Если ты умрёшь завтра

Леви чувствовал тогда, что это их последняя ночь. Тревожное чувство неизбежности сдавило его внутренние органы в один болезненный комок, грозящий взорваться в любую секунду и уничтожить его существо к чёртовой матери. Он помнил, как тогда надеялся, что умрёт. Не первым, нет. Леви не хотел, чтобы ОН страдал из-за его смерти. Не хотел, чтобы к ЕГО боли добавилась ещё и эта скорбь. Но смерть стала бы освобождением. Это было забавно. Леви чуть не убил его и даже спустя годы чувствовал себя виноватым порой, но Эрвин всё равно любил его. Любил неприметную замухрышку из Подземного города, способную лишь материться, хамить и кромсать титанов. А ещё очень хорошо убираться, как любил напоминать Эрвин. Он показывал свою любовь мягкими взглядами, рукой, неуверенно положенной на плечо, даже чаем, который он заказывал специально для Леви. А редкими ночами, когда у них появлялось свободное время, Эрвин ласкал его нежно и неспешно, держа в своих объятьях так крепко, словно Леви был самым дорогим для него человеком. Словно ничего больше не имело для него значения. Леви чувствовал себя таким счастливым, как никогда в своей никчёмной жизни. Он не знал, чем заслужил такой подарок, но принимал его с благодарностью, наслаждаясь каждым моментом короткой радости. Однако шли годы, происходили неожиданные события, и на какое-то мгновение Леви позволил себе капельку надежды на большее. Он позволил себе помечтать, представил себе будущее без титанов, в котором они с Эрвином будут мирно жить в какой-нибудь лачуге, ловить рыбу, пить чай по вечерам и каждую ночь засыпать в обнимку в одной постели. «Ведь Эрвин достаточно умён, правда? — иногда спрашивал себя Леви. — Он достаточно умён, чтобы раскрыть тайну происхождения титанов, правда?» Он забрался так далеко, как никто прежде, и ему суждено привести их к безопасной и свободной жизни, правда? Правда? Правда? И хотя Леви каждый раз возвращался к жестокой реальности, в которой, как он знал, не бывает счастливых финалов, он всё равно позволял себе забыться и притвориться, что всё по-другому. Пусть даже всего на мгновение. Когда глаза Эрвина закрылись навсегда, Леви смотрел на его лицо и задавался вопросом: «Когда же придёт и моя очередь?» Сдаться было бы так просто, но он не мог себе этого позволить. Как мог он бросить всё, когда Эрвин и сотни других людей пожертвовали своими жизнями, и когда он поклялся Эрвину убить Звероподобного? Поэтому с тяжёлым сердцем Леви поднялся и продолжил путь по этой проклятой земле, влача жалкое существование самого сильного воина в мире. Он корил себя иногда. За то, что позволил Эрвину умереть так рано. Быть может, Леви всё перепутал. Быть может, Эрвин предпочёл бы остаться в живых титаном, но добраться до подвала. Иногда Леви наказывал себя за ошибку, отказывая себе в пище или уборке, однако в конечном итоге всегда приходило горькое осознание того, что Эрвин был бы несчастен, а растущее чувство вины стало бы куда более страшной каторгой, чем смерть. Старуха на рынке как-то сказала, что люди, которым нечего терять, страдают меньше других. Леви был готов рассмеяться ей в лицо. Всю свою жизнь он только и делал, что терял: мать, у чьего хладного трупа он сидел неделями, бросивший его Кенни, Фарлан и Изабель, друзья из разведки, снова Кенни, Эрвин — однако с каждой потерей будто становилось только больнее. Потери не шокировали его, но, если что-то ожидаемо, это не значит, что оно приносит меньше горя. Скорее, наоборот: ты ожидаешь неизбежного с ноющей болью в груди, от которой всё время хочется разрыдаться, а затем всё, наконец, рушится, и боль становится невыносимой, заглушая собой все звуки мира, оставляя лишь мрак и холод. Окружающие привыкли видеть Леви спокойным и измученным, но, вернувшись из Шиганшины, он запёрся в комнате и выл, вцепившись руками в матрас. Он даже не смог забрать его тело. Когда Леви успокоился, уже наступил рассвет. Под ногтями запеклась кровь, подушка намокла, а сам Леви лежал на спине, сложив руки на груди и бесцельно пялясь в потолок. Боль нисколько не утихла, но усталость не позволяла метаться по кровати, словно раненое животное. За их последней ночью с Эрвином тоже следовал рассвет. Люди всегда ждут света, но для некоторых тьма гораздо дороже. Леви разозлился тогда. Он редко злился на Эрвина и уж точно не так, но в тот день Леви был так зол и расстроен, что был готов переломать ему ноги, запереть его в клетке или даже упасть на колени, рыдая и умоляя остаться в безопасности. Однако Эрвин был неумолим. Он принял решение, и Леви видел по глазам: что бы он ни сделал, ему не удастся переубедить Эрвина. Он снова собирался сыграть со смертью, но в этот раз у неё было больше козырей. Но как бы Леви ни злился на Эрвина, он не хотел расстраивать его своими упрёками и потому выместил поглотившее его отчаяние на Эрене с Жаном, после чего спрятался ото всех, погружённый в тяжёлые мысли. Жизнь будто издевалась над Леви, подсовывая все воспоминания, связанные с Эрвином: Эрвин поддерживает его даже после того, как узнал про его истинные намерения. Эрвин напивается и целует его. Эрвин запинается и отводит взгляд, признаваясь, что неравнодушен к нему. Их первая ночь. Их первая крупная ссора. Страстное примирение. Леви практически полетел в спальню Эрвина, ругая себя за глупую трату времени, тогда как было только одно место, где он должен был находиться. На порог он зашёл спокойно, неуверенно держась за ручку двери и молча глядя на хозяина. В тот момент у него и появилось это ужасное чувство: чувство неизбежного конца. Эрвин стоял, наклонившись, но замер при виде Леви и медленно распрямился. — Не думал, что ты придёшь, — еле слышно проговорил Эрвин, потупив взгляд. — Тч, куда же ещё мне идти. Леви подошёл к нему и, когда они обнялись, глубоко вдохнул его запах, зная, что всё равно забудет его со временем, но это время ещё не настало. Они простояли так долгое время, пока объятье не перешло в глубокий, интимный поцелуй. Леви чувствовал тогда, что это их последняя ночь, но он притворился, что это лишь одна из многих. Эрвин вошёл в него медленно и плавно. Им некуда было спешить: впереди ждала целая жизнь. И двигался он так же спокойно, не отрывая от лица любимого взгляд. Леви щипало глаза, и он хотел отвернуться, но не смел. Нужно было запомнить каждую чёрточку. Его орлиный нос, забавные ушки, губы, которые Леви так любил целовать, светлые волосы, в которые он так любил запускать пальцы. И, конечно, огромные голубые глаза, смотревшие на него сейчас с любовью и смирением. На пике оргазма Леви прикрыл веки, теряясь в ощущениях и пытаясь не кричать слишком громко. Он чувствовал Эрвина в себе и желал, чтобы это чувство осталось с ним навсегда. Они лежали, держась за руки, и Леви не сводил с Эрвина глаз, пока тот задумчиво смотрел в окно. — Когда всё закончится, у нас ведь будет свой дом, Леви? Где-нибудь у океана? Голос Эрвина звучал так по-детски наивно, а лицо вдруг помолодело лет на двадцать, и Леви подумал, что, может быть, если они оба притворятся, так всё и получится. — Обязательно. Будем убираться каждый день. — Я буду ездить на рынок тебе за чаем. — Куда ж ты денешься. Они оба тихонько засмеялись. Эрвин быстро заснул, а Леви погладил его по влажным волосам и продолжал любоваться его умиротворённым лицом часами, пока не наступило утро нового дня. Первое время было невыносимо вспоминать эту ночь. Как и все предыдущие. Воспоминания заставляли его впадать в состояние подобное агонии. С годами же они начали помогать. Леви окунался в них при первой же возможности — воспоминания стали его наркотиком. Он жил теперь у океана в своём собственном маленьком домике. Титаны больше не были угрозой, хоть и трудно было в это поверить. Осознание того, что он справился, что не подвёл Эрвина, приносило хоть какую-то радость. Боль притупилась и стала казаться далёкой, но Леви изменился теперь. Война изменила его, потери — тоже. Со смертью Эрвина от Леви словно отвалился кусок. Большой и важный кусок, без которого он не был собой. Леви жил, ел, дышал, иногда общался с людьми, но уже не чувствовал себя целым. После окончания войны у него появилось много свободного времени, и он много размышлял. Леви думал о том, как несправедлива была судьба. Да, не только к нему, ну и что с того? Она забрала у него всё и всех, не оставив ничего взамен. Однако теперь Леви позволил себе надеяться. Надеяться постоянно, каждую минуту. Люди за стенами научили его этому. И даже если это была ложная надежда, он цеплялся за неё, как за спасательный круг. Каждый вечер Леви сидел на берегу и смотрел в бесконечную даль, мечтая о новой встрече. Он не собирался умирать, но знал, что однажды это произойдёт, и тогда, быть может, они встретятся вновь. Будут мирно жить в какой-нибудь лачуге, ловить рыбу, пить чай по вечерам и каждую ночь засыпать в обнимку в одной постели.