Конец

— Тодороки? — Мидория стоит напротив меня. Ветер рвано дергает его непослушные торчащие волосы, бросает их на лоб, закрывая большие светящиеся глаза. Они всегда как будто светились. Такие родные, по цвету напоминающие небольшие чистейшие изумрудинки. Добрые и лучистые. Каждый раз я тонул в них, захлебываясь в немом восторге, не в силах пошевелиться из-за бабочек, порхающих в животе. И каждый раз мои мысли улетали, а голова становилась совсем пустой. Каждый раз… Кроме этого. Сейчас его глаза потухли. Изумрудинки не сияли, а взгляд стал глухим. Так же глухо теперь у меня в груди. Мидория сжимает губы в тонкую бледную линию. Я… Снова не могу двинуться, но на этот раз не от счастья. — Прости… — мой голос совсем уже охрип, и вместо твердого уверенного слова я слышу жалкий шепот. — Я… Не хотел! Это не я… Это… Мои руки мелко дрожат, пальцы не слушаются. Я уже смертельно устал. Я не знаю, свалюсь ли я замертво, если сделаю еще шаг. Даже, если навстречу Мидории. Одна моя сторона полыхает, кажется, уже давно поджаривая меня изнутри. Мне хочется содрать кожу, опустить обожженное измученное тело в ледяную воду. Другая — замерзла настолько, что я рискую отморозить себе пальцы рук или ног. С учетом того, что их даже перестало ломить от холода. Синяки монотонно ноют, я остро чувствую каждый порез на теле. Разорванная униформа еще клочками болтается на мне… Но все равно каждая моя мысль только о Мидории. Я не хотел… Я не хотел… Я не хотел его предавать, понятно?! Он не должен был знать! Не должен был видеть это! Мидория, зачем? Мне становится очень горько. Я его теряю. Прямо сейчас. Он ускользает от меня, как песок сыплется сквозь пальцы. Если он уйдет… То я упущу свой шанс на счастье? Я чувствую, как плечи становятся очень тяжелыми, и я падаю на колени, больно отбиваю их, не понимая, чувствую я груз совести, просто устал или на меня действительно что-то давит. Я вижу затылок Мидории. Кривлю губы — это должна была быть горькая улыбка. Как и всегда, Изуку не смог справиться со своими волосами, и они опять торчат в разные стороны. Я помню, как один раз позволил себе в шутку коснуться их, попытаться пригладить, удерживая вертящегося и хохочущего Мидорию за плечи. Конечно, у меня тоже ничего не получилось. Но зато я почувствовал, что они жесткие на ощупь, что в них легко путаются пальцы, увидел, как он щурится, когда я глажу его по голове. В груди защемило, а в глазах все плывет и разъезжается. Я не плачу… Я не могу! По щекам бегут мокрые дорожки. Я вижу, как Мидория уходит. Он ссутулился. Ему тоже тяжело. Я хватаюсь за единственную оставшуюся соломинку, чтобы спастись, собираю последние крупицы силы. — Мидория! — зову я. — Мидория… Я… Я люблю тебя! Я вижу, как он замер, и усмехаюсь. Сердце пропускает удар, когда Изуку разворачивается. И дыхание перехватывает — он тоже плачет. Как я мог? Он ведь плачет из-за меня. Разве я могу заставить его плакать? Некстати кончаются все силы, я роняю руки на колени. Я могу только смотреть, как Мидория медленно подходит ко мне, шаркая ногами, как старик. Он пытается не смотреть мне в глаза, прячет взгляд куда-то вниз, в район моей шеи или груди. Когда между нами почти не остается свободного места и, чтобы смотреть на Мидорию, мне приходится высоко задирать голову, он смотрит мне в глаза. Его взгляд все еще тусклый и глухой, но теперь я могу различить в нем… Боль? И детскую обиду на несправедливость. Он медленно опускается передо мной на колени, кладет натертые ладони на мои щеки, и его прикосновение обжигает кожу. Я чувствую, как начинает бешено биться сердце. Надеюсь, оно не проломит грудную клетку. Я задыхаюсь от нашей близости. Я так долго о таком мечтал… Почти о таком. Мидория зажмуривается, и еще одна капля срывается с густых ресниц. Он открывает глаза, и смотрит, кажется, прямо в мою умирающую душу. Я ничего не могу ему сказать. — Я тоже тебя люблю, — слышу его голос как будто через толщу воды, но в то же время звук кристально чистый. Хриплый и совсем не яркий… Как было раньше. Теперь он так близко. Я чувствую его рваное дыхание на своих губах, и в душе у меня, кажется, теперь теплится надежда. На секунду, совсем чуть-чуть взгляд Мидории теплеет. Он не скрывает грустную улыбку. Замерев, Изуку прикрывает глаза и наклоняется ко мне. Его сухие обветренные губы прижимаются к моим, а руки, так привычно покрытые шрамами, придерживают меня за щеки. Сердце готово вырваться из груди от счастья и отчаяния. Мидория! Я так давно хотел этого. Изуку замирает на время, я чувствую влажные дорожки на его щеках, хотя я не уверен, что это не мои собственные слезы, чувствую, как дрожат его губы. Я бы сам хотел прижать его к себе, обхватить одной рукой за талию, другой — зарыться в непослушные волосы на затылке. Шептать бесконечные слова любви на ухо. Покрывать поцелуями лоб, глаза, нос, скулы, щеки, губы. Делать его счастливым одними только прикосновениями. Но у меня не осталось сил даже на то, чтобы прохрипеть его имя. Мидория отстраняется от меня, сглатывает тяжелый ком в горле, отводит взгляд и молчит. Я тоже. Только стараюсь запомнить каждую черточку его лица — еще детские веснушки на щеках, почти незаметные морщинки у глаз, вьющиеся, падающие на лоб, прядки волос. Только я не хочу запомнить его таким несчастным. Наконец, он снова смотрит на меня и я слышу его тихие слова. — Тебе нужно было сказать это чуть раньше. Уже… — будто споткнувшись, Мидория замолкает. Но я знаю, что он хотел сказать. «Уже слишком поздно». Он смотрит на меня тепло и грустно, и на секунду я снова окунаюсь в океан его доброты и любви. Я почти счастлив. Мидория отчаянно мотает головой, рвано вдыхает и слишком резко встает на ноги. Не задерживаясь, чтобы не передумать и не остаться со мной, он почти бежит отсюда. Мне кажется, что один раз он даже почти оборачивается. Возможно, я сам себе это придумал. У меня нет сил на то, чтобы криво усмехнуться, и я просто закрываю глаза.