Моё наслаждение

      Перелёт дался тяжело. За мной сидела какая-то мамочка с годовалым ребёнком, и малыш практически не затыкался за все три с половиной часа в пути. Вадиму было всё равно, тот как вставил беруши, так и проспал весь полёт, изредка приоткрывая один глаз, чтобы оценить обстановку. Я же... Терпеть эти беруши не могу.       Собственно, когда мы приземлились в Пулково, единственное, чего я хотел, это душ и мою любимую постель, которая наверняка соскучилась по мне за четыре месяца отсутствия. Впрочем, пока мы ехали по ночному Питеру, самочувствие моё немного улучшилось. Правду говорят: дома и стены лечат.       Я надеялся, что нам с Вадимом удастся проскочить домой незамеченными, но на ресепшене сидела не только ночной администратор Леночка, но и мама, запахнувшись в какой-то излишне нагроможденный орнаментом шёлковый халат, и нервно покачивала ногой.       – Ну наконец-то...       – Ваше Высочество, – пробасил сзади Вадим.       – Ой, Вадик, – скривилась мама, махнув рукой на моего защитника-помощника-пособника Вадима.       – Ваше Величество, – ехидно поздоровался я, поддержав полуночный официоз.       – А ты, я смотрю, по родительским подзатыльникам в своём Оксфорде соскучился? – прищурилась на меня мама.       Она подошла к нам и в противовес словам приобняла Вадима, похлопав по плечу, а затем крепко обняла меня. Я, конечно, ответил, но напоследок всё же был наказан унизительным поцелуем в лобик. После чего мама ещё и по плечу меня не слишком дружественно шлёпнула. Я хотел было возмутиться рукоприкладству, но почти сразу понял, что за дело.       – Я просила написать мне, как только вы приземлитесь!       Злобный мамин зырк достался не только мне, но и Вадиму. Тот, как пристыженный пёс, начал озираться по сторонам, пока взгляд его со счастливым облегчением не упал на мой чемодан, который ему срочно, вот прямо сию секунду понадобилось отнести в мою комнату. Я вздохнул.       – Мам, давай ты меня завтра попилишь, – неспешно поплёлся я за Вадимом.       – Тяжёлый перелёт? – обеспокоено спросила мама, решив проводить меня.       – Там ребёнок был, – пояснил я, – голова просто квадратная. Когда мы сели, мысль была только одна: до дома добраться. Не ругайся.       – Я тебе говорила, что нужно брать первый класс, – развела руками мама и напомнила: – А если бы ты согласился на кампусе ещё пару денёчков пожить, то полетел бы вообще на частном.       – Вот нах... фига мне на частном лететь?! – моментально вспыхнул я возмущением, едва удержав на языке непотребства, – я наоборот хотел побыстрее!..       – Дался тебе этот Петергоф, – закатила глаза мама, прекрасно понимая, почему я хотел побыстрее вернуться домой.       – Да, дался, – насупился я, – сейчас Петя приедет из этой своей Уганды и займёт Монплезир до самого октября. Как в прошлом году, – глотая обиду, вспомнил я.       – Ну и что, ты прямо в шесть утра завтра, что ли, подорвёшься туда ехать? – мама явно не понимала масштаб трагедии, но, когда от меня не последовало ни единого возражения, обозначила невозможность такого расклада, многозначительно глянув: – Лёша, нет. Ты должен поздороваться с отцом.       – И когда у него окно?       – На два часа назначено, – излишне буднично ответила она.       – Назначено? – переспросил я, нахмурившись, – с каких пор "Привет, пап" вносится в его расписание?       – Лёш, – вздохнула мама, что мне совсем не понравилось, – просто накопилось много всяких вопросов и всё такое. Мы нормально сядем, обсудим.       – Коротенько, минут на сорок, – пробормотал я.       Впрочем, задумываться особо над мамиными недомолвками у меня сил не было. Подумал, что, наверное, про учёбу расспросить хотят, и забил. Маму, если она говорить не хочет, не переборешь.       – Ладно, отдыхай, – шепнула она у дверей моей спальни и тепло улыбнулась, потом не удержалась и ласково погладила меня по щеке.       Я возражать не стал, всё равно никто не видит. Наоборот, накрыл её руку своей ладонью, склонив голову, прижмурился.       – Ты завтра дома? – так же шёпотом поинтересовался я.       – До десяти буду, потом только к двум вернусь, – предупредила мама.       – Спокойной ночи, – кивнул я.       – Спи, сынок.       Господи, как же хорошо просыпаться во дворце. В отличие от Оксфордской общаги, где стены из фанеры, проснулся я не от воплей на английском, а от мягкого, рассеивающегося по всей комнате солнечного света. Питер явно был рад меня видеть, раз расщедрился на солнце.       Я потянулся за мобильником, надеясь, что не продрых до полудня. К счастью, часы показывали восемь утра, и от таких прекрасных новостей я даже решил не забивать на спортзал, хотя формально мог себе позволить пропустить денёк-другой из-за акклиматизации.       Но нет, думал я, сонно перебирая ногами на беговой дорожке – всё же бег для меня сейчас был заблокированным скиллом – я был в настолько привилегированном положении сейчас, что мысль о том, что всё может измениться, подстёгивала не пропускать занятия даже во время сессии.       Дело в том, что в Императорской семье я пятый по счёту ребёнок. Пятый, Карл! И даже не последний. А когда ты пятый, пусть и Великий Князь, всем на тебя глубоко насрать. Престола мне не достанется даже при самом худшем раскладе – да и слава тебе, господи. А для филантропии и другой важной общественно-политической деятельности я ещё слишком юн.       Я был самым настоящим невидимкой. В Российских газетах разной степени свежести чаще всего перечисляли состав Имераторской семьи только до четвёртого – Лизоньки – ребёнка. Про зарубежные вообще молчу. Даже тематические блоги, посвящённые исключительно нам, Романовым, были крайне скупы на мою биографию, а своей страницей на "Вики" я, надеюсь, не обзаведусь никогда.       Поэтому каждый раз, подымаясь в полусонном состоянии для утренней физры, я мотивировал себя только мыслью о том, что хочу остаться невидимкой, а не "тем толстым" из царской семьи. Чем меньше у меня особых примет, тем лучше.       Никаких особых заслуг у меня не было: учёба в школе – без троек; достижений в спорте – нуль; хобби самые, что ни на есть, пос-ред-ствен-ные. Даже в Оксфорд меня приняли не за баллы, а за оригинальное эссе, в котором я завуалированно написал: "Заберите меня, пожалуйста, из этого многодетного дурдома хотя бы на четыре года! Обещаю, я вам даже статистику не попорчу" – сжалились. Конечно, первый год пришлось в общаге потусоваться, но зато со второго курса уже можно будет снимать жильё.       После десятка подтягиваний и какой-то нелепой импровизации с гантельками я решил, что можно начинать день. Вадим остался в зале, больше обсуждая новости, чем занимаясь, и когда я направился в душ, только кивнул мне коротко – во дворце за мной можно было не бегать. Дом же, как-никак.       Чистый и умытый, я вышел из комнаты и едва успел отскочить в сторону, чтобы не быть снесённым Катей на роликах – офис-менеджером Эрмитажа. А что? Он большой, передвигаться на своих двоих иногда совсем не айс.       – Лёш, привет! – подмигнула она мне, крутанувшись вокруг себя, и унеслась дальше, прижимая к себе увесистую пачку документов.       Я сложил руки в просительном жесте и возвёл очи к расписному потолку и лепнине:       – Пожалуйста, господи, можно уже два?       – Не богохульствуй, – одёрнула меня Мария Петровна, так некстати вышедшая из-за угла, впрочем, быстро подобрела, когда поравнялась со мной, – на службу дневную придёшь, Лёшенька?       – Постараюсь, Марьпетровна, – соврал я пожилой свечнице, работавшей в придворном храме, – если папенька отпустит, а то у меня аудиенция аккурат на... – замялся я.       – Двенадцать? – участливо подсказала Мария Петровна.       – Ага, – энергично закивал я.       – Ну, ты тогда просто приходи, свечку поставишь. К нам икону Иерусалимскую привезли всего на две недели, ты вот перед ней обязательно свечку поставь.       – Обязательно, – протянул я и ускорил шаг, – хорошего вам дня, Марьпетровна.       После двух лестниц и трёх поворотов я почти добрался до столовой, хотя на пути мне встретился консилиум из клиннинг-менеджеров и завхоза, поэтому маршрут срочно надо было перестроить.       – Нет, ну это уму непостижимо! – возмущалась одна из горничных, – на Рембрандта жвачку налепить! И так уже урны на каждом углу стоят.       Тут мне некстати вспомнилось, как пару лет назад кто-то из мелких на Айвазовском Луну флуоресцентной краской "оживил", вот это была трагедия! А жвачку заморозить можно – она сама и отвалится.       – Лёша приехал! – закричали мелкие, когда я вошёл в столовую.       Мама отвлекалась от раздавания ЦУ Кате и длинному, тощему Леониду – маминому ассистенту – махнула рукой, дождалась, пока я ей махну в ответ, и продолжила диалог с подчинёнными. А ко мне уже успели подбежать мелкие: пятилетний Витенька, семилетняя Машенька и четырёхлетний Пашенька.       – Гостинцы только после завтрака, – состроил строгую мордашку я, чем сильно повеселил моих младших племяшек.       Меня в шесть рук тут же повели к столу, где гордо начали хвастаться недоеденной кашей и надкусанными фруктами. С мелкими хорошо, хоть они и активные, но зато с ними можно побыть ребёнком. И в Оксфорд я, как это могло показаться, сбежал не из-за них. Я бы и сам был рад всю жизнь просидеть в Эрмитаже, выбираясь на лето в Петергоф, и занимался бы исключительно посиделками с детьми, благо что их в доме полным-полно. Однако для Императорского отпрыска это не вариант.       Хочешь стать "усатым нянем"? Пожалуйста, но в свободное от царских обязанностей время. И что-то я пока не был готов к спасательным миссиям, благотворительно-политическим поездкам и публичным выступлениям. Если бы остался учиться в России, меня уже триста раз бы привлекли для всей этой деятельности, а я... Не то что я был против, просто я свято верю, что топить надо только за то, во что ты и сам веришь; за то, что тебя по-настоящему волнует. А я ведь даже не веган. Ну и какой из меня, спрашивается, филантроп?       Пока я с безрадостными мыслями жевал тосты и пялился на глазунью, мама уже ускакала по делам, не забыв перед этим напомнить о встрече с папой в два часа. Мелких забрала на прогулку Стейси – их мама и по совместительству жена одного из моих старших братьев – Димы. Тот восемь лет назад съездил поучиться в Йель, а вернулся со Стейси, двумя готовыми детьми и одним "в процессе". Сказочный долбо... Кхм.       Скандалище был тогда на все таблоиды. Отец его от наследования трона отстранил, хотя и без зла, просто так надо было, раз хрен пойми на ком женился. Зато в блогах все кипятком писали от "силы настоящей любви, которая не знает преград и языковых барьеров". Я тогда только глаза закатывал и благодарил маму за то, что решила родить меня пятым.       Вадим наконец зарулил в столовую и сел напротив. Я отыскал на столе мясную нарезку и передал ему. Тот как всегда начал поглощать куски буженины вприкуску с овсянкой. Никогда не пойму его вкусовых предпочтений.       – Лицо попроще сделай, – буркнул Вадим, не поднимая головы.       Я лишь тяжело вздохнул, подпёр голову кулаком и продолжил ковырять глазунью.       – Может, Лене позвоним? – с надеждой спросил я его.       – У Лены своих дел, что ли, нет, чтоб она охранником Монплезира подрабатывала? – поднял на меня осуждающий взгляд Вадим.       – Между прочим, приехать в Петергоф пораньше и в твоих интересах тоже, – прищурился я.       – Тю, – ухмыльнулся Вадим, – я два месяца с женой не виделся, уж потерплю полденёчка.       – Я ушёл во двор, – поднялся я из-за стола, – буду пытаться разбить окна камнями в качестве протеста против системы. Возможно, попытаюсь утонуть в фонтанчике.       – Найки только сними, всё-таки коллекционные, – подбодрил меня Вадим, – я их Мотьке отдам, вот он обрадуется.       Я показал язык, Вадим заржал на всю опустевшую столовую, но, когда я уже тусовался на внутреннем дворе, всё равно из окна нет-нет да поглядывал. А я сначала валялся на лавочке с книжкой, но вокруг бегали мелкие и обливались холоднючей водой из фонтана с таким энтузиазмом, что до меня долетало, поэтому пришлось книжку бросить, а мелких взять подмышку и утащить на крытую веранду мультики смотреть.       Примерно в час я уже начал наматывать круги в коридоре перед входом в кабинет отца, до этого успев перебрать вещи в чемодане: что-то отправил в стирку, что-то доложил для теплых деньков. Я судорожно пытался вспомнить, забирал ли я в прошлом году из Петергофа велик, строил планы на предстоящие каникулы, потом умаялся и сел на мягкий пуфик у окна.       Двери в папин кабинет были оригинальными, почти трехсотлетними, и они не пропускали ни звука из тех разговоров, которые за ними велись. Интересно, что папа будет обсуждать со мной?.. Я очень надеялся, что это что-то по учёбе или какой-нибудь другой фигне, и что разговор действительно будет недолгим, но какое-то плохое предчувствие меня не оставляло.       Была ещё одна причина, по которой я так любил быть невидимкой и так старался оставаться вне поля зрения различных СМИ, так решительно хотел уехать из России, избежав большей части семейной деятельности. Хотя бы на время.       Я был геем. Может, не всю жизнь, но как только осознал себя, года в четыре, так и почувствовал влечение к своему полу. Не то чтобы я это отрицал или стыдился, просто...       Да, я не хотел быть "тем толстым" из Романовых, но ещё меньше я хотел быть "тем педиком" из Романовых. Ведь моя ориентация меня не определяет, это не то, что я мог бы выбирать, и не то, по чему я бы хотел чтобы меня помнили и знали. Поэтому никакой лишней, привлекающей внимание папарацци активности, никаких статей с моим именем даже в школьной газете, никакой общественной деятельности за пределами обязательного минимума. Понимаю, что так будет не всегда, в какой-то момент мне придётся взять на себя определённые обязательства и всё такое, но я надеялся, что это будет не сейчас. Я хотел немного пожить. Возможно, заняться творчеством или влюбиться, попробовать секс, в конце концов. А если я буду у всех на виду, денно и нощно вскармливая оставленных матерями панд в Китае – или чем там сейчас Лизонька занимается – останется ли у меня время на... меня?       У Пети, так как он венценосный первенец, никогда не было даже возможности оставить свою жизнь приватной. Дима – второй по старшинству – был семейным бунтарём. Он с детства попадал в передряги, а потом на первые страницы газет. Однако ему всегда было насрать на общественное внимание и мнение, чему я тайно завидовал. Паша с Лизонькой, напротив, оба любили внимание прессы, с самого детства – потому что погодки – соревнуясь друг с другом в количестве упоминаний в СМИ. Мотя с двойняшками у мамы родились много позже меня. Они были поздними детьми, любимчиками, больше не журналистов, а людей – фанатов Императорской семьи. Про популярность папы с мамой я вообще молчу. Эти двое уже почти тридцать лет удерживали рейтинги одобрения на приличном уровне, хотя у нас – Романовых – бывали поистине тёмные времена в истории Российской Империи. И из всех нас только я был никем и ничем, не представляя интереса как для изданий, так и для людей. Кто-то бы на моём месте плакал, я же тайно радовался, что меня никто не трогает, и делал всё возможное, чтобы меня подольше не привлекали к работе над имиджем Императорской семьи.       Больше всего я надеялся, что отец вызвал меня не для такого рода беседы. Я был в этом почти уверен, потому что... Ну чего с меня брать-то? И вообще, я меньше суток дома. Но всё равно, при мысли, что папа посмотрит на меня своим тяжёлым взглядом и велит "определиться с направлением", живот в узел завязывался.       Да, царский сын даже в "два ка восемнадцать" не мог просто так взять и пойти учиться на хирурга или преподавателя начальных классов. Только общественно-политическое направление, только хардкор. А потом или работа в некоммерческих фондах, где ты всю жизнь будешь привлекать внимание к таянию арктических ледников, или, на худой конец, популяризация науки. Не то чтобы я прямо-таки был против этих двух опций, просто надеялся на отсрочку.       Я достал из кармана телефон и проверил время – без десяти. Ровно без пяти минут пришла мама, Вадим перестал изображать дерево, разглядывая очередной висящий на стене шедевр средневекового искусства. А ровно в два двери в кабинет отворились и папин секретарь пригласил нас внутрь.       Я посильнее натянул рукава толстовки в попытке немного сбить внутренний мандраж, пропустил первой маму, прикрываемый с тылу монументальным Вадимом. В приёмной мы не задержались, а сразу зашли в сам кабинет. Отец встал со своего места и, одарив нас тёплой улыбкой, вышел из-за стола.       Маму чуть ли не засосал, я даже на секунду перестал нервничать, потому что боролся с рвотными позывами. Вот за полтос людям, а ведут себя как подростки. Не, со стороны-то, может, и круто, но мои глаза при лицезрении всех этих нежностей настойчиво просились из орбит.       Впрочем, когда папа оторвался от высасывания из мамы жизненной силы, он тепло обнял меня, а потом подал руку Вадиму. Тот на рукопожатие ответил, но всё равно пробасил:       – Ваше Величество.       – Ой, Вадик, вот умеешь ты моменты портить, – тут же скривился папа.       Я хрюкнул в кулак и уже было открыл рот, чтобы Вадима в обращении к отцу поддержать, но словил папин злобный зырк и передумал. И раз уж официоз был ни к чему, то и в кресло около папиного стола я плюхнулся совсем не по-царски. Папа тоже занял своё место – напротив меня, мама одним бедром присела на край стола, Вадим же остался стоять, но не за спиной, как обычно, а так, чтобы все трое были в поле моего зрения.       Тут я заметил, что все они переглядываются, и понял, что что-то явно упускаю, а пауза тем временем всё затягивалась и затягивалась. Я снова начал нервничать, подозревая самое плохое: я не то что в Монплезир не попаду, я вообще в Петергоф не поеду, потому что мне сейчас торжественно объявят, что я еду с миротворческой миссией в какую-нибудь жопу мира.       – Как учёба? – всё же нарушил тишину отец, хотя было видно, что это вообще не то, что он хотел бы сказать или спросить.       – Эм, да нормально, пап, – ещё больше стушевался я.       – Тебе там нравится, не скучаешь по дому, по русскому языку? – поддержала тему мама.       – Там много русских, – пожал плечами я, – и в библиотеке классика есть в оригинале, так что если накатит приступ берёзовой ностальгии, я туда обязательно сунусь.       – Хорошо-хорошо, – пробормотал папа, нервным движением погладив усы, и всё-таки перешёл к сути: – Лёш, мы не хотели этого делать во время твоего первого курса, всё же новая среда. Вдруг там скучать бы сильно начал или ещё чего, но...       "Ну всё, пиздец. Уезжаю в солнечную Залупу в самом центре Африки", – шумно сглотнул я.       – Но, кхм, – прочистил горло папа, – сейчас настало время изменений. В общем, Вадим уходит в отставку.       Три пары глаз в нервном молчании уставились на меня.       – Чиво? – чирикнул я, хлопая глазами в ответ.       – Мы приняли решение, малыш, – как душевнобольному начала объяснять мне мама, – что Вадима пора сменить на должности твоего личного специалиста службы безопасности.       – И... Это все новости? – недоверчиво прищурился я.       "Я не еду в солнечную Залупу?!" – с восторгом хотелось уточнить мне.       – Да, пока да, – подтвердил отец.       Я выдохнул с таким облегчением, что перед глазами потемнело на секунду, и осел в кресле. А потом до меня начало медленно доходить...       – Так, стоп! – встрепенулся я и начал переводить взгляд с родителей на Вадима и обратно, после чего скрестил руки на груди и скуксился, – а как же я? Моё мнение? И кто займёт это место? Вадим!.. – я остановился на Вадиме, который смотрел на меня сочувствующе-виновато.       Не знаю, что я собирался ему сказать, но почти сразу понял, что новость эта, в принципе, не настолько уж и шоковая. Я видел, как тяжело ему дался этот учебный год вдали от семьи. Да, у них с Леной не было детей, и Вадим летал домой во время своего отпуска, но было видно, что он скучает по родине.       – Послушай, Лёш, – начал всё же он, – я не становлюсь моложе, ты ведь и сам понимаешь, а тебе нужен надёжный защитник...       – Мне? Надёжный защитник? – оборвал я его и глянул многозначительно, потом мотнул головой, вытряхивая из неё желание начать бессмысленный спор, – так, давайте не будем сейчас ломать комедию, – обвёл я всех взглядом, – принижать собственные заслуги, – посмотрел я на Вадима, – излишне драматизировать, – перевел взгляд на маму, – и терять время на обсуждения, – остановился я на отце.       – То есть, ты не против? – уточнила всё с теми же интонациями работника психушки мама.       Мужчины затаили дыхание.       – Конечно я против! – взорвался я. Вадим был со мной восемнадцать лет. Что за хрен, интересно, придёт на его место?!       Я постарался всё же взять себя в руки и отшутиться:       – Просто ещё не решил, на кого из вас обижаться за такую подставу.       – На всех троих, – решительно кивнул папа, – в равной степени.       Я понятливо кивнул и посмотрел на Вадима с последней каплей надежды:       – Я могу хоть что-нибудь сделать, чтобы ты остался? Что угодно!       – Лёш... – тяжело вздохнул Вадим и сказал со всей возможной теплотой, на которую был способен, – я всегда буду на связи, обещаю. Просто... Ну, правда, ты ведь и сам всё прекрасно понимаешь...       Да, я понимал. Обижался, конечно, но понимал.       – Ну и когда передача дел? – после небольшой паузы спросил я.       Тут все трое снова нервно переглянулись, а мне снова это не понравилось.       – Новый специалист уже ждёт тебя в Петергофе, – со вздохом объявила мама.       – Надеюсь, он ждёт меня у входа в Мон... – начал было я.       – Да дался тебе этот Монплезир! – одновременно застонали папа, мама и Вадим.       Я хохотнул с такой реакции и понял, что не переживаю от предстоящих изменений насколько мог бы. Отчасти потому, что сам себя накрутил на более хреновый для меня расклад.       – Это точно все новости? Вы больше ни о чём со мной не хотели поговорить? – всё же уточнил я.       – Нет, это всё, – подтвердил отец.       Сразу после того, как наше маленькое собрание закончилось, я побежал подхватывать рюкзак и чуть ли не дельфинчиком прыгнул в приготовленный для поездки автомобиль. Внутри уже ждал Вадим, нервно постукивая пальцами по колену, но что-то у меня не было желания его утешать. Эти несчастные сорок минут по Питерским пробкам мы провели в молчании, и только когда машина заехала на территорию Петергофа, снизив скорость до улиточной, Вадим подал голос.       – Лёш, – я перевел взгляд, рассеянно блуждавший по пейзажу за окном, на него, – я всегда буду на связи, – серьёзно сказал он.       – Осторожней с интонациями, а то мне начинает казаться, что ты за меня переживаешь, – фыркнул я.       – Да, переживаю, – без тени стеснения подтвердил Вадим.       – Да брось, – смутился от такой откровенности я, – не вечно же тебе со мной нянчиться...       – Я был не против, – улыбнулся Вадим.       Я нахмурился, чтобы не показать, что меня вся эта беседа в полутёмном салоне тонированного автомобиля невольно растрогала.       – А вдруг он мне не понравится? – резко перескочил с темы я, но Вадим всё равно понял.       – Позвонишь мне, решим, – заверил он и добавил: – Но я очень старался подыскать для тебя подходящего специалиста.       – Ты? – удивился я.       – Ну конечно, – возмутился он, – Лёш, ты вообще как себе это представляешь? Я весело пакую вещички и передаю тебя неизвестно кому?       – Господи, Вадим, я же не вещь, чтобы меня перед...       – Мы с твоими родителями год собеседовали кандидатов, – не дал мне прицепиться к словам он, – и я на новенького знаю всю подноготную. Так что, если... – замялся Вадим, подбирая слова, – что-то пойдет не так, просто позвони мне, и я всё улажу.       Я почесал в затылке, не поняв каких-то то ли намёков, то ли опасений в словах Вадима, и кивнул. Вадим первым выбрался из авто, придержав для меня дверь. Я чуть не забыл на сидении рюкзак, поэтому когда уже вылез, вспомнил, согнулся в три погибели, схватив лямку, а когда выпрямился и повернулся, то был ослеплён белоснежностью чьего-то кителя.       – Алексей, это Владислав, твой новый личный специалист по безопасности, – пробасил сбоку Вадим, – Владислав, это Великий князь и Наследник Императора Всероссийского Николая Третьего, Алексей Николаевич.       Я смотрел, словно загипнотизированный, на то, как "белоснежный китель" стягивает с правой руки короткую, такую же белую перчатку, зажав в кулаке левой, и предлагает мне рукопожатие, словно выставляя напоказ, под яркие солнечные лучи, какую-то мифически красивую руку: с чёткими линиями, длинными сильными пальцами, с ладонью без мозолей. Только доведённый до автоматизма рефлекс позволил мне подать свою руку в ответ – она показалась неприлично маленькой – в то время как мой взгляд заскользил выше. По едва заметным складкам на рукаве в сгибе локтя, перекинулся выше, на плечи. Я невольно сглотнул, обратив внимание сначала на рост, потом размах плеч, широкую грудь и прямую осанку... Чёртовы военные! Может... Может, он хотя бы на лицо гоблин?       Надежда рухнула, когда я оценил чётко очерченные скулы и подбородок, чистую от каких-либо прыщей или шрамов кожу, прямой, в меру узкий нос, внимательно глядящие на меня из-за тени от фуражки глаза непонятного пока цвета и небольшую плоскую родинку аккурат под правым.       Меня вдруг такая злость разобрала. Что ж за непруха-то такая? Вместо привычного, такого родного Вадима, третьего, можно сказать, родителя, со мной целыми днями теперь будет ходить этот, чтоб его черти разобрали, красавец писаный! Стоит тут, блин, солнце затмевает! Ещё и в форме этой...       – Да, Владислав, форма – это, конечно, лишнее, – резко вернул меня в реальность голос Вадима.       Бля, я что, это вслух сказал?