообще впервые за весь этот треклятый день хорошо. Жану, конечно, до Эрвина ещё далеко, но по крайней мере живот Флока уже не крутит от спазмов, а прояснившееся сознание не опознаёт в каждом продолговатом предмете что-то, чем можно себя удовлетворить. Теперь внутри только слабое приятное тепло. Флок пробует приподняться на локтях и, когда это удаётся, вытирает краем простынки у себя между ног. Постельное бельё ему не жалко. В конце концов, всё оно скоро пропитается насквозь смазкой и спермой. Армин с Жаном время зря терять не станут. А Флок… Флок уже скучает по Эрвину и мечтает, что его будут с такой же нежностью ласкать, когда его альфа вернётся. Уже завтра. Надо бы пойти в душ и хорошенько смыть с себя запах Жана, чтобы Эрвин ничего не заметил. Надо. Наверное. Вот только Армин опять слишком истошно вздыхает под боком, а Жан, насаживая его на свой член, слишком жарко рычит и выбрасывает в воздух волны феромонов одну за другой. Флок сглатывает, чувствуя, как дёргается вверх его член. Кажется, до возвращения Эрвина время пролетит незаметно...