Новая мировая

– От Яо никаких известий? Кёркленд только мотнул головой, на что та откликнулась пульсирующей болью. Контузия все чаще давала о себе знать – оправиться от последствий бомбардировки за какие-то пару месяцев смог бы только сам дьявол. Теперь Лондон, Глазго и Бирмингем напоминали о себе только глубокими незаживающими ранами. Да ещё постоянными приступами какой-то напасти, которая началась после того, как рванули несколько АЭС. – Плохо, – Людвиг нахмурил светлые брови и скрестил руки на груди. – Он должен был выйти на связь ещё утром. – Ни от него, ни от его родни сообщений не было, – вскинулся Кёркленд. – Если у него эта родня ещё осталась! Ответом послужило напряжённое молчание. Тему родственных связей в последнее время старались не поднимать – незачем бередить и так слишком свежие раны. Малютку Питера захлестнуло той же волной, которая смыла большую часть Эссекса после взрыва в прибрежных водах. Гилберт сгинул на третий год воцарения ада на земле – смеялся до последнего, но его это не спасло. – Не думаю, что с Яо что-то случилось, – Людвиг первым нарушил тишину. – Если верить Альфреду, с Брагинским покончено, осталось сладить с Ближним Востоком и Центральной Азией. – Если, – подал голос Бонфуа. Несколько метров, которые нужно было преодолеть, не опираясь на стену, он прошёл, отчаянно хромая. – Ты сам-то веришь в то, что его действительно больше нет? – Вести с юга? – Людвиг предпочёл сменить тему. – Ни звука. Я бы не слишком рассчитывал на добрые известия, там пылают пожары. И не только там… – Лето, – Людвиг поджал губы. – Горит все, что может самовозгореться. – Не только само. Говорю вам, Брагинский жив, я его знаю, не мог он умереть. Будь иначе, мы бы сейчас не шарахались от каждого шороха… – шорох был явным преуменьшением. Каждый взрыв, каждая атака на родную страну откликалась болью и оставляла на теле раны. Кто-то обходился царапинами, кто-то впадал в безумие. Людвиг вполголоса ругнулся и быстрым шагом вышел прочь. То, что руки опять кровоточили, не означало ничего хорошего. – Артур, он безумен, – Бонфуа тяжело опустился на обшарпанный стул и откинул со лба слипшиеся от пота и грязи волосы. На когда-то привлекательном лице красовался уродливый шрам – память о превратившемся в руины Париже. – Он выжигает города, в которые ворвались наши солдаты. Понимаешь, выжигает, как чуму или тиф! – Понимаю, – Кёркленд тяжело вздохнул. Перед глазами плясали феи, которых здесь не было, и быть не могло. Магические существа боятся крови и смерти. В этом мире им больше нет места. – Ты меня вообще слышишь?! – в голосе теперь уже друга зазвучали истеричные нотки. – Он выжигает собственные города! Как в тысяча восемьсот двенадцатом! – А люди? – на какое-то время удалось стряхнуть полусонное оцепенение. – А что люди… Его люди, наверное, успевают уйти, – Бонфуа издал короткий нервный смешок. – А вот наши… Говорят, в России и в мирное время с водой перебои, представляешь, что там сейчас? – Не представляю, – резче необходимого отозвался Кёркленд. Разговор увял. Впрочем, ненадолго. – Дьявол, где Альфред? – Бонфуа с силой ударил кулаком по стене, от которой немедленно отвалился пласт отсыревшей штукатурки. Отчаянно фальшивя, зазвучала мелодия «Боже, храни королеву». Кёркленд подёргивающейся рукой выудил из кармана допотопную трубку, – вот уж воистину, надёжнее кирпича нет ничего, – поднёс к уху. Молча покивал, хмыкнул. Пожелал удачи. – Подался на восток, – трубка полетела на пол – Кёркленд глухо зашипел и сжал ладонями виски, пытаясь удержать раскалывающуюся голову. Опять бомбёжка… – На восток? – лицо Бонфуа стало почти синюшным. – Ты имеешь ввиду… Артур, он спятил?! Вы оба спятили? Самонадеянные дураки! – Я завидую Гупте, – Кёркленд оскалился, пропуская возмущённую тираду мимо ушей. – Одним из первых начал, одним из первых исчез. Ничего этого не застал. Как же я ему завидую… – Эй… Артур, ты что… – Бонфуа побледнел ещё сильнее, хотя сильнее, казалось, было невозможно. – Не смей отключаться, слышишь? Артур? Эй, Артур!.. Долговязая фигура в шинели и заметном издалека светлом шарфе была совсем не тем, что Джонс рассчитывал увидеть. Уж кого-кого, а его встречать не хотелось совершенно точно. Никогда больше. Правда, выглядел враг номер один неважно – под стать своему флагу. Мелово-белое лицо, сине-лиловые гематомы, алые пятна крови – своей? Чужой? Кто его разберёт… Но он был жив, совершенно точно жив и даже дееспособен. – Брагинский?! – наверное, свались сейчас с неба Артур в костюме зубной феи, Джонс удивился бы меньше. – Но как… Как ты… Тебя же на куски разорвало, я сам видел! – Я тоже много чего видел, – Брагинский улыбался, дьявол его побери, даже сейчас он улыбался! – И то, что я видел, мне очень не понравилось. Груды обгоревших костей и тряпья вместо сестёр. Больше похожий на экспонат из анатомического музея, чем на живого человека, Торис – долгие недели непрекращающейся лихорадки, превратившаяся в памятник человеческому безрассудству страна. У прибалтов не было и надежды уцелеть, до поры до времени их спасала лишь позиция скандинавов, но Тино не выдержал и первого удара заокеанских «героев», а Бервальд не простил. Водоворот событий незамедлительно окрасился в алый, и в этом водовороте утонуло немало… Джонс не успел среагировать, когда на него обрушился первый удар, от которого из лёгких мгновенно вышибло воздух, зато кровь, которой в них определённо быть не должно было, отвратительно захлюпала, намереваясь выплеснуться изо рта. Откуда? Откуда в этом едва живом человеке столько силы? Как может страна, потерявшая больше трети населения, перевешивать силы Альянса? Пусть даже с поддержкой, но все равно в таком чудовищном меньшинстве… – Ты… – вместо предполагаемого потока брани из горла хлынул поток крови пополам с желчью. – Я, – удар за ударом, Брагинский бил прицельно и на поражение. Точно так же, как в эти секунды, взрыв за взрывом, прицельно и на поражение были атакованы крупнейшие штаты. – Ох, какая жалость… Кажется, ходить ты больше не сможешь… – Как ты так быстро восстановился? – от раздирающей боли хотелось кричать, выть обезумевшим псом, но получалось только жалобно скулить, выплёвывая слова вперемешку с содержимым лёгких. – Восстановился? – Брагинский улыбался, а в глазах плясали лиловые искры – не безумия, но холодной, неоднократно осмысленной и бережно взращённой ненависти. – Мне нечего было восстанавливать, Альфред. Потому что мне нечего терять. Теперь – нечего. Без очков перед глазами все плыло и дробилось. А может, это и не из-за очков вовсе, просто… – Тебе тоже будет нечего терять. Тебе, Людвигу, Яо. Вот только восстановиться я вам не позволю. Твой орёл – не феникс, Альфред. Пепел останется пеплом.