Возвращение...

Гоголь снова пьет… в полном одиночестве. Случай со всадником увенчался успехом, но это не повлияло на молодого писателя, в его груди ныне зияет дыра, оставленная, пожалуй самым близким и любимым для Николая человеком… столичным следователем Гуро Яковом Петровичем… он оказался предателем, но даже мысленное осознание этого факта не смогло уменьшить чувства Гоголя к этому, до скрежета в зубах, идеальному мужчине. «Черт» проскальзывает в голове Николая, когда он в очередной раз вспоминает ироничную улыбку и издевательски пронизывающий взгляд карих глаз, под которым невозможно спасти душу от разоблачения… Очередная бутылка вина уже подходит к концу и молодой писатель решительно тянется за следующей. Яким, бедный слуга, что печется о господине паче его самого, стоя за приоткрытой дверью, уже даже не пытается остановить своего барина. Этот мерзкий запой продолжатся уже несколько дней, и вот слуга решается на самый адекватный, пускай и опасный поступок. - Здравствуйте, Яков Петрович, вы вовремя, барин ещё не совсем пьян… Я переживаю за него, после вашего уезда из того проклятого места, барин совсем себя запустил. - Не волнуйтесь, голубчик, я всё исправлю, - не давая слуге договорить, его перебил стоящий в начале коридора мужчина, - Я верну нашего Николая Васильевича к трезвой жизни, - одобряюще похлопывая по плечу обеспокоенного слугу, Гуро шагнул в глубь дома, но остановился, не сделав и пары шагов. Он обернулся к Якиму и дал четкие указания, а именно, велел не вмешиваться, а ещё лучше - уйти куда-нибудь погулять на ближайшие 3 часа… - Как прикажите барин, оставляю, Николая Васильевича в ваших руках… - с поклоном выходя из дома проговорил Яким. - Прекрасно, - сказал Гуро, глядя на закрывшуюся дверь дома, - Ну-с приступим… - хлопнув в ладоши и взяв свою любимую трость подмышку, столичный следователь уверенным шагом направился прямиком в покои Гоголя. Яков Петрович застал молодого писателя в самом неприглядном состоянии, даже когда его были готовы повесить, он и то выглядел лучше. Сейчас же Николай сидел в дрова пьяный и тянулся за очередной бутылкой дорогущего вина. Тихо, как кот войдя в комнату, Гуро остановился и, поставив пред собой трость решил-таки подать знак о своем присутствии: - Плохо выглядите, Николай Васильевич… Может, хватит пить? – стоя за спиной писателя, он строгим голосом, спросил пьяного и огорчённого мужчину. Гоголь вскрикнул, когда за его спиной, в абсолютной тишине комнаты, нарушаемой только потрескиванием бревен в камине, раздался суровый баритон… молодой писатель вскочил с кресла и резко обернулся, за что поплатился потемнением в глазах и временной потерей ориентации в пространстве, когда пьяные глаза «темного» наконец сфокусировались на виновнике всех его бед, молодой писатель даже немного протрезвел. Гуро стоял в своем черном легком плаще, опираясь на трость и сурово прищурив глаза. - Яков Петрович… - неожиданно чисто для пьяного прошептал Гоголь, стоя в полном недоумении, очень пристально осматривая пришедшего мужчину, ища в нем признаки галлюцинации. - Да, это я… Скучали? – немного смягчившись от звука родного голоса проговорил Гуро, - Я пришел посмотреть, как вы тут, но вижу, что смотреть особо не на что, - начиная неспешно прогуливаться по комнате и постепенно приближаясь к молодому писателю, следователь начал явственнее ощущать стойкий запах алкоголя, и чем ближе он подходил к Гоголю, тем сильнее становился аромат. Остановившись в метре от дрожащего писателя, голова которого была стыдливо опущена, Яков принялся осматривать неряшливо выглядевшего мужчину «Да уж… волосы спутаны, рубашка набекрень, стоит босиком… Одним словом, не самый презентабельный вид, но ничего, это мы поправим… хотя то, что на нём так мало одежды, даже мне на руку… Ах, какие ключицы, шея… а этот пристыженный вид ему идет… Лакомый кусочек… До чего хорош…» с такими приятными и немного хаотичными мыслями, Яков наблюдал за постепенно трезвеющим Гоголем. Молодой писатель чувствовал себя нашкодившим ребенком, когда Гуро подходил к нему… ребенком, которого учитель застал за затянувшейся и вышедшей из-под контроля шалостью. С каждым шагом Яков Петровича, Гоголь всё ниже и ниже опускал голову и сильнее сплетал пальцы рук перед собой, чувствуя, как щеки алеют уже не от выпитого алкоголя, а от стыда, и как этот стыд, выраженный покраснением кожи, плавно перебирается к ушам, и те тоже начинают гореть. В самом начале Николай хотел накричать на следователя, или бросится к нему в объятия, он даже несколько раз проигрывал у себя в голове такое развитие событий, почти каждый день представляя, что вот сейчас войдет Гуро, и всё будет идти как запланировано в его фантазии, но в реальности это было сделать почти невозможно… Яков Петрович имел невероятную власть над молодым писателем, который ничего не мог противопоставить харизматичному и обаятельному столичному следователю, и поэтому был вынужден стоять и краснеть, как молодая девушка, которой решил уделить внимание её вдохновенный идол… - Хм, голубчик, вы совсем себя запустили… Что-нибудь скажете в свое оправдание? – спросил Гуро, наклоняясь ближе к писателю, с коварным и немного веселым прищуром смотря на уже изрядно протрезвевшего и очень смущённого молодого человека. Яков специально немного понизил голос, задавая вопрос, чтобы насладится почти незаметным вздрагиванием и участившимся дыханием своего бывшего писаря. Даже такой минимальной реакции было достаточно, чтобы опытный следователь понял, что сейчас творится на сердце у совсем ещё юного, в плане любви, писателя. В глубине души Гоголя сейчас боролись желание обнять, отблагодарить за веру в бесполезного писателя, за добрые слова, за то, что сейчас он вернулся, за волнение и за прекрасное чувство, что он подарил… с желанием ударить его, за то, что бросил, за то, что предал, и за эту боль в груди на протяжении всего времени пока его не было… пока эта внутренняя война продолжалась, Николай решил ответить на первый вопрос, который задал Яков ещё при входе. - Я…я… - слова сложно давались молодому писателю, начинали душить подступившие слезы. - Не бойтесь, говорите, я не кусаюсь, - стараясь немного приободрить и придать уверенности в нужности последующих слов, произнес Гуро уже совсем расслабленно смотря на беззащитного и такого открытого мужчину. - Я очень скучал по вам… - Хоо… я рад это слышать, - немного разочарованно проговорил Яков, сожаление о том, что он не услышал главного от своего обожаемого Николая, не должно показаться наружу, поэтому он продолжил, - Надеюсь, вы перестанете пить, а теперь позвольте откланяться. Гуро развернулся и уже начал движение в сторону двери, как вдруг молодой писатель дернулся с места и крепко обнял, сурового и всегда рационального следователя, останавливая его… всё же желание обнять победило желание ударить. - Хм? Николай Васильевич, что вы делаете? – немного поворачиваясь в мягких объятиях писателя, и стараясь скрыть радость от такой нужной близости за напускной строгостью, удивленно-строго проговорил Гуро. Гоголь ничего не ответил, лишь сильнее прижался лицом к широкой спине столичного следователя, обтянутой черной тканью плаща, пряча свое пунцовое личико и влажные от слез глаза… Николай сильнее сжал руки, как бы говоря, что никуда не отпустит даже если придётся умереть. Чувствуя напряжение в действиях своего возлюбленного, Гуро вздохнул и, мягко улыбнувшись, заговорил с молодым человеком. - Душа моя, позвольте мне повернуться, хочу вас увидеть, - говоря спокойным, успокаивающим голосом, Гуро одновременно пытался повернуться в кольце рук молодого писателя. Николай ослабил руки, но полностью не убрал, продолжая держать Якова непозволительно близко к себе, но сейчас это было не важно… Гуро всё так же мягко улыбаясь, изловчился повернуться лицом к обнимающему его мужчине. Теперь их положение было еще более компрометирующим, но кто мог помешать образовавшейся идиллии? Яков Петрович стоял напротив Николая, осматривая его черноволосую макушку и чувствуя, как в глубине души зарождается необузданное желание обладать, а центром этого влечения стал, прижимающийся к его груди молодой писатель… - И что же вы делаете, голубчик? – ироничным тоном поинтересовался Гуро, кладя руки на плечи Николая, и стараясь немного отодвинуть его от себя, чтобы заглянуть в небесно-голубые глаза Молодой писатель, конечно же, ничего не ответил и даже не сдвинулся под мягкими руками, не сильно давящими на плечи, он всё так же продолжал стоять, уткнувшись носом в крепкую грудь столичного следователя и пряча опущенные глаза, обнимая и стараясь ещё сильнее прижаться к теплому телу рядом. Слезы уже перестали течь, но ощущение счастья от такой долгожданной близости никуда не ушло. Яков Петрович нежно улыбнулся и поддавшись секундному порыву, мягко поцеловал темноволосую макушку, начиная гладить голову и плечи молодого писателя, давая ему понять, что тот не один и что он нужен. Николай дернулся от неожиданной близости и поднял обеспокоенное лицо, натыкаясь на полный нежности взгляд. Ярко блестящие темные глаза, цвета коньячно-красного камня кровавика в полутьме плохо освященной комнаты сияли и переливались в отсветах огня от карего с вкраплениями алого, до кромешно-черного, создавая ощущение тайны и магической власти. Эти переливы завораживали, вытягивали душу, гипнотизируя и лишали воли к сопротивлению. В этот момент молодой писатель понял, что его душа уже давно принадлежит обладателю этих чарующих глаз. Еще с момента первой встречи на месте убийства Оташинской, душа Николая была похищена этими пьянящими глазами. Молодого писателя била мелкая дрожь, дыхание было рваным, а сердце норовило выпрыгнуть из груди… Может, алкоголь, а может и внутренняя уверенность заставили Николая сделать весьма неожиданный даже для него самого поступок. Гоголь быстро, каким-то невиданным образом переместил руки на шею столичного следователя и резким движением притянул к себе немного удивленного, но не сопротивляющегося мужчину, это заняло всего несколько секунд… и вот, холодные губы Николая уже касаются теплых и сухих губ Гуро, нежно сминая их. Молодой писатель закрыл глаза, полностью отдаваясь ощущениям, но когда невинный поцелуй стал перерастать в более развратный, Гоголя будто молнией прошибло. Он отскочил от Якова и, часто дыша, уставился на старшего следователя, в глазах которого читалось недоумение от поцелуя, счастье от него же и немного похоти. Увидев такой коктейль эмоций, он разом вспомнил, что он сейчас сделал и ему стало жутко стыдно перед Гуро. Николай захотел скрыться, убежать как можно дальше и быстрее, чтобы больше никогда не видеть столичного следователя и не испытывать такого жгучего стыда. Молодой писатель дернулся в сторону двери, но был резко схвачен за руку и притянут к сильной груди. - Куда же вы, Николай Васильевич? Не хорошо возбуждать, а потом убегать, - мягкий и бархатистый тон Гуро был подобен афрозодиаку, который так обильно использовали мужчины высших слоев общества для привлечения женщин, но столичному следователю этого было не надо, ему достаточно что-либо сказать и всё, что нужно уже у него в руках. Николай тоже оказался в руках у Гуро, точнее, в объятиях. Одна рука столичного следователя поместилась на талии молодого писателя, а другая нежно начала массировать его запястье, лишая последнего желания сопротивляться. Яков Петрович наклонился к шее своего возлюбленного и прикрыв глаза, полной грудью вдохнул запах тела молодого мужчины, ощущая аромат дорогого вина, смешанный с запахом немного потного тела. Такой коктейль возбуждал Гуро, заставляя его хваленное самообладание трещать как прогнившие доски. Следователь уткнулся носом в основание шеи и начал мягко касаться губами холодной кожи, посылая табуны мурашек по спине молодого писателя. Яков немного ближе притянул к себе Николая, заставляя его выгнуться, открывая себе ещё больше пространства для поцелуев. Он откровенно наслаждался податливостью Гоголя. Николай свободной рукой схватился за ворот плаща, стараясь еще ближе прижаться к старшему следователю, часто дыша и очень бурно отзываясь на любую ласку со стороны Гуро. - Ах! – молодой писатель откинул голову назад, когда Яков немного прикусил шею и стал цепочкой поцелуев подниматься к лицу Николая, осыпая легкими поцелуями весь свой путь до губ Гоголя, - Аха, прошу не томите… Я больше не могу, - еле стоя на дрожащих ногах начал умолять Николай, когда давление в паху стало невыносимым, а дорогие штаны слишком тесными. - Тише, душа моя, вы ещё не готовы, - отстраняясь от сладкой шеи и заглядывая в расфокусированные, блестящие небесно-голубые глаза, прошептал Гуро. В направленных на него глазах было столько любви, нежности и мольбы, что в них можно было тонуть… они взывали к небесам, но в их глуби было что-то темное и ужасающее, заставляющее душу трепетать, возносится к вершинам рая, а после падать вниз, не чувствуя ничего, кроме благодарности к их обладателю. - Любовь моя, вы прекрасны, - от чего-то шепотом и со всей искренностью, на которую он был способен, проговорил Гуро. Не отводя взгляда, он снова припал к губам своего любимого, на этот раз вовлекая его в неспешный, но очень возбуждающий поцелуй… Он не старался взять силой молодого писателя, наоборот, он хотел добиться полной взаимности, поэтому поцелуй начался не так, как все предыдущие. Яков Петрович легко, почти невесомо провел языком по плотно сомкнутым губам Гоголя, прося разрешение на большее… от таких нежных действий молодой писатель просто таял и уже был готов позволить делать с собой всё, что угодно, он разомкнул губы и постарался прижаться телом ещё ближе к Гуро, обхватывая руками шею столичного следователя. В этот же момент поцелуй перерос из нежного в более чувственный и страстный… язык Гуро принялся изучать новую открывшуюся ему территорию… влажный ротик Николая был теплым, если даже не горячим, молодой мужчина не пытался вступить в противоборство и занять лидирующее положение в поцелуе, он наслаждался умелым поцелуем своего партнера. Запястье писателя Яков Петрович уже давно перестал терзать, потому что его руки были заняты избавлением себя от излишков одежды и обуви. За доли секунды справившись с плащом и оставшись в одной рубашке и штанах, Гуро на мгновение разорвал поцелуй и повалил Гоголя на кровать… сам нависая над раскрасневшимся и очень возбуждённым писателем. Применяя всё свое самообладание, чтобы не порвать надоедливые предметы гардероба, Яков Петрович снова целует молодого писателя, попутно освобождая его от рубашки и штанов, оставляя только в нижнем белье. Николай стонет и извивается, когда ловкие пальцы, мимолетно касаясь самых чувствительных зон, расстёгивают его рубашку, отбрасывая её куда-то в сторону, вслед за рубашкой отлетают штаны. Молодой писатель чувствует на себе изучающий взгляд столичного следователя и старается сжаться под таким пристальным взором. - И всё же, вы прекрасны, любовь моя! – с придыханием, осматривая беззащитное тело под собой проговорил Гуро. «Ах как смущается! Мрамор кожи прекрасен, такое идеальное тело, такое хрупкое и одновременно такое сильное…» в голове столичного следователя были только возвышенные комплименты, которых он не произносил, ведь слова здесь были излишне. Яков Петрович невесомо касался тела Николая, дразня, подогревая желания до самых высоких отметок, когда их губы соприкоснулись в пьянящем поцелуе, а языки сплелись в развращенном танце, молодой писатель уже был абсолютно нагим, и когда Гуро только успел всё снять. - Хах…ах, Яков Петрович, так не честно… - Ммм? – в недоумении Гуро поднял глаза и посмотрел в аквамариновые омуты молодого писателя, - И что, по-вашему, здесь не честно? - Вы всё ещё одеты… - уже жалея, что вообще подал голос, прошептал Гоголь. - И правда… поможете? – поинтересовался Яков, элегантно склонив голову на одну сторону… Николай лишь кивнул и принялся расстёгивать дрожащими пальцами мелкие пуговки рубашки столичного следователя, Яков Петрович не вмешивался в сей процесс, а только наблюдал за стараниями писателя. Когда с рубашкой было покончено, Гоголю открылся вдохновенный вид крепкой поджарой груди, которую омрачал только один шрам, идущий от левой ключицы. Николай провел кончиками пальцев по рубцу и потянувшись поцеловал место начала шрама у самого основания шеи. Слова были излишни, молодой писатель сразу догадался откуда этот шрам… тогда в сарае, когда все считали, что Яков Петрович погиб, ему сильно досталось бревном, упавшим с потолка, но он всё же выжил. Яков наблюдал за милым Николаем и приблизительно знал, о чем тот думает, но в нынешней ситуации он не хотел расстраивать своего возлюбленного, поэтому, чтобы не дать погрузится ещё больше в мысли о давно минувшем, Гуро немного надавил коленом на пах молодого писателя, вырывая его из пучины негативного прошлого и возвращая его в страстное и светлое настоящее. Касание до возбужденного члена вырвало Николая из мыслей и вернуло к насущному, а конкретно к колену, которое сейчас настойчиво терло довольно болезненную эрекцию… Опустив глаза Гоголь понял, что Яков Петрович уже успел снять с себя штаны и даже бельё. Молодой писатель начал метаться по кровати, когда Гуро заменил колено рукой и одновременно с этим начал настойчиво, но не принудительно, целовать лицо, шею, плечи, спускаясь к небольшим бусинкам сосков и мягко их прикусывая, даруя возвышенное наслаждение и подводя к самому краю, но не давая сорваться в сокрушительном экстазе. Яков Петрович, блаженствуя при виде возбуждённо-развратного личика своего любимого Николая, сам был готов сорваться и жестоко выдрать такого идеального молодого мужчину, но всё же годы самоконтроля и рациональной жизни давали о себе знать, помогая справиться и обуздать опасные для любимого желания. - АААХ… Прошу не мучьте… Умоляю! – стоны молодого писателя переросли в умоляюще - скулящий крик… - Да, любовь моя, сейчас… не будет ли у вас по близости масла или крема? – сам удивляясь собственной выдержке спросил Гуро, Николай лишь повернулся в сторону тумбочки, стоящей рядом с кроватью, - Ага, понял… Яков Петрович взял из первого ящика очень приятно пахнущее розовое масло и немного смочил им пальцы - Потерпите, счастье моё, сейчас будет немного больно, - предупредил Гуро молодого писателя, вновь увлекая его в чувственный поцелуй и одновременно с этим вводя сразу пару пальцев в тесное лоно Николая. Стон боли был поглощён поцелуем, и это немного охладило пыл Гоголя, но именно немного, спустя совсем мало времени молодой писатель сам уже старался двигаться на пальцах, желая достичь разрядки. - Я думаю что вы готовы… - в предвкушении улыбаясь и притягивая к себе легкое и гибкое тело, Яков Петрович вынул пальцы и вновь поцеловал своего любимого Николая, достаточно резко входя в него на половину. В этот раз поцелуй не смог спасти от вскрика. Молодой писатель впился аккуратными короткострижеными ногтями в спину своего партнера, раздирая её… тело Николая стало содрогаться от боли и поэтому Яков не двигался, стараясь причинить как можно меньше страданий. Столичный следователь осыпал поцелуями щеки, шею и всё, до чего мог дотянуться не двигаясь, и продолжал ждать, когда дрожь в теле Гоголя потихоньку начнет утихать, а когда сам молодой человек начал стараться двигаться, то тут Гуро вновь взял всё в свои умелые руки. Движения выходили размашистыми, глубокими и немного грубыми, но молодому писателю нравилась такая грубость, смешанная с нежностью, переполняющее чувство счастья и радости, ощущение собственной значимости и самое главное чувство любви, всё это было сейчас в душе Николая и всё это могло появится здесь и сейчас только благодаря Якову Петровичу, который показал, что значит любить и быть любимым. Сколько длилась эта эйфория - никто из двоих не смог бы сказать, но в тот момент это было и не надо… Николай кончил первым, забрызгав своим семенем живот и простыни… Когда мышцы плотным кольцом сомкнулись вокруг члена Якова, он даже на секунду потерял возможность осознавать пространство, чувство мягких горячих стенок плотно сжимающих член было на грани безумия, а теперь, когда давление усилилось многократно, старшему следователю пришлось сложить весь свой опыт и помножить его на выдержку, чтобы не кончить, но сделав ещё пару глубоких движений разрядка и волна удовольствия накрыла и Якова, он кончил заливая попку молодого писателя, навсегда ставя на нем свою метку… После сокрушительного оргазма Яков Петрович и Николай Васильевич лежали на кровати в теплых объятиях друг друга, точнее, лежал в сознании только Гуро, молодой писатель же спал мирным, за последнее время, сном, чувствуя себя в полной безопасности рядом со столичным следователем… Гуро гладил спутанные волосы Николая и старался разобраться в чувстве, что зародилось в глубине души и сейчас выползло наружу… это чувство было давно забыто и заброшенно, но молодой писатель смог вытянуть его из глубин на свет божий… и имя этому чувству было любовь… «Я вернулся, любовь моя», это были последние мысли столичного следователя перед тем, как он погрузился в такой же спокойный сон, притягивая своего любимого Коленьку ещё ближе к себе…