слушая "ничего"

Я ненавидел всех на этой вечеринке. В том числе, наверное, и себя, потому что я облажался. Ну, это не впервые, но всё равно обидно. У меня в голове было всего два вопроса: кто, блядь, устраивает вечеринки после вечера талантов? И с чего я решил, что умею играть достаточно хорошо для того, чтобы выступить перед полным залом? Ох, чёрт. Все люди — придурки. А я придурок в квадрате. Ты подсел ко мне на обляпанный диванчик. Ты сказал: — Рокер, прости, у меня такая дырявая память, что я завтра не вспомню твоего лица, — улыбнулся. — Но ты играл классно. Мне понравилось. Я глотнул пива. Потом ещё. И ещё. Это моя вечеринка, и я её ненавижу. — Не игнорируй меня, рокер, — ты всё ещё улыбался, а мне было всё равно. — Знаешь, жизнь такой отстой. Ты улёгся мне на колени. У тебя были жёлтые волосы. Тянет блевать от такого цвета. Я погладил тебя по плечу, сминая рукав серой толстовки. Я сказал: — Свали к ебеням. Ты не свалил. Наверное, потому что после я прижал тебя к себе. Мы облажались, жизнь отстой, а у тебя дырявая память. Не так ли? На следующее утро ты подсел ко мне в столовой. Мои друзья — ладно, лирическое отступление: люди, с которыми я ходил на вечеринки, одобряемые родителями, и гонял мяч по новой баскетбольной площадке — тыкали друг друга лицами во вчерашнее выступление. Конечно же это выложили на ютуб. Пришлось сделать вид, что мне поебать, и отсесть от них в дальний угол. — Привет, Рокер, — сказал ты. — О тебе говорит вся школа. — О нас, — ответил я. — Ты тоже звезда местного разлива. — Ну да, — ты запихнул в рот сразу три орео и даже не предложил мне. — Похуй. — Мне тоже, — я солгал. — Давай дружить? И я не ответил, а просто пожал плечами. Как будто мне нужны были друзья! Как будто мне был нужен Джош Дан! Нет. Никогда. Мне доставались бесплатная выпивка и сигареты, а тебе — пассажирское сидение в машине, где когда-то вся баскетбольная команда чуть ли не устроила оргию. Классно, ты смеялся над этой историей, а потом попросил включить что-нибудь весёлое на радио. В дневном эфире крутили Лану Дель Рэй. Ты затянулся очередной сигаретой, намотал узлом на голову мою баскетбольную форму и спросил, люблю ли я панк-рок. Я погладил твоё колено сквозь дурацкие голубые джинсы и сказал, что мне по душе хип-хоп. Мы виделись каждый день: пересекались в коридоре, в столовой, на стадионе. Ты никогда не был грустным, ты никогда не был с кем-то. Ты говорил: «Привет, Рокер». Мои друзья ненавидят ублюдских мальчиков с жёлтыми волосами, а я всегда ненавидел их. Я привёл тебя на старую баскетбольную площадку, где раньше сидел в одиночестве, но всё равно в компании отцовской гитары, к которой тот не прикасался больше двадцати лет. Я старался брать все аккорды, зажимать сраные баррэ и не оглохнуть от собственного несовершенства. Ты сел на асфальт, ты попросил сыграть что-нибудь личное. Мне пришлось признаться, что у меня ничего нет для таких случаев. Ты сказал сыграть что-нибудь другое, что-то, что я могу. Я ответил, что ничего не умею. Ты отобрал гитару, и мы сидели в тишине до самого заката. Ты наслаждался моим «ничего». Я умирал, потому что не мог тебя ненавидеть. Джош, знаешь, если бы ты был одеялом, то звался бы ветераном лоскутных войн. Перешитый, заштопанный, со следами от окурков на шее — да, я их видел, но так и не смог найти правильные слова, чтобы стало легче. Твой лучший друг сказал, что ты мудак. Твой отец прибил любимую собаку. Твоя мать ушла к какому-то наркоману со стажем и огромным членом. А я не хотел быть твоим спасением. Да даже если бы хотел, то всё равно не смог. Ты делился со мной чипсами и говорил, что паприка вкуснее крабов. Ты никогда не носил наушников. Ты игнорировал ненависть всех моих друзей. Я прижимался к твоему плечу. Я гладил тебя по волосам. Я возил тебя по ночному городу и ничего не мог рассказать о звёздах, о каком-нибудь баскетболе, о музыке, которая играла на радио. У меня всё было, если честно, хреново. Ну, с родителями, с фальшивыми приятелями, с собой. Ну и с жизнью, конечно, но это как-то автоматом, потому что люди счастливы только в инстаграме. Они накладывают на себя тысячу фильтров, чтобы стать лучше и чуточку радостнее, чем они есть на самом деле. Хотелось бы использовать такой на собственном существовании, но настройки лагали так же, как я на вечере талантов. Все говорили, что у меня недостаточно причин для грусти. Если честно, я тоже так считал, но не мог после объяснить, почему это чувство грызло меня изнутри. Ты не требовал объяснений, ты даже не хотел помочь, но рядом с тобой я забывал о неудачах. Ты называл меня рокером. Мы целовались на всех сидениях машины под все песни, что крутились на радио круглые сутки. Ты не говорил, что сдашься. Ты не говорил, что будешь бороться. Жизнь — это война, но мы не пацифисты, а ёбаные швейцарцы. У меня не было друзей, кроме меня самого. Моя мама думала, что я обязан стать какой-нибудь легендой, а мой отец пил. Наверное, для того, чтобы у его детей была по-настоящему красивая и грустная история. Мои фальшивые приятели каждый день говорили, что я неудачник, и они были правы. Твои волосы стали красными. Джош, я не знаю, как мог влюбиться в тебя, потому что это не то, чего я хотел. Ты пришёл в мою комнату и сказал: — Прости, рокер, кажется, моё сердце потерялось в ванной… а ещё что-то попало в глаз. Ты весь вечер прорыдал в мои колени. Я обнимал тебя за плечи, не зная, почему не могу плакать так же. Всё было плохо. Всё было по-ублюдски отвратительно. Я пел тебе все песни, которые слышал на радио, но ни одна из них не была о чём-то личном. О чём-то, что происходило между нами. Я спросил тебя: — Что это такое? А ты ответил: — Я не знаю. И мы ничего не могли с этим поделать. Иногда мне хотелось вернуться в тот вечер и не выступать. Ты бы не сел ко мне на диванчик. Мы бы не заговорили. Ты бы свалил к ебеням, если бы я тогда правда попытался тебя оттолкнуть, да? Наверное, нам просто нужно было разобраться в себе. Найти какие-нибудь ответы, подогнать, как в тесте, к которому ты не готовился. Может быть, что-нибудь да сошлось. Ты лежал на асфальте. На старой баскетбольной площадке. Я купил тебе чипсы и сигареты. Ты сказал: — Знаешь, меня переебало. — Знаешь, меня тоже, — и я не лгал. Мы всё ещё виделись в коридоре, но теперь я тоже был один. Ты здоровался первым, а мне хотелось сбежать. Ты называл меня рокером, а я на самом деле любил хип-хоп. У тебя были красные волосы, а я боролся со стенкой в надежде стать хотя бы кем-то. Кем-то большим, чем просто «ничего», хотя я знал, что тебе этого было достаточно, но тишина — это спутница смерти. Знаешь, пару дней назад я нашёл твоё сердце в ванной. Теперь оно бьётся у меня в груди, но, видимо, это не имеет никакого значения. Кофта вся провоняла дымом твоих сигарет. Я лежал на асфальте. А звёзды били в глаза. Ты не пришёл сегодня. Ты не пришёл вчера. Я сказал: — Эй, хип-хопер, залезай в мою тачку, — и открыл дверь. Ты даже не спросил, куда мы едем. Просто включил радио, и играла какая-то старомодная песня, которую не застали даже мои родители. И она была о чём-то слишком личном. Наверное, даже не о смысле существования и скорой смерти. Наверное, даже не о чём-то, что я мог выразить словами. Ты подпел: — Возьми мою руку, возьми в придачу всю мою жизнь. У меня на задних сидениях была гитара, на передних — мы. Я попросил сделать песню погромче, потому что тишина — это синоним страха.