Поцелуй Дьявола.

Rap Monster — A Drift › Something › Life › Always. Если Вы думаете, что хоть кого-то в этом месте спрашивали, то Вы ошибаетесь. Никто не пойдёт в монастырь добровольно. Чаще всего это совсем ещё дети, таким, как правило, либо всё равно, либо очень грустно. Или это уже подростки, которых отправили туда вымаливать грехи. Взрослые люди приходят туда очень редко. Вот и Чон Усок был одним из тех, кого не спрашивали и спрашивать не хотели. Считалось гордостью семьи, когда ребёнка отдают в монастырь в как можно раннем возрасте. Но вообще-то Усоку было всё равно. Все очень удивились, когда он так спокойно разложил свои вещи в прикроватную тумбу и одарил смиренным взглядом родителей. Вот так началась его жизнь в монастыре. Правила были простые, для Чона соблюдать их было совсем не сложно. Он хоть и ребёнок, но не по годам взрослый и рассудительный. Встретил он там хороших друзей. С ним в комнату поступили ещё два мальчика того же возраста. Как оказалось, Юто из Японии, Усок в тот день долго расспрашивал его обо том о сём. А вот Хёнгу — совсем тихий Пусанский мальчик. У него были большие круглые глаза, и он совсем не хотел быть тут. Хотел остаться дома со своей сестрой, и единственным утешением были Чон и Адачи, которые сразу образовали свою кучку, куда без разговоров вошёл и он сам. Вот так они подружились. Вместе ходили на уроки, и коврики для молитв у них были рядом, и кушали они за одним столом. Кан уже не плакал ночами, а Юто преуспел в корейском (и даже научился некоторым плохим словам от Усока). И Соку там очень нравилось. Нравилось так же потому, что был там один человек, что не на шутку привлекал его внимание. Он был просто прекрасен. Преподавал Хор и Вечерние молитвы. Пел восхитительно, а скучные библейские заветы превращал в интересные истории. Никогда не ругал за опоздания и за то, что кто-то путал слова в молитвах. Разрешал звать себя 'Хён' и просто светил улыбкой ярче солнца. И звали его Чо Джинхо. Усок просто восхищался им, хотел быть на него похожим. Этот Хён словно книга. Такая интересная и красочная. В столовой мог спокойно подсесть и начать болтать что-то без умолку про свою жизнь. А жизнь его была не такой уж, как оказалось, интересной. Его так же отдали туда в раннем возрасте, и послушание и прилежность сделали из него того, кем он есть сейчас. Умного, красивого и доброго учителя. На которого хотели походить все мальчики в этом месте. Свеча уже догорает, и все начинают потихоньку расходиться. Вежливо желают Джинхо спокойной ночи, кланяясь. А Усок в этот раз остался последний. Хёнгу, грустно посмотрев на него, скрылся за дверью, оставив его наедине с Чо. И когда Чон уже закончил и хотел уйти, он услышал его приятный голос: — Усок, останься на минутку, пожалуйста. Сок подошёл к его столу, одаряя взглядом таким пугливым, но, казалось, уверенным и чарующим, а тот, легко улыбаясь, взял его за плечи и отвёл в самый дальний угол, чтобы никто их не видел. Посмотрел на дверь, присел перед ним, и Усок заметил, что-то доселе незамеченное. — Что это, Хён? — удивлённо смотрел Чон на что-то плоское и прямоугольное, в голубой упаковке, в его руке. Тот снизу вверх заглянул в его большие умные и совсем не детские глаза. — Это шоколад, — шёпотом отвечает Хо, открывая упаковку. Отламывает дольку и кладёт в его маленькую ладошку. Тот, совсем не боясь и доверяя, отправляет в рот. Джинхо внимательно наблюдает за движением его губ и реакцией и ярко улыбается, когда тот вытаращивает глаза, мыча что-то. — Хён! Откуда это у тебя? — спросил мальчик восхищённо. Неуверенно сминая пальчиками края свитера, тихо просил: — Можно, пожалуйста, ещё?.. Чо застывает на месте и, вдруг не сдержавшись, быстро целует в родинку на шее. Чону как-то не очень хотелось спрашивать, что он хочет сделать или что делает, он хорошо умеет совладать с собой. Хо кладёт в его рот ещё дольку, сжимая зубы от того, как тот обхватил губами его пальцы. Он сразу набрасывается на его шею, покрывая поцелуями, а Сок просто вкушал этот запретный в этом месте плод, как-то хладнокровно относясь к тому, что делает сейчас Джинхо. Он просто вынимает из его рук плитку, запрокидывая голову и начиная, пожалуй, стоит признать, получать удовольствие. Хо смотрит на его зацелованную шею в свете свечи, так по собственнически оставляя яркий засос где-то над ключицей. И, поднимаясь к жующим губам, тихо шепчет: — Спокойной ночи. — совсем близко. Чо в последнее время стал замечать, как молится Усок. С недавних времён очень усердно, будто за двоих или сразу троих, поглядывая на Хо так, будто советуя делать то же самое. Ведь их обоих накажет Бог за то, что они делают чуть ли не каждую ночь. — Ну, хён... — хнычет Чон, когда тот снова стаскивает его с кровати посреди ночи. Несёт его аккуратно, словно невесту, уже по пути начиная целовать шею. И знает, что он просто капризничает, а не не хочет. Трясущимися руками открывает дверь какого-то помещения и закидывает его на плечо, входя внутрь и закрывая за собой. Кладёт его сонное тело на свой, как оказалось, стол и, словно одержимый, расстёгивая его пижаму, сразу начинает покрывать поцелуями гладкую детскую грудь. Поглаживает талию и просто наслаждается этим ещё не сформировавшимся, будто девичьим телом. — Усок? — окликает его Хёнгу. — Чего? — смотрит Сок через мыльную воду, щуря глаза. Кан ещё раз оглядывает его тело и все эти синяки, что изначально являлись засосами, и кратко отвечает: — Нет, ничего. Если Джинхо зол или его день был ужасным, то он обязательно начнёт сверху, предпочитая сразу наброситься на его шею, кусая и оставляя засосы. А если он в хорошем настроении, то всегда начнёт снизу. От самых коленей Чона и до шеи, нежно покрывая поцелуями. Чо всегда мечтал, что где-то в сорок уйдёт оттуда, найдёт себе невесту и заведёт семью. И вот надо же было появиться этому Чон Усоку и разрушить все его планы на жизнь. Теперь, зная, что на свете, прямо в этом монастыре, есть такое чудо, Хо точно не захочет уходить или ещё что. Всё, чего он хочет сейчас, — это Усок. Это пытка! — Хён? — зовёт он, предпочитая в этот раз разлечься прямо на полу, после Вечерней молитвы. Его совсем не смущает то, что его Хён, который прежде не распускал руки, крепко сжимает его ягодицы. — Да, Усок~и? — нежно мурлычет тот ему в холку. Недавно к ним в крыло поступили ещё несколько ребят, заняв комнату рядом с комнатой Чона и его друзей. Они все были старше и, зайдя к ним "познакомиться" и "узнать, что тут да как", один из них "невзначай" рассказал то, от чего бедный Хёнгу покраснел как томат, а Юто сразу выпнул их к чертям, обозвав как только можно, стараясь не пускать в тираду мата. — Недавно я узнал кое-что... — он осёкся. — Всё никак не пойму... — Что такое? — пошло шепчет тот, наслаждаясь такой неуверенностью в его голосе. То, что Джинхо услышал после, повергло его в такой шок, что он приподнялся на локтях, переворачивая его на спину, дабы заглянуть в глаза. Долго смотрит, получая в ответ полное непонимание, смешанное с любопытством, и встаёт с пола, садясь на стул. — Хён? Я что-то не так сказал?.. — начал волноваться Усок. — Прости меня, я не хотел.. — он был действительно напуган таким резким изменением в поведении старшего. — Нет, ты не виноват. — успокоил его тот как-то отстранённо. — Передай тем ребятам большой привет от меня. — говорит он, уже придя в себя от услышанного, под "приветом" подразумевая, что им мало не покажется. Младший залезает к нему на колени, дабы отвлечь от таких мыслей, и тянется за поцелуем, сразу получая его в сморщенный носик. И вот мужчина уже приходит в норму и кладёт Чона на стол, продолжая начатое. После этого случая мальчишка стал более прям в своих словах и действиях. Совершенно спокойно сам подставлялся под тонкие губы, и не стеснялся тихо стонать, когда тот целовал шею или бёдра. А что Хо? Он стал более хищен в своих действиях, абсолютно беспощаден. Крупно пятнал его тело, похабно лизал где только можно. Он трогал его. Трогал каждый раз всё ощутимее, всё голодней; Усок мог только стонать. Джинхо просто невероятный мужчина. Тонкие мужские губы, твёрдый взгляд, сильные руки и железный характер. Но рядом с этим мальчишкой он плавится так, словно от того исходит жар. — Усок? — удивился Чо, глядя на Сока, что вот так спокойно заявился в его комнату рано утром. — Тебе нельзя здесь находится..! — занервничал он, думая, что если их поймают, то будет плохо. — Хён, я узнал кое-что! — с радостной улыбкой сказал тот, усаживаясь на его колени. — И что же? — осёкся мужчина, вспоминая тот его каверзный вопрос недавно. — Я знаю, как называется то, что между нами! — ещё больше засиял мальчик. — Как? — Чо действительно настораживало такое его поведение. А вдруг он что-то узнал? Но вместо всего ужаса, что напредставлял себе старший, Усок обхватил его красивое, не без морщин, лицо руками, приблизившись. — То, что происходит между нами, то, что заставляет грешить ради того, чтобы быть вместе, то, что мы чувствуем друг к другу — это самый главный ответ, которого нет ни в библии, ни где-либо ещё. Ответ на все вопросы, ответ Богу на все наши с тобой ошибки. — его речь была настолько духоподъёмной и воодушевляющей, что сердце мужчины сжалось в маленький комок, что бешено бьётся о ребра. — И какой он? — смотрел Хо в его умные сияющие глаза. От таких слов на душе расцветали бутоны, такие же нежные и прекрасные, как Чон, что впервые так ярко улыбается, впервые говорит настолько взрослые слова. — Любовь.. — отвечает он шёпотом, вдруг сократив до предела расстояние между их губами, мягко целуя эти тонкие мужские губы, что на протяжении долгих месяцев заставляли его похабно вздыхать и ёрзать. Джинхо быстро входит во вкус, хотя сам ни разу не целовался, и проскальзывает языком между желанных пухлых губ. Прямо в сладкий детский ротик с привкусом ментола. В низу живота Сока завязывается комок, что разносит по телу наслаждение и приятную дрожь. И вот он отстраняется, чтобы вдохнуть, и зацепляется взглядом за кое-что для него новое. — Хён? — только и может сказать мальчик на увиденное. — Что это? — он был немного ошеломлён, всё смотря и смотря туда, куда, видимо, ему смотреть не следует. А Чо сжимает его тонкую ручку пальцами и направляет вслед за его взглядом. — Это то, насколько я люблю тебя. — шепчет он, глядя в глаза напротив. Сок сильно краснеет, а далее следует тяжёлый выдох ему в лоб. Он ещё раз несильно сжимает пальцы, чувствуя тепло через тонкую ткань белья старшего. Чо вдруг встаёт и начинает надвигаться на него, резко прижав к стене. Усок боится, но самую малость, большую часть в его ряду эмоций в данный момент занимали любопытство и интерес. А Хо уже давно, не сильно надавив на плечо, поставил его на колени. Чон, сохраняя непоколебимость, смотрит себе под нос, ожидая. И мужчина, не смея заставлять его ждать, приспускает бельё, наслаждаясь изменением в его глазах; сердце младшего замерло. — Поцелуй. — говорит низко так, что по маленькому телу пробежал табун мурашек. Усок завороженно смотрит на каплю предэякулята, что медленно бежит по просто огромному, по сравнению с самим Соком, органу. Облизывает губы, не в силах поднять глаз на старшего. Забывает как дышать и медленно касается губами багрового кончика. Джинхо чуть ли не в голос готов стонать, поэтому глубоко вздыхает и кратко бросает вниз: — Ещё. Чон повторяет действие, но уже на самом основании, и Хо начинает в голове просить у Бога сил. Ха, забавно, что он вообще вспомнил о таком сейчас, и вряд ли тот ему поможет. И всё же, сильно сжав зубы, берёт себя в руки, продолжая наставлять: — Возьми в руки. — твёрдо. Мальчик, слушаясь, обхватывает у основания пальчиками, ожидая следующей команды. И его ни капли не пугала ситуация. Ему нравилось делать Хёну приятно. Раньше он не мог показать всю свою любовь к нему, а тут появилось решение. Такое до боли в груди приятное для обоих решение. — Оближи. Чон медленно высовывает язык, прикрыв глаза, и Хо любуется им и его прекрасными длинными ресницами. Тот всё ещё держит руками у основания, но уже не так крепко; руки трясутся. Не дышит и аккуратно касается кончиком языка жаркой плоти. Чо уже не может терпеть: — Открой ротик. — Усок послушно открывает рот, закрыв глаза, и дрожащие ладони медленно падают вниз. Чо обхватывает двумя пальцами у основания, и направляет свой член к искусанным от желания губкам. Располагает его поверх жарких уст, и руками наклоняет голову младшего чуть в бок. Затем, сжав губы, начинает двигать бёдрами, скользить по чувствительной коже, не решая пока что проникнуть внутрь, и сильно сжимает мягкие волосы между пальцев, когда тот высунул язычок и начал двигать им. — Что же ты делаешь со мной? — Не знаю, а как это называется? — отстраняется мальчишка, наконец подняв на Джинхо мутный взгляд. Мужчина держится из последних сил, его просто разрывает, словно внутри у него сидит что-то, и оно хочет вырваться наружу. Это грех. Их накажет Бог. Но если любовь — это грех, то смысл жить? Разве не любить человек учится всё своё долгое существование? Тогда они оба не хотят жить. По крайней мере так, как живут сейчас. — Возьми в рот кончик. — переходит на шёпот старший. Чон с удовольствием берёт его возбуждение между губ, погружая головку в жаркий ротик, и Хо, будучи не в силах терпеть, продолжает: — Втяни щёки. — младший слушается, начиная посасывать, пробовать на вкус своего Хёна, и Хо, что совсем такого не ожидал, не удержавшись, простонал низко и запустил руки в его волосы, легко сжимая между пальцев чёлку, чтобы видеть его неземные глаза и донельзя красные щёки. Джинхо просто уносит. Когда тот, стараясь не задевать зубами, берёт глубже, уже не нуждаясь в его наставлениях, он ещё раз гортанно выстанывает низко и опускает руку вниз, начиная легко надрачивать на основании. Но Сок быстро перехватывает её, убирая, и, с похабным звуком освободив ротик, сам обхватывает ладошкой его орган и начинает медленно поглаживать по всей длине, заставив Хо закатить глаза. — Это так делается? — спрашивает младший, совсем невинно; всё, чего он хочет, это — сделать Хёну приятно. — Та-ак... — хрипит тот запрокинув голову. Чон вновь берёт его член в рот, заглотив так глубоко, насколько ему позволял размер его рта и возбуждения Хо. Слеза побежала по щеке, и глаза его вмиг поползли на лоб. — Глотай. — И где ты был? — недовольно спрашивает Юто, словно мама, что недовольна долгим отсутствием сына, топая ногой. — Гулял. — с ходу врёт Усок. Вообще он и вправду гулял поначалу, но потом он завидел дверь в комнату Джинхо. — Да? — поднимает одну бровь Адачи. — Ах, ну, извини, в следующий раз разбужу вас обоих и потащу с собой! — свёл брови на переносице и поджал губы Чон, поглядывая то на Юто, то на Хёнгу, что вообще-то ничего не говорил, но тоже был озадачен долгим отсутствием того. — Ладно-ладно! Извини! — сразу замахал руками Адачи, не влюбившись в мысль, что Сок разбудит его в шесть утра. Тот довольно хмыкнул, и за руки потащил обоих на завтрак. Джинхо был сегодня просто великолепен. Такой свежий и цветущий, видимо, утренний визит Усока очень помог ему. Так изящно дирижировал своими крепкими мужскими руками, любуясь тем, как Хёнгу старается. Кан стоял во втором ряду и был одним из солистов, он так технически правильно открывал рот и дышал, что Хо просто вопил внутри изо всех сил, что ему тут делать нечего, он должен петь на сцене. Тем временем рядом дальше стояли Чон и Адачи, что пытались даже сильнее Гу, особенно Юто. Он даже жмурился на высоких нотах, делая всё так, как ему объяснял Учитель Чо: открывал рот, когда вздыхал, чтобы нёбо поднялось, и вышел правильный звук, а не ор. А вот Усок практически не старался, он всё схватывал на лету; он с самого первого урока понял всё: как нужно дышать, что нужно чувствовать при этом. И с самого первого урока он очаровал мужчину. Сок выглядел прекраснее всех за этим делом; настолько великолепен, что Хо закусывает губу, стараясь не смотреть на него. Настолько идеален, что у учителя перед глазами проплывали картины, каждый раз, когда тот брал высокую ноту, как мальчишка извивался и стонал под ним с членом в попке. Усок чувствовал себя ужасно... Вот уже почти целую неделю он не получил и капли внимания от мужчины. Его взор последнее время падает на Хёнгу, Джинхо смотрит на него, затаив дыхание, влюблёнными глазами. Точнее — так думал Чон. На самом же деле, учитель восхищался лишь крепкой дружбой Кана и Юто; ему даже казалось, что это и не дружба вовсе, потому что однажды, проходя мимо, он краем глаза заметил, что те держутся за руки под столом, и это заставило его сердце сжатся: было бы хорошо сидеть вот так с Соком и держаться за руки... Последней каплей стала эта приторно-фальшивая фраза из уст Хо: "Хёнгу, останься на минутку!" — после Вечерней молитвы. Младший не ушёл в комнату, оставшись ждать под дверью, в надежде услышать хоть что-либо. А когда Гу вышел, он уже был в бешенстве. — Что у вас с Джинхо-хёном? — шипит он сквозь зубы, вмиг прижав его к стене, как только тот вышел. Кан ошарашенно смотрит снизу вверх, не понимая абсолютно ничего. — Не прикидывайся, я видел, как вы смотрели друг на друга.. — зло шепчет Чон во мраке коридора прямо в лицо другу, тыча пальцем. Тот вдруг сводит брови, сердито кусая его, дабы успокоить, и Сок отлетает с шипением. — Он спросил, что у нас с Юто. — говорит Хёнгу совсем тихо, будто презрительно. От обвинений лучшего друга на душе скреблись даже не кошки, а тигры какие-то. Так больно ему было. — А что у вас с Юто? — вдруг забывает все обиды Сок, как ни в чём не бывало округляя глазки. — Какая тебе разница, если ты даже этого не видишь? — Гу отвечает с невиданной серьёзностью. Так, что второй опешил от его слов: как же так младший успел пропустить момент, когда Кан так вырос? — Ты ничего не видишь. — добавляет старший громче, прибавив голосу цвета, но лишь для того, чтобы Чон наконец услышал его. Затем, скривив губы, снова переходит на едкий шёпот: — Ты не видишь абсолютно ничего! Ничего кроме себя! Ты не видишь, что у нас с Юто, ты не видишь остальных, ты даже не видишь меня, а ведь я тоже кое-что важное сказать могу! — Усок поднимается с пола, где сидел, потирая палец, и медленно подходит ближе к Хёнгу, который уже прибывал в ярости. — Ты видишь только себя! Заботиться только о себе! — младший был совсем близко к нему, он чувствовал себя ужасно не от его слов, а от того, что это правда. Сок действительно думал только о себе, даже не замечая под носом, что его маленький Хёнгу уже и не маленький вовсе. Не замечая своих друзей и их чувств. Он не маленький, чтобы отрицать это, потому смиренно сдерживает слёзы, желая обнять Гу и попросить прощения. — Не думаешь ни о ком, кроме себя, мразь! В следующий миг щёку Чона обжигает хрупкая ладонь, а щёки Кана — горячие слёзы. Хёнгу уже не маленький, чтобы вот так позорно плакать перед другом, но он был не в силах сдержать эмоций; Усок — один из самых важных людей в его жизни. Он уже давно позабыл родителей, прошлых друзей, прошлую жизнь. Здесь он родился заново. Здесь он обрёл новую семью. Здесь он обрёл знания и любовь. Чон как брат для него. Брат, что в последнее время охолодел к нему, но стал не менее любим. И.. как же тут можно сдержаться? Слёзы капали и капали с его подбородка на пол, и Сок встаёт, быстро подходит вплотную, целуя того в лоб, и Хёнгу это было нужно. Ему было нужно знать, что младший любит его и не забыл. Он всё так же прижимается губами к его тёплому лбу, и Кан не может успокоиться, плачет и плачет — от чего, он не знал. Целует его ладонь на своём лице, рвано дыша. И Чон чувствует как глаза начинает щипать, и слеза предательски бежит по щеке, капая на щёку Гу, и грусть их смешивается в умиротворение и спокойствие. Он целует каждый сантиметр лица старшего со всей к нему любовью. И тот, закрыв глаза, ловит его губы своими, как только Сок крепко прижал его к себе. Он просто хотел поцеловать его и поцеловал. По-братски, просто крепко прижался губами к его и прошептал: — Не оставляй нас больше.. — Разве я не третий лишний? — шепчет Усок в ответ. — Нет, ты глупый! — тихо смеётся Гу, отстранившись и заглянув в его глаза в свете луны. Наконец он обнимает младшего, закрывая глаза, и чувствует, что всё хорошо, успокаивается. Этой ночью они будут спать вместе. Усок чувствовал себя на высоте весь оставшийся день этой недели. Он светил улыбкой так ярко, что окружающие невольно улыбались ему в ответ. В том числе и Джинхо. Он сидел за обедом и наблюдал за ним, так тихо и не дыша. Видеть Чона в хорошем настроении ему было позволено впервые. И Хо заново влюбляется в него, вдруг встав и направившись к нему. Легко втиснулся в компанию троих ребят — это не было чем-то сверхъестественным. Напротив, все трое были рады его присоединению и с удовольствием разговаривали о том, как хорошо всем спалось сегодня. Юто хорошо спал, как обычно похрапывая, но утром, увидев, как его Хёнгу лежал непристойно на Соке, оттащил бедного младшего от любимого за уши. А Усоку, между прочим, снился прекрасный сон, где он, большой и высокий, держал на руках своего Хёна в миленьком свадебном платье с кружевными рукавами. Чон уже давно всё съел, просто слушая болтовню Хёнгу, который обычно кушал дольше всех, и вдруг почувствовал, что Джинхо держит его за руку. Крепко. Так тепло... На Вечерней молитве, что была раньше сегодня, Сок проговаривал слова в голове очень чётко и медленно, вытягивая каждое. Смотрел на Хо так пристально, будто ждал от него чего-то, словно хищник. И когда он уже встал на ноги, а все остальные ушли, он медленно и даже игриво, подошёл к нему, улыбаясь и ожидая, и долго ждать ему не пришлось. Чо подхватывает его на руки и кладёт на стол, попутно стягивая свитер младшего. И всё идёт как по сценарию; старший начинает с бёдер, нежно, но голодно целуя и покусывая, движется выше к животу, поглаживая рёбра, куда перемещаются его губы, щекоча и доставляя удовольствие. Чон непристойно стонет, смыкая уста крепко, чтобы никто не услышал. Но их любовь оглушительна, и ничего уже их не спасёт от этого океана страсти и нежности; они на самом дне. И в это же время оба где-то на небесах от блаженства, и Джинхо не останавливается на шее, целуя трепетно линию челюсти младшего и закрадываясь в его рот, и тогда нависает гробовая тишина. Мужчина мягко берёт его ладонь в свою, располагая на уровне паха Чона, и в этот момент он казался ему ангелом. Таким чистым, невинным, не ведающим о намерениях того, и Джинхо дарит ему этот поцелуй Дьявола — а по-другому его и не назвать. То, что он собирался сделать, то, насколько часто и без угрызения совести и раскаяния он осквернял этого ребёнка, то, как сильно он его любит; Хо — Сатана. Но его это вовсе не заботит, его это возбуждает. Он не думает об этом в такие моменты, в его мыслях только Усок. Такой аккуратный, женственный он занимал всё его сознание. Всё место в его жизни. Никто не питает симпатии к нечисти, но разве демон не может любить? Тот, кто его полюбил, и есть настоящий ангел, способный осознать, что каждый заслуживает любви. И хоть и ангелам любить не дозволено, Чон влюбился, вкусил запретный плод, — его губы — а подле ничто уже не способно спасти его; он и не хочет. Чо смотрит в его глаза пристально, у Сока мурашки. Крепко держит его бёдра, мягко касается губами его подбородка и толкается в аккуратную ладонь, не способную сравниться с размером любви старшего к нему. Толкается медленно, и Чон стонет, сам не понимая, от чего. Наверное, от чувств к тому, настолько сильных, что он того гляди задохнётся. Мужчина набирает темп, чувствуя тепло его руки через тонкие брюки, и вдруг останавливается. Смотрит остро, младший вот-вот порежется. Глаза его полны тумана, облаков, с которых он сошёл, облаков, где он прибывал прямо сейчас, и Джинхо толкается ощутимо, вырывая тот самых тихий звук блаженства — стон, самый настоящий, такой сладостный и несдержанный. Хо толкнулся ещё раз, чувствуя его, и слух вновь озарил сводящий с ума голос Чона. Старшему так нравилось заставлять его стонать, что он крепче сжимает его бёдра и начинает двигаться непрерывно, такое пьянящее трение посылало блаженство по двум горячим телам — Сок движется навстречу. Он так сильно волновался, когда убирал ладонь из-под возбуждения Хо, но где же это волнение сейчас, когда он мечется по неудобному столу, крепко сжав губы. Да, он не издавал и звука, но как же чертовски приятен был этот крик, переходящий на визг, когда он кончил. Он кончил. Впервые, назабываемо и ярко. Так, что в глазах поплыли звёзды дождём, хорошо было бы загадать желание сейчас; "Никогда не расставаться..." Усок падает на колени, чувствительный после оргазма, и много времени ему не нужно было, чтобы довести и Чо до него, умело двигая язычком и головой. И тогда тишину разрезает чертовски сексуальное и протяжное: — Блядь.. — когда мужчина излился прямо на лицо младшему. Этот день надолго запомнится обоим. Время идёт, их любовь растёт с каждым разом, с каждой совместной ночью. Но более чем перехватывать его посреди дня и целовать, Джинхо не позволял себе ничего. И тогда его осенило, да так, что он застыл на месте, глядя почему-то на Юто. Он смотрит на него, улыбаясь и закусив губу, и только через минуту замечает, что тридцать пар глаз в недоумении прямо сейчас. Извиняется и продолжает дирижировать, довольно в голове кивая и хваля себя за мысли. И Усок ловит этот его довольный вид, продолжая наблюдать; ему нравилось смотреть на Чо, особенно когда он ведёт Хор. Его сильные руки в такие моменты столь изящны — их хотелось целовать. Чон очень хочет его целовать. И он целует, однажды вдруг взявшись крепко за его локоть; Сок вёл его по коридору, пока не уткнулся в стену, вдруг прижав Хо к ней. Он припал к шее старшего, вставая на носочки, и Джинхо тогда почувствовал, что губы того перекрыли ему дыхание. Младший так нежно, но настойчиво целовал его грудь и шею, что мужчина почувствовал, что руки его крупно трясутся. Будто он жертва, и уста на его шее так какетливо содрогаются: — Дыши, хён, — Чо сейчас полностью в его власти. И это его пугало. И это ему нравилось. Ему нравилось, что Сок его целует с любовью, нравилось ощущать его любовь. И он наконец берёт себя в руки — как же это сложно! — и перехватывает его губы. Усок понимает, что проиграл, когда понял, где они; Хо толкает его к двери в свою комнату. Что касается осенения. Это было, скорее, решение, которое принял мужчина. Самое важное в его жизни решение. То, что он чувствовал к Усоку было больше, чем любовью. Его намерения исключительно чисты. Может он и поддаётся искушению, но только из-за того, что любит. Джинхо никогда прежде такого не испытывал, этот парень заставляет его терять голову. Чон такой.. Невероятный, в нём манило абсолютно всё: от совсем не детского характера, до неземных глаз. От тонкой талии, до вечно хмурых бровок. Сок пленяет его каждый раз своей улыбкой, и Чо хотелось жить ради него. Как бы сложно это ни было, как бы ему не была противна эта жизнь — он будет жить ради своего мальчика, будет любить его всегда. — Хён.. — говорит Усок, стоя уже почти голым перед Хо, его затыкают очередным поцелуем. — Чего ты хочешь? — спрашивает Джинхо томно, продолжая стягивать с него одежду. — Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.. — отвечает парень, опуская глаза под пристальным взглядом старшего, направленным на его голое тело. Сейчас всё было для него словно впервые, по-новому, по-другому. — Там... Усок лежит на его кровати, совсем без одежды, и сердце его бьётся как у загнанной птицы. Джинхо целует его то там, то там, глаза разбегались. Столько мест для поцелуев, а целовать хотелось только "там". Всё сейчас было по другому. Сок и прежде краснел от его взгляда, но сейчас он обалютно открытый лежит перед ним, так же как Хо был открыт ему и его взору; всё внутри кипело. — Закрой глазки.. Уста его обжигали покруче огня. Он целовал его последовательно, как и всегда, начиная от губ, и вот он уже на животе, а Чон, крепко сжав зубы, хватается то за простыни, то за волосы того, немного оттягивая, чтобы Чо позволил ему отдышаться, потому что дышать сейчас было сложнее всего: пальцы нежные, губы влажные так и разносили рябью наслаждение и щекотку по телу младшего, и зрак очей того, такой жаждущий и серьёзный, давно дал понять, что сейчас не будет что-то похожее на то, что было раньше; сейчас он покажет всю свою любовь. Поцелуи Джинхо были столь бесшумны и кротки, что Усок тяжело вздыхал каждый раз, когда мягкие уста касались его. За такими ласками он и не заметил, что старший давно подобрался к его низу живота, всё поглаживая талию любимого. Чон лежит смирно, тихо и неподвижно, хотя так хотелось извиваться и стонать, и вдруг глаза его, доселе закрытые, распахнулись, как только Джинхо подбородком наткнулся на его возбуждение. Усок задержал дыхание. Он дрожал, словно лист на ветру, когда тот нежно целовал его вокруг члена, что был вообще-то далеко не мал для мальчишки. Волос совсем немного, и Хо еле сдерживал улыбку, когда слышал довольно громкие хрипы. Тонки ножки того так и желали разойтись в разные стороны, но вот Чо вновь касается губами его лобка, и Сок крепко сводит ноги от удовольствия. Он ничего не видел, и не знал, что будет делать Джинхо, что у него на лице, и он ждал, желал ощутить его губы на себе, ощутить всю его любовь на себе. И вот уста его мягко и медленно ложатся на влажную головку. Сказать, что Усоку было приятно — ничего не сказать. Его глаза так и ползти на лоб, но открыть их он не смел, слушаясь своего мужчину. Джинхо — его любимый мужчина, не просто Хён. И Чо знает это, он это показывает, любит. С удовольствием лижет и трогает, просто наслаждается тем, как Сок мечется под ним. И вот мужчина наконец спускается ниже, плоть того раскрасневшаяся и горячая, он целует и трогает, потихоньку направляясь к "там", и Усок крепко сжимает губы. Джинхо рисовал на нём картины, произведения искусства губами, всё срывая и срывая эти нежные бутоны, что прямо на его глаза распускаются в прекрасные пионы; бардовые, розовые, белые... Они расцветали засосами на теле мальчишки, и среди этой красоты была одна такая алая пышная зимняя роза — его губы. И был также один совсем нежный молодой невинный бутон, маленький и хрупкий. И Джинхо — Дьявол. Он сорвёт его сегодня, так безжалостно, делая это, потому что хочет, потому что ему просто нравится срывать эти цветы невинности, что сыпались сухими песчинками в его руках. И никакой невинности у Чона уже не было, он грязный. Но он счастлив. Ровно столько, сколько и Хо. Они оба не идеальны: Чо не ангел, и Усок им уже не являлся. Ровно с того момента, как полюбил мужчину; он пал в глазах Бога, но расцвёл в глазах любимого. Как же много чувствительных мест на теле Сока: талия, бёдра, спина, шея, ладони, колени. Но ни разу он ещё не стонал, ощущая лишь горячее дыхание кожей, просто от мысли, что сейчас ему будет хорошо. И Джинхо, не медля, касается губами, согнув его ноги и расставив широко. Усок крупно содрогается под ним. Чо вдруг превратился в зверя: крепко сжал сильными руками его бёдра, протолкнул язык внутрь — запах исходил волшебный; детское мыло с лесными ягодами — и начал вылизывать своего мальчика, пробовать на вкус. Кусал, целовал, Чон был где-то на облаках. Старшему совсем не хотелось прекращать это, и он не прекращает, всё раздвигая мягкие ягодицы того и вкушая его, так горячо. Так горячо было внутри. Так горяч был его язык. Так невыносимо жарко становится от трёх только свечей, и Усок лежит весь красный и всё ещё невинный в глазах того и держится за его волосы, иногда сжимая, когда Хо проникал глубже. Джинхо так долго делал это, что весь подбородок его уже был мокрый, а на лбу выступила капля пота. Чон замученный, и вдруг сквозь зубы пробивается стон. Такой тихий, еле уловимый и невесомый. Мужчина был даже почти уверен, что ему показалось, но от таких действий Усок не мог не застонать. Он сжался сильно вокруг длинного пальца, несмотря на наставления того, чтобы он расслабился, и закусил губу, не желая пока что спрашивать, что же такое делает Хо сейчас. Вместо этого, он пытается выговорить хоть слово — "Подожди", "Боже" или просто "Хён". Но выходили лишь жалкие рваные выдохи, такие тяжёлые, что заполняли всю небольшую спальню Джинхо. И Чо хочет развесить эти звуки наслаждения по стенам, чтобы молиться на них, молиться за счастье своего мальчика. Джинхо медленно вытаскивает палец, он легко скользил внутри по стенкам, разнося мурашки по бёдрам Усока, и щедро смачивает слюной, вот тогда ему не могло показаться, стон был несдержанный, но при этом такой в стиле Чона — аккуратный и манящий. И мужчина, закусив губу, проталкивает глубже, быстро щекоча его внутри. Усок был готов расплакаться от ощущений, просто чувствовать что-то прямо.. "Там" было так приятно, что он был готов, буквально, умолять Джинхо ускорится с этим делом. Тогда Хо, поняв его покачивания бёдрами, добавил ещё палец, немного выжидая перед тем, как поместить все четыре, и Чон пожалел, что начал подгонять его. Лёгкое удовольствие мигом сменилось саднящим дискомфортом. Он сжимался, кусал губы, выгибался, но не мог остановить того. Похоть наполняла разум младшего так же быстро, как неприятные ощущения покидали его. Чо не двигается, ждёт, когда тот привыкнет к таким ощущениям, и ему так невообразимо нравилось смотреть на него сейчас — как всегда прекрасен, пластично прогибает спину, щёки его полыхают огнём страсти, а внутри так жарко, так невыносимо жарко, что ещё чуть-чуть и Сок начнёт плавится, как воск свечей, чьё пламя подрагивало так же, как и он дрожал сейчас от удовольствия. — Посмотри на меня. Усок наконец открывает глаза, ему впервые страшно перед Джинхо. Он пристально смотрит, прося чего-то очами, и ему так страшно, такая огромная дрожь завладела им, смещая желание, страсть и любовь, и Чон, проглотив неизвестный ком в горле, так глубоко заглянул в его глаза: — Что ты хочешь сделать, Джинхо? — Я хочу показать тебе всю свою любовь. И, так нежно, но настойчиво, Хо срывает этот бутон, и в его любящих руках он не сохнет, а покрывается тонкой коркой льда; он будет жить всегда. И этим цветком он заполняет пустоту в своей душе — пустота в сердце давно заполнена. Джинхо двигается медленно, не причиняя и капли боли своему мальчику, а Усок смотрит в его глаза так, как тот и сказал ему, слушается. Крепко держится за его плечи и так чертовски приятно сжимается вокруг, что Чо не выдерживает и низко стонет ему на ухо, так сексуально. Ускоряется, и Соку так сложно подчиняться приказу того, он жмурится и закрывает ладошкими красное лицо, и в следующий миг старший берёт его запястья, так крепко и властно, и располагает его руки по обе стороны от головы, сильнее вжимая в кровать. Тогда Усок всё же открывает глаза, всё кусая губы, взгляд его был столь мутный и умоляющий, а звуки.. Эти грязные звуки... Эти шлепки сильного тела о мягкую попку. От них младший рдел ещё больше. Мужчина вдруг продолжает двигаться внутри, проникая так глубоко, что Усок не верил, как это он полностью умещаелся внутри. Он двигался динамично и достаточно быстро, чтобы Чону было сложно молчать. И вдруг он опускает руку вниз, остановившись, глаза того распахнулись широко, младший ждёт, и Хо ощутимо нажимает на головку его члена, Усок прогибается, и тогда слух Чо впервые озарил столь сладкий и громкий стон. Парень застыл с выгнутой дугой спиной, и Джинхо ещё раз грубо толкается глубоко, прорычав что-то тому на ушко. Ему казалось в тот момент, что он — самый счастливый человек в мире. Он наконец смог показать всю свою любовь, смог наконец доставить любимому удовольствие, от этого так тепло на душе, но не так тепло как внутри у Чона, "там". Жар между телами, Джинхо придерживает его спину, этот ракурс был идеален, двигается достаточно быстро, Усока распирает. Он крепко сжимает губы, жмурится, и тот вдруг покидает его тело, нависнув сверху. — Стони, детка, стони.! стони так громко.., — он пошло шепчет ему в лицо, медленно и чётко, и у Усока мурашки от такого властного тона его мужчины. — Как только можешь.. Он целует Сока в губы, прежде чем бесцеремонно войти внутрь вновь, снова задевая его, Джинхо так нравилось говорить: "Струны души", он играл на них, и выходила у него такая чудесная музыка, что слух радовался и ликовал с каждым стоном того, с каждым криком. И Усок так красиво изгибался и двигался, что Джинхо готов поклясться, это лучше любых ожиданий и представлений. Он был так рад видеть это, созерцать искусство — он давно об этом мечтал — и слушать эту чудесную звавораживающую композицию; хотелось подпевать. А Чону было так неописуемо приятно, как же тому удавалось попадать прямо в точку? С каждым погружением Хо внутрь, ему казалось, что он готов расплавиться. Расплавиться, как воск, очень быстро и легко; а Джинхо — тот самый огонь, что приятно обжигал его и согревал, принося своими прикосновениями такое тягучее удовольствие. Усоку было так трудно молчать, он жмурился и сжимал зубы, стараясь не проранить и звука, но когда Джинхо так томно и страстно велел ему стонать и не сдерживаться, стены окрасились красным. Цветом похоти, цветом его губ, его стонов. Просто понимать, что"Он".. Прямо... "Там", было так чертовски приятно, отчего глаза Чона поползли на верх, и он выгибался до предела, дугой, так красиво, словно кукла. Джинхо так нравилось порой называть его так, ведь Усок действительно был таковым: тонкая талия, не менее тонкие ножки и ручки, огромные глаза, длинные ресницы — Усоку никогда не нравилось то, что он предстаёт именно куклой в глазах любимого, но сейчас, когда Джинхо трахает его непозволительно глубоко и быстро, эти слава приносили лишь удовольствие и приятное смущение: — Моя куколка... Стены тут очень толстые, каменные, но, казалось, их слышали все. Каждый слышал обсалютно всё — тихое рычание Джинхо, шорох простыней и даже прикосновения нежных пальцев о чувственныю плоть. Так оглушительна была их любовь, и Хо вновь опускает руку вниз, начиная трогать своего мальчика, и для Усока этого всего слишком много. — Хён! — вырывается изглубока, и Джинхо мигом перехватывает его стон губами, промолвив тихо, но достаточно громко, чтобы всё тело Усока сковали чувства и наслаждение: — Стони моё имя, солнце. Тогда его слуха впервые коснулось настоящее искусство. Этого, одного только слова, имени, хватило, чтобы Усок кончил в его пальцы, ощутимо пройдясь ноготками по спине того. И дальше он уже конкретно не помнил, что было, его так сильно накрыло, просто с головой, что в глазах мигом потемнело, и он пребывал где-то непонятно где. То ли на облаках, то ли он потерял сознание. Но он отчётливо слышал низкий, пронизывающий его сознание стон и это чертовски желанное и усталое: — Я люблю тебя.. — на ухо. — Я.. люблю тебя... Усок сидел среди других, теряясь в толпе, и плакал. Тихо, но очень горько. Ему было так тяжко наблюдать за тем, как Джинхо перед всеми стоял и признавался во всём, в чём согрешил. Так мерзко, что всю вину он взял на себя, смотря куда-то вдаль и бесцветно, но чётко проговаривая каждое слово. Так отвратительно... от себя самого. Их обоих оттуда с треском выгнали, в наказание, а может и к счастью, принудив признаться во всём публично. Но Джинхо, строго и не желая слушать кого-либо, заявил, что во всём виновен именно он — и никто другой. Таким образом, каждый мог слышать его идеальную вкратчивую речь: “Я согрешил. Я полюбил мужчину. За что неустанно прошу у Бога прощения. Я не нуждаюсь в прощении кого-либо из вас, мне всё равно, что вы обо мне подумаете. Но мне не всё равно, что вы все до сих пор не поняли... Главный ответ, которого нет ни в библии, ни где-либо ещё. Ответ на все вопросы, ответ Богу на все наши ошибки. Ответ? Хотите ли вы получить его? Или же вас устраивает жизнь без вопросов, по прописанным заповедям? Жизнь без чувств и собственного выбора? «Любовь». Вот ответ. И мне искренне жаль, что никому, кроме нас, не удалось всё же познать это. А сейчас. До свидания. Я был рад жить здесь со всеми вами.” Джинхо стоит на пороге, держа крепко Хёнгу на руках. И дышит. Воздух так восхитителен, пропитан солнцем, свежестью и.. свободой. Он катит за собой старый чемодан, с которым его отдали туда пятнадцать лет назад, и Гу радостно хохочет, крепко держась за него руками и ногами. Адачи стоит в тени холодных колонн, щурясь от яркого солнца, и мимо проносится Усок, босиком прыгая в подстриженную траву. За ним по склону катится его чемодан, и он останавливается, оборачиваясь к Юто. — Идём, братишка! — он протягивает ему руку, широко улыбаясь, и Адачи, отбросив все задние мысли, крепко сжал её, выбегая следом. Так тепло было на душе, у него почти что бегут слёзы из глаз. Он держит ладонь Чона, с горки несётся за Джинхо; и не отпускает. Не отпустит. — И куда мы, Хён? — поднимает взгляд Хёнгу, всё так же улыбаясь. — Ко мне домой. — отвечает Хо, обернувшись на двух парней, что бежали следом. Он идёт чуть медленнее, чтобы те нагнали их; и он счастлив. Они все счастливы.