Мадонна

— Ну что ты все валяешься, давай поедем куда-нибудь! Когда еще мы выберемся на Сицилию! Почудилось ли ему раздражение в ее голосе? — Послушай, что пишут… — она раскрыла путеводитель, — в Национальном музее Палермо находится последний шедевр великого Антонелло да Мессины, Мадонна Аннунциата. Облик женщины под синим покрывалом явно индивидуален, это портрет конкретной… Ты вообще меня слушаешь?! Нет, ему не почудилось. Она с досадой закрыла книгу и пошла вниз, на кухню белоснежной виллы, которую они сняли, приехав на месяц на Сицилию. Вскоре он услышал жужжание кофемолки — она признает только кофе в зернах. Она — это его жена Мария. Такая привлекательная, успешная, энергичная. Все-то у нее получается… Ненависть нахлынула на него так сильно, что он даже закрыл глаза — будто боялся, что из них она выплеснется наружу, станет очевидной. А ведь когда-то он любил ее. Они были совсем молоды, у обоих имелась куча планов, мечты просто переполняли их. Вот только потом ее мечты стали сбываться, а его — нет. Ну, ей-то было проще, у нее всегда были деньги, деньги семьи. Вначале это не играло никакой роли: и он, и она были оборванными студентами, изучали литературу и мечтали покорить мир. Оба пробовали писать — съехавшись вскоре после знакомства в крошечную студию под крышей в университетском городке, дни и ночи напролет стучали по клавиатурам. А в перерывах занимались любовью, пили дешевое вино с сыром, ходили на артхаусные фильмы и взахлеб говорили о литературе. Оба получали отказы из издательств, но не унывали — все гении начинали так, не правда ли? А потом ее стали печатать. Детская книжка неожиданно быстро сделалась популярной, за ней последовала вторая, третья… Ее специфический юмор с долей саркастичности вдруг оказался востребован, необычная атмосфера приключений, сочетающая остроумные бытовые зарисовки и волшебство, очаровала и взрослых, и детей. Сначала он радовался за нее — честное слово, радовался. Сам он не разменивался на мелочи, а писал большой серьезный роман. Вещь эта, как все серьезное, давалась тяжело. Он читал ей куски — она шумно восторгалась, хвалила, подавала идеи. Потом стала потихоньку уклоняться от этого ритуала под тем или иным предлогом, а когда до чтения все же доходило, старательно прятала скуку. Тогда ли он возненавидел ее? Или позже, когда к ее гонорарам добавилось немалое наследство? Теперь они могли вовсе не думать о деньгах и позволить себе все — в разумных пределах, конечно. И осуществили главную свою мечту: путешествовали по миру, нигде не задерживаясь надолго. Прекрасные пейзажи и удивительные города мелькали как в калейдоскопе. Сначала он заставлял себя продолжать работать, потом долго делал вид, что работает, потом прекратил и это — зачем? Он же не виноват, что не ему, а ей досталось наследство. Игра случая, не более. Неприятно было только при знакомствах с новыми людьми. Все эти положенные ахи и охи: Мария, это правда вы?! А это ваш муж? Очень приятно, а чем вы занимаетесь? О, тоже писатель? А что вы написали? Он всякий раз был готов убить ее за поспешное переведение разговора на другую тему, за эту суетливую тактичность. Она продолжала писать свои детские книги — казалось, не напрягаясь. Они выскакивали из-под ее пера сами собой. Он читал, гулял на свежем воздухе, жарился на пляже, играл в теннис. Или просто валялся перед телевизором — чем дальше, тем больше. И с какого-то момента стал ловить на себе этот ее новый взгляд — снисходительный, колкий. И всегда его сопровождала суховатая ироничная усмешка уголком рта. Будто она спрашивала себя: он все еще здесь? Что он делает у меня в доме? Эта ее усмешка вовсе не добавляла ему страсти, знаете ли. Какого черта, он не робот. Мужчине требуется восхищение, уважение — чтобы все функционировало как надо, он нуждается в любящей женщине рядом, а не в критичной суке, взирающей на него сверху вниз! Одновременно в душу исподволь вкрался страх. Первое смутное опасение постепенно переросло в тошнотворный, почти панический ужас: а что если она, окончательно разлюбив, просто выкинет его из своей жизни? Сама жизнь с ней — да к черту, он обошелся бы и без нее. Но жизнь с ней означала эти красивые виллы в живописных местах, яхты ее обеспеченных приятелей, лучшие рестораны и дорогую одежду! Он привык ко всему этому, он не желал возвращаться в крохотную студию под крышей. В молодости это весело, но в его возрасте — просто жалко. А ведь сука могла бросить его в любую минуту, надо смотреть правде в глаза. Он пытался было болеть; но она, с присущей ей энергичностью, подвергла его всевозможным врачебным проверкам и с тех пор, стоило ему пожаловаться на странные боли в боку, говорила насмешливо — у тебя опять приступ ипохондрии, дорогой, сыграй лучше в теннис. И снова эта кривоватая улыбка уголком рта, которую ему хотелось впечатать в стену ударом кулака. Угождать ей без конца и постоянно трястись от страха было просто невыносимо. К тому же, она была еще молода и, надо признаться, красива — вокруг нее постоянно вились мужчины. Были ли некоторые из них ее любовниками? Он не мог бы поклясться, что нет. Влюбись она в кого-нибудь серьезно — и его жизнь пойдет прахом. Его прекрасная, размеренная, благополучная жизнь! Он представлял себе, как здорово было бы иметь все это — и не волноваться о завтрашнем дне. Иметь все это — и не быть у нее в долгу. И не видеть ее ежедневно. И не заискивать перед ней. Как было бы здорово, если бы она… ну, просто… исчезла куда-нибудь. От хитроумных планов в духе детективных романов он отказался сразу: все эти идеальные убийства хороши только на бумаге, его способностей не хватит провернуть такое. Это должно быть что-нибудь совсем простое и очевидное — но так, чтобы умысел нельзя было доказать. Фен, упавший в ванную? Бр-р-р, ее предсмертные конвульсии, тело в воде — нет, это слишком для его нервов. Вот если бы она просто упала с обрыва — пропала бы с его глаз и все… Надо только толкнуть ее — и все проблемы решены. И никто никогда ничего не докажет. Не то чтобы это был продуманный план… Скорее, игра ума. Фантазии. До последнего момента он не был уверен, что у него хватит духу довести все до конца. — Вместо музея давай лучше сходим погуляем в горы, — предложил он. — В музей надо специально ехать в Палермо, а мы еще в Мессине ничего не посмотрели. Она взглянула на него удивленно и обрадованно; тут же засуетилась, собирая продукты для пикника. На вершине утеса приятно дуло со всех сторон, удушливая жара отступила. Они расстелили плед, выпили вина и перекусили. Его охватило странное возбуждение, в голове крутилось: убью ее, убью ее, убью ее, наконец убью ее… Она лежала на пледе лицом вверх: закрытые глаза, разметавшиеся волосы, длинная белая шея. Он безотчетно провел по этой шее рукой и вдруг ощутил острое желание, какого не испытывал к ней уже давно. Трахну ее и убью ее, расхохотался он мысленно. Да, так даже лучше — трахну ее, и уж тогда убью! Она удивилась его внезапному пылу, но не возражала. Еще можно было передумать. Они стояли, голые, на краю утеса и смотрели на синие волны далеко внизу. Она сказала: — Здесь кажется, что мы одни в целом свете. И вот тогда он толкнул ее изо всех сил. За долю секунды до падения она поняла, что он убивает ее, поняла по его взгляду. Но было уже поздно. Свист ветра в ушах, удар, темнота. Темнота, темнота, темнота… Смерть? Вдруг, спустя вечность, она увидела свет сквозь толщу воды и изо всех сил поплыла вверх, на этот свет. Вынырнула, распахнув глаза и жадно вдохнув соленый воздух. Спеша выбраться на берег, изранила о камни руки и ноги. Немного отдышалась, оглядываясь вокруг. Она и узнавала, и не узнавала этот утес — впрочем, все они более или менее одинаковы. Обойдя скалистый уступ, вылезла наверх. Дороги, по которой они пришли, не было видно. Неужели ее отнесло куда-то волнами? О том, что случилось, она пока не думала: все ее существо наполняла эйфория избавления от смерти. Невдалеке стояла какая-то ветхая хижина, на веревке перед ней сушилось синее полотно. С хижиной что-то было не так, но она не поняла, что именно. Абсолютно голая, она подошла поближе и, повысив голос, вопросительно прокричала: — Скузи? Хей? Алло? На ее голос никто не отозвался, и Мария, закутавшись в чужую синюю тряпку, отправилась вдоль по пустынному пляжу в поисках помощи. Наконец она увидела человека. Навстречу ей шел, опираясь на палку, кудрявый старик в старинном костюме. Итальянцы, подумала она, опять костюмированная религиозная процессия с выносом статуи святого или реликвария. — Скузи! — она снова повторила чуть ли не единственное итальянское слово, которое знала. И продолжила, беспомощно улыбнувшись: — Сеньор, вы говорите по-английски? Старик смотрел на нее с непередаваемым, потрясенным выражением на лице. Потом упал на колени, простирая к ней руки. Она бросилась поднимать его, он никак не желал вставать, и тогда она села рядом с ним на песок. — Мне нужна ваша помощь, — сказала она наконец, не понимая ни слова из сбивчивой итальянской речи. — Меня зовут Мария. — Мария, си, Мария, — экстатически подхватил ее собеседник. Затем указал на себя и проговорил: — Антонелло, Антонелло ди Джованни ди Антонио… И прибавил, разведя руки по сторонам: — …да Мессина.

***

Тела ее так и не нашли. Это несколько затрудняло доступ к ее деньгам: объявить ее мертвой удастся только через несколько лет. И все же, главное было сделано. В полиции на него смотрели с недоверием, но он оставался спокоен — доказать не удастся ничего. Презрение капитана карабинеров, скорее всего, было игрой воображения — нервы ни к черту. Теперь, избавившись от нее наконец, он решил начать новую жизнь, интересную и осмысленную. Он не станет больше тупо пялиться в телевизор, он, черт возьми, поедет в Палермо и взглянет, как все культурные люди, на эту знаменитую Мадонну! … Она смотрела на него из-под синего покрывала этим своим снисходительным взглядом, который он ненавидел, и улыбалась, приподняв один уголок рта. — Ты сама виновата!!! — завизжал он. — Сука, проклятая сука, ты сама довела меня до этого! Он вопил, осыпая ее проклятиями, пока не приехала карета скорой помощи. Все последующие годы он реагировал точно так же на любую картинку, фото или даже объявление на стене. До конца жизни он везде видел Мадонну Аннунциату работы Антонелло да Мессина. Санитары психиатрической клиники немало намучились с беднягой.