дефектные

Джулию не пугают зацветающие болотной тиной вены и распухающие глубокие ожоги, от которых бледнеющие шрамы остаются напоминанием о неудачных попытках, Джулию не пугает тускнеющий взгляд Кэди и ее разбитые жертвенно колени в фиолетовых и синих оттенках, в которых глубины не хватает до мрачного морского пейзажа, она отгоняет ставшие привычными ассоциации — тонкие иглы и кости переломанные в попытках себя разорвать изнутри; Орлофф-Диаз к наркотикам возвращается быстро, ныряет в красивую иллюзию, где алые губы по смуглой коже, где одна сигарета на троих и промерзшие от холода пальцы. Уикер вытаскивает их обоих, искра в дрожащих руках не тянет на надежду, Кэди называет все это "насмешкой судьбы", Джулия давно перестает разбираться, про что она — их разъебанные линии жизни или чертов потухающий уголек магии, которая в крови их теперь вместо яда. Уикер помнит пряди волос, разбросанные по плечам совсем по-домашнему, на Марине смотрелось непривычно и странно, она смеялась, целуя ее ключицы, она привыкала к ней, к острым колючим взглядам и неизменно ледяным рукам, от которых сердце заходилось в банально быстром темпе — скрывать эмоции никогда не получалось, Джулия не пыталась. У них выходило совсем поломано и разбито, с руганью, звучащей правильно и красиво в прокуренном тембре голоса, у них все было безнадежно, так, что не спасти ничего и разбитыми в кровь коленями и попытками в любовь до гроба, у них выходило с редкими полусчастливыми моментами, у них вышло уродливо, с кусками плоти по периметру разбросанными, с кровью, что под ногтями ржавчиной осталась, и ее испуганным "я хочу жить". Джулия в прошлом вязнет, в воспоминаниях, в которых пачка ментоловых сигарет, передающаяся из рук в руки и полупьяный шепот, Джулия в несуществующее падает по инерции, только Кэди ее из воспоминаний, затягивающихся вокруг шеи петлей, тянет обратно, она в новой роли спасителя (проебанного окончательно и морально разлагающегося) осваивается долго, на ненадежность собственную ссылается, но справляется; Уикер смеется часто и болезненно, до хрипа и теряющего звучность голоса, Джулию их попытки на плаву держаться доламывают в большей степени, чем все, что до этого пережито — Кэди головой трясет неодобрительно и снова повторяет про историю жизни, богатую на зависимости и попытки сдохнуть. Кэди помнит, она в непонятные отношения ввязывается просто и быстро, она за Джулией тянется за неимением других маяков и источников света, Кэди с Мариной свыкается, они близко — одинаково несчастные жизни с заведомо несказочными концами, хрипы, разрывающие глотку по ночам, и перманентное желание порушить остатки жизней, которые с самого начала — осколки. Джулия снова смеется, улыбается практически солнечно и счастливо, Джулия не тяготится с названиями, Кэди определяет их как не худшее в ее жизни, Марина как шабаш. Они магией, которая по венам и в крови вместо воздуха и целой жизни, связаны, они в попытках не привязываться заведомо неудачных, они с чувствами совсем не цельными, остатками чего-то оберточно-красивого, мишурного, они внутренностями прожженными насквозь, с подыхающим за ребрами желанием доказать миру свою ценность. — Она должна была пережить нас обоих, — Кэди счастье собрать давно не пытается, за Джулию держится, не клянется и не обещает, но раз за разом за нее умирать пытается, словно в их жизни когда-либо был смысл, предназначение; зажившие вены в рамках ее вселенной смотрятся неправильно, но она к новому, лучшему привыкнуть пытается, три раза в месяц дорываясь до дешевых сигарет и безвкусного пакетного вина за пару мятых долларов, — мы ведь когда-то напоминали героев. Джулия молчит давно, сдерживает настойчивое желание биться всем телом об стену или напиваться, пока каждый образ на заполненных людьми улицах не начнет напоминать лучшие их версии. Джулия реальность ненавидит, но адаптируется к ней быстрее, далекая от всего сказочно-хорошего и цельного, Джулия ни черта не понимает — блядски красивые ментоловые девочки гаснут дольше, чем липово-правильные, порядок в хаосе найти пытающиеся, только труп Марины служит подтверждением обратного. — Отдавать последние искры магии законченной стерве — не самое мудрое твое решение, — Марина из пепла восстает, реальность их прорезает привычно-острым взглядом льдисто-голубых и таких же холодных, сарказмом едким, которое и смертью не уничтожить, в их жизни входит. — Отдавать их спасению тех, кто цены готов устанавливать за наши глотки — ничуть не лучше, — они устоявшиеся в мире магии законы переворачивают, колени разбивают и остатки всего отдают ради горчащих на языке ментоловых поцелуев Марины. Джулия улыбается, счастливо и бессмысленно, их раздолбанный мир из частиц мельчайших вопреки логике воедино собирается, Кэди на плечах Марины обожженными пальцами разорванную вечность выводит, Джулия улыбается, разбитые в кровь колени, синеющая кожа и распухшие запястья смотрятся нелепо; они дефектные.