Заповедник призраков

      В этом году осень снова наступила внезапно. Казалось бы, стоило уже привыкнуть к тому, что жаркое лето, наполненное солнечными лучами и смехом приехавших на практику студентов, сменяется тихими туманами, но для Дрейка она каждый раз наступала неожиданно.       Он понимал, что осень пришла ― по ранним закатам, по кристальной чистоте морозного воздуха, по туманам, которые наползали со стороны реки, окутывая, словно саваном, заповедник. А когда завершалась осенняя миграция птиц, на которую обычно съезжалось ещё больше людей, чем летом, когда затухали костры на берегу, а запах яблочного глинтвейна растворялся в вечерних сумерках, Дрейк оставался один.       Каждую осень он оставался один. Раньше его это не особо трогало, ведь через несколько дней, завершив рабочий сезон в заповеднике, уезжал и сам Дрейк, но в один год он просто не вернулся домой: остался на боевом посту, который не покидал три десятка лет подряд ― исправно приезжал каждый год. Дрейк думал, что вот-вот за ним приедут и увезут домой, но всем неожиданно стало всё равно, что профессор престижного университета добровольно решил остаться затворником в туманном заповеднике на берегу реки. Его это устраивало, а неизменно приезжавших летом студентов хватало, чтобы не чувствовать себя одиноким, хотя на одиночество Дрейку было, в общем-то, плевать. Ему хватало общения, что у него было в яркие зелёные дни, на смену которым всегда приходили красно-жёлтые, принося с собой аромат прелой листвы и терпкий запах грибов.       Ему нравилось затворничество, нравился виски и тёплый огонь, лизавший кирпичные стенки печки; Дрейк любил коротать вечера со смотрителем Паулем, который с наступлением осени всё чаще прикладывался к бутылке портвейна, любил слушать перестуки дятлов далеко в лесу. Дрейку не нравилось только одно ― шаги на чердаке.       Он не мог точно сказать, когда это началось. В одну осеннюю ночь, когда вязкий серый туман заполонил всё вокруг, заставляя выдыхать облачка пара, он просто лёг спать, но так и не смог уснуть. Тёплый спальник приятно грел снаружи, а выпитый перед сном виски ― внутри. Дрейк уже приготовился спать, даже начал проваливаться в смазанный сон, как вдруг потолочный настил едва заметно, ощутимо разве что на самой границе восприятия, просел.       По всему домику разнёсся протяжный скрип сухого дерева, который, словно пуля, прошил затуманенное сознание Дрейка. Сердце глухо стукнуло в груди, а к горлу подступила тошнота. Он лежал, не шевелясь, напряжённо вслушиваясь в тишину ночи.       Приснилось, подумал он тогда, переворачиваясь на бок. Протяжный скрип кровати слился с сухим треском дерева сверху, одновременно перемещаясь мелкой дробью в дальний угол комнаты. Дрейку даже показалось, что к скрипу добавилось едва слышное цоканье крохотных когтей, которое неожиданно дало ему ответ.       Собака. Эта мысль принесла моментальное облегчение, он даже рассмеялся своей трусости. Собаки предыдущего смотрителя свободно разгуливали по заповеднику, забираясь на ночь на чердаки домов. Ободрённый этой мыслью, Дрейк, стараясь не обращать внимания на звуки сверху, закрыл глаза.       Мгновение спустя он уже нашаривал рукой зажигалку и сигареты на прикроватной тумбочке, наткнулся в темноте на не задвинутый стул, который с грохотом полетел на пол, но Дрейк был этому даже рад: звук удара вывел его из кошмара, в котором он находился, лихорадочно закуривая, тщетно чиркая колёсиком пустой зажигалки. Какие угодно звуки, лишь бы не слышать шаги на чердаке.       Собаки Пауля были все крепко привязаны. И никогда не отцеплялись. Ни разу за много лет.       С того момента прошло уже много времени, даже слишком много, но шаги продолжали неотрывно сопутствовать Дрейку по ночам. Как только солнце ― с каждым разом всё раньше и раньше ― опускалось за горизонт, а последние алые сполохи таяли в синей тьме, незваный гость начинал ходить. А Дрейк лежал внизу в своём спальнике, холодея от ужаса, когда шаги раздавались прямо над ним.       Он не верил в призраков. Лея как-то спросила у него, а не могут ли это быть неупокоенные души убитых им животных, которые собрались в огромный голем. Не поместятся, сказал он тогда. Теперь Дрейк всерьёз задумывался над тем, кто бы это мог быть. Однако идти на чердак он не собирался.       Не стоит проверять, кого он может там встретить.       А шаги с тех пор стали всё чаще приближаться к выходу с чердака, замирая почти у самой двери и исчезая с рассветом.       Теперь, даже если Дрейк засыпал, его преследовали рыжие, смутно знакомые сполохи, которые дымом ускользали сквозь пальцы, едва ему начинало казаться, что он знает, откуда они.       Эту ночь Дрейк не спал. С замиранием сердца, сжимая в руках винчестер, он слушал скрип сухого дерева. Иногда с потолка начинала сыпаться труха, и этот едва слышный звук доводил Дрейка до исступления. В томительном ожидании и скрипе проходила ночь, а шаги с каждой тягучей минутой становились всё громче и громче. Казалось, что тот, кто наверху, ходил в тяжёлых старых сапогах.       Шаги направились к чердачной лестнице, но теперь к мерному скрипу деревянных половиц добавилось ещё кое-что ― слабый металлический перезвон, будто у того, кто наверху, на сапогах были шпоры. И, подумав о шпорах, Дрейк словно вернулся в прошлое, в то золотое с синим лето в горах Вайоминга, которые они с Ником, тогда ещё студенты, провели вместе. Дрейк почувствовал, как по спине пополз холодок.       Ник не мог быть здесь, потому что Ник мёртв. Дрейк не верил в призраков, никогда не верил. Он был биологом и знал, что после физической смерти тело разлагается и истлевает, а то, что религия называла душой, не более чем электрические импульсы в мозгу.       «Портвейн», ― подумал Дрейк.       Шаги остановились на верхней ступеньке. Биение сердца, и они начали спускаться, а перезвон шпор стал мелодичней, набатом отдаваясь в сознании. Не в силах больше терпеть, Дрейк, забыв сигареты, выскочил на улицу.       Светало, первые жёлто-розовые лучи солнца только начали прорезать утренний туман, лежавший на красных ягодах бузины, которые, словно капли замёрзшей крови, висели на ветках. Роса мелкими жемчужинами покрывала листья кустов и траву под ногами. Взору Дрейка предстало альпийское рассветное поле, нетронутое солнечным днём. Тихое и безмятежное. А в поле спиной к нему стоял человек.       Дрейк уже видел такое однажды. Утренний мираж, туманная грёза, предрассветная прохлада и силуэт человека, скользящий по полю. Тогда, много лет назад, это видел и Ник. Схватившись за винчестер, тот утверждал, что если после выстрела неизвестный упадёт, значит, человек. Дрейк же не хотел испытывать судьбу и просто отнял у Ника ружьё. А пока они боролись, мираж исчез. Капли росы на траве так и остались нетронутыми, а борьба перетекла в совершенно другое.       Силуэт как будто стал ближе, и Дрейк услышал то, от чего всё остальное показалось ему несущественным:       ― Дрейк! Дрейк, дружище!       Собственное имя ― резкое, рявкающее, бьющее, словно боёк по патрону, звучащее так только в устах одного человека. Он уже слышал выстрел, видел родное лицо, вмиг побелевшее, чувствовал разъедающий нос и горло запах пороха, ощущал на коже влажные брызги крови.       Дрейк устало прикрыл глаза. Он не хотел об этом вспоминать, не хотел снова видеть перед собой силуэт, который убил Ника. Не сам ― руками Дрейка. Он помнил, как пах Ник: мятой и потом, травой и костром. Все, кого Дрейк любил, пахли костром, и все они были с ним всегда. Самые страшные призраки ― это призраки, которых мы любим.       Невысокий, широкоплечий, в коричневой клетчатой рубашке навыпуск и потёртых джинсах ― Ник стоял спиной к Дрейку, и был таким, каким Дрейк его запомнил. Русые волосы, отросшие за лето, прикрывали шею, ловя первые отблески горного солнца, а закатанные рукава рубашки открывали загорелые руки. Дрейк почти видел его хитро прищуренные разномастные глаза и широкую улыбку.       ― Ник, ― голос не повиновался ему, в отчаянии Дрейк вцепился в рубашку, выкручивая её так, что послышался треск рвущейся ткани, ― Ник, это ты? ― он сделал шаг вперёд и коснулся дрожавшими пальцами плеча Ника.       Ник повернулся к нему. Бледная кожа, а по шее уже начали расползаться трупные пятна. Клетчатая рубашка под пальцами показалась вдруг необычно мокрой, а в нос ударил сладковатый запах разложения.       Грудь сдавило, а в глаза бил нестерпимо яркий свет. Горло свело судорогой, так что ни вздохнуть, ни сглотнуть. Вязкая слюна заполняла рот, текла по уголкам потрескавшихся губ, а перед глазами снова и снова мелькали странные рыжие сполохи.       ― Зачем ты полез отнимать у меня ружьё? ― укоризненно произнёс Ник, обнажая по-прежнему белые зубы. Из уголка его рта сочилась тонкая струйка крови. ― Теперь моя любимая рубашка испорчена, ― он грустно усмехнулся, кашлянул, и его рубашка на груди окрасилась алым.       ― Но я же забрал у тебя ружьё, ― прошептал Дрейк, отдёргивая руку, с ужасом глядя на испачканные кровью пальцы. ― Ты не выстрелил.       ― Это ты так думаешь.       Дрейк устало прикрыл глаза. Это было правдой. Ник не совладал с ружьём, пока они боролись, и его остекленевшие глаза и расплывающееся кровавое пятно на груди мучили Дрейка ещё долго. Сначала он глушил боль портвейном, потом перестал, но тот последний день с Ником снился ему постоянно. Больше в горах он не был, а как только устроился на работу, проводил каждое лето в заповеднике.       В нос ударил невообразимо сильный запах тухлятины. Дрейк мгновенно открыл глаза, закашлялся, но было уже поздно. Прямо перед ним с Ника опадала плоть. Кожа лопалась, сползая с его искривлённых рук словно лоскуты, а мышцы под ней сходили слоями, обнажая белые кости. Не в силах даже вскрикнуть, Дрейк смотрел на то, как Николас ― его единственный друг и первая настоящая любовь, обращается в прах, который тонкими струйками уходит в землю.       Капли росы сорвались вниз и с оглушительным стуком ударились о землю, а яркий луч солнца обратил в пепел мираж. Тяжело дыша, Дрейк стоял на крыльце, а перед глазами пылали ярко-алые, словно капли крови на рубашке Ника, ягоды бузины.       Стараясь унять бешеное биение сердца, Дрейк устало прислонился к стене дома и дрожавшей рукой вытер со лба выступившую испарину. Рубашка на спине пропиталась потом и неприятно липла к телу. Дрейк отнял руку от лица и хотел уже одёрнуть ткань, как вдруг его взгляд упал на пальцы. В этот момент ему хотелось отбросить подальше собственную руку. На его пальцах были отчётливо различимы смазанные кровавые следы, а на лице, там, где он только что коснулся его, чувствовалась липкая тёплая влага.       Весь день Дрейк со страхом ждал наступления ночи. Он до боли тёр ладонь губкой, истратил почти половину куска мыла, но ощущение вязкой крови на пальцах не пропадало. Небо на горизонте посинело, а краски природы постепенно покинули заповедник: ночь раскрасила деревья и домики в дымчато-серый цвет. Дрейк быстро ушёл к себе, даже не проверив большую сеть для птиц, сейчас ему было всё равно. На чердаке был однозначно не голем. По крайней мере, не из душ животных.       Дрейк уже было думал переждать ночь у смотрителя, где его, по крайней мере, не донимали шаги, но Пауль в последнее время странно косился и разговаривал только когда бывал особенно пьян, а пить со смотрителем Дрейк не любил. Портвейн всякий раз отдавал какой-то полынной горечью, а на зубах скрипела зола. Поэтому он, собрав решимость в кулак, вновь вернулся в дом. Открыл окно, впустив в комнату прохладный ночной воздух, который, смешиваясь с жаром печи, приятно успокаивал. Дрейк проверил винчестер, на всякий случай включил крохотную лампочку над столом, в тусклом свете которой мебель отбрасывала причудливые косые тени.       Теней Дрейк не боялся. Он боялся призраков, а рыжие сполохи на границе сознания стали как будто отчётливей. Иногда ему казалось, что он почти вспомнил, откуда они и что означают, но память каждый раз подводила его. Дрейк был уверен: если вспомнит, что это за сполохи, поймёт, что делать.       И одна догадка у него уже была, но он старательно запрещал себе об этом думать. Часы на стене ритмично тикали, и этот звук доводил Дрейка до исступления. Пальцы, сжимавшие винчестер, свело, и ему стоило большого труда оторвать немеющую руку от приклада ружья. Когда судорога немного отступила, Дрейк поднял руку и пригладил порядком отросшую бороду, природная рыжина которой постепенно уступала место пепельной седине.       «Надо бы подстричься», ― рассеяно подумал он. В зеркало Дрейк не смотрелся уже давно. Мысли о постороннем отвлекали, и Дрейк уже почти задремал, как вдруг на чердаке вновь послышались шаги.       Он вскочил с кресла, по его телу словно прошёл разряд молнии. На этот раз шаги были лёгкими и дробными, будто наверху находился кто-то хрупкий и маленький. Дрейк даже не хотел думать, кто это мог быть. Он почти знал это.       Тусклая лампочка светила под потолком, а в стекло билась большая серая совка¹. От шелеста её крыльев становилось ещё хуже.       С гулко бьющимся сердцем, забыв про винчестер, Дрейк стал подниматься по скрипучей лестнице на чердак. С каждой ступенькой его ноги словно наливались свинцом, а поясницу то и дело простреливала боль. Перед глазами плыло, а на самой границе сознания мелькали знакомые рыжие вихри, но он заставлял себя идти вперёд. Иначе он просто сойдёт с ума.       Если уже не сошёл.       Дверь на чердак была не заперта и, когда Дрейк, вытянув руку, толкнул её, со скрипом открылась. Сделав глубокий вдох, чтобы унять бьющее кровью по артериям сердце, он сделал шаг во тьму. Чердачная дверь с грохотом захлопнулась за ним.       «Ветер», ― эта мысль успокаивала, пока Дрейк нашаривал в кармане зажигалку, которая, выскользнув из дрожащих пальцев, с тихим стуком упала на пол.       Сердце пропустило удар, а рука, безвольно повисшая в кармане, наткнулась на забытый коробок спичек. Обрадованный, Дрейк тут же выхватил коробок и чиркнул по тёрке.       Зажженная спичка в ночном мраке показалась настоящим взрывом, и вскоре Дрейк сумел разглядеть испещренное шрамами лицо. К горлу подступил комок, и ему на мгновение, на одно мгновение показалось, что он снова проваливается в удушающий болезненный свет, снова не может пошевелиться и вдохнуть. А лицо со шрамами между тем ухмылялось и плыло, словно восковая свеча, приобретая сходство с той, призрак которой Дрейк не хотел тревожить в памяти.       Спичка неожиданно погасла, и Дрейк, издав вздох облегчения, уже хотел развернуться и уйти с чердака, сбежать, как он сбегал всю жизнь ― от проблем, от Ника, от неё. И в тот момент, когда собирался сделать шаг, за его спиной полыхнуло пламя. Ослепительная вспышка прошлась по всему помещению запылённого, заставленного хламом чердака, а в спину неожиданно ударило настоящее тепло. Чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди, Дрейк обернулся.       Перед ним горел костёр. Небольшой костёр, разведённый умелыми руками из сушняка и берёзовой коры, потрескивая, бросался крохотными искорками, которые, падая, потухали на ковре из травы и опавшей листвы. Костёр мог бы показаться обычным, если бы Дрейк точно не знал: он находится на чердаке.       Последние слова он, должно быть, произнёс вслух, потому что с другой стороны пламени раздался высокий женский голос:       ― Разве ж это чердак? ― словам вторила тихая трель перебираемых гитарных струн.       Её лицо в обрамлении ярко-рыжих волос было покрыто копотью, а нежная и белоснежная когда-то кожа несла на себе печать глубоких шрамов, которые уже успели зарубцеваться, но пересекали лицо грубыми бороздами. Казалось, что она горела: широкие следы ожогов спускались по тонкой шее, а открытые ключицы и вовсе обуглились.       ― Не нравится, да? А ведь это ты сделал со мной.       ― Я не знал, ― в отчаянии произнёс Дрейк, умоляюще глядя на бывшую любовницу. ― Рита, я, правда, не знал.       ― Не знал о чём? ― уголки губ Риты дёрнулись вниз, отчего её лицо ещё больше перекосилось. Дрейк сглотнул. К горлу подступала тошнота. ― О том, кто ты для меня? О том, что я к тебе чувствовала? О том, что я была беременна?       Дрейк ничего не ответил. Конечно, он знал. Рита сама приходила к нему на работу: у университета как раз был совместный грант с исследовательским центром, в котором она работала. Она долго молчала, комкая в длинных нервных пальцах край блузки, а потом сказала, что беременна. Он ничего ей не ответил, лишь продолжал бессмысленно смотреть в экран монитора и сжимать побелевшими от напряжения пальцами компьютерную мышь.       И Рита ушла. Тихо притворила за собой дверь и ушла. Он даже не слышал её рыданий ― или же просто не захотел услышать. А потом он узнал, что она умерла. Сложная беременность, преждевременные роды, вызванные стрессом и защитой диссертации, и кровотечение поставили точку в их отношениях. Её ребёнок ― девочка, родилась мёртвой.       Их ребёнок.       И Риту, и её дочь, которая так и осталась безымянной, кремировали, а прах развеяли по ветру. Дрейку иногда казалось, что зола, которая скрипит на зубах, это пепел. Их пепел.       ― Прости меня, Рита, ― голос не повиновался ему. ― Я не хотел, чтобы так получилось.       Пламя костра резко взлетело вверх, разбрасывая сноп ослепляющих искр. Струны с оглушительным треском лопнули, и гитара полетела в костёр. Огонь перекинулся на кусты бузины, алые ягоды лопались, а сок тёк по стволам, змеясь, просачивался в землю. В одном вздохе от Дрейка взметнулись рыжие сполохи, а в следующее мгновение запахло палёным. Дрейк закашлялся и упал на колени. Земля под ногами пропиталась соком ягод, оставляя на руках кровавые росчерки. Дрейк усилием воли заставил себя открыть слезящиеся от дыма глаза.       Рита горела, стоя в самом сердце бушующего пламени. Рыжие волосы были охвачены огнём, а сквозь тонкую кожу просвечивали кости. На мгновение Дрейку показалось, что мимо ног Риты прошмыгнуло что-то маленькое, какое-то существо, но понять, что это, он не успел. Новый столб пламени взвился недалеко от него, брызги огня попали на бороду. В нос ударил отвратительный запах палёных волос, и Дрейк, закричав, дёрнулся назад.       В следующий миг он уже летел кубарем вниз по лестнице, а перед глазами мелькнул сноп искр, которые исчезли за захлопнувшейся чердачной дверью. Через мгновение внизу показалась земля, и Дрейк, ударившись головой о нижнюю ступеньку, отключился.       Очнулся он там же, где и упал: у подножия лестницы чердака. Голова гудела, во рту пересохло, а к горлу то и дело подкатывала тошнота, сопровождаясь невыносимыми вспышками света перед глазами. Рыжие сполохи преследовали его теперь даже наяву, а портвейн, который он выпил, чтобы прийти в себя, не помог. Из разбитой при падении головы сочилась кровь, и Дрейк, глядя на бледно-розовые струйки воды, стекавшие в раковину, думал, что ему повезло не сломать себе шею.       Мокрые волосы липли ко лбу, залезали в глаза, и Дрейк поймал себя на мысли, что ему не мешало бы подстричься. А если Пауль раздобудет в городе краску, когда поедет за покупками в следующий раз, будет вообще замечательно: Дрейк вдруг понял, что совершенно поседел за последнее время.       Он взял с крючка полотенце и хотел уже вытереть лицо, как вдруг снова почувствовал запах палёного, который, казалось, въелся в кожу и волосы. Скосив глаза, Дрейк понял, что так пахла его опалённая борода.       Он устало опустился в кресло и закрыл глаза, перед которыми снова пронёсся рыжий вихрь.       Теперь он точно знал, что осенью с холодными туманами в заповедник прилетают призраки. Семь ветров несут их, а призракам только и остаётся, что гнать впереди себя воспоминания ― те, о которых лучше забыть.       С ужасом Дрейк осознал, что его любимый заповедник стал заповедником призраков, и привёл их сюда он сам.       Третью ночь он всё же решил провести не дома. Закутавшись в старый армейский плащ, Дрейк сидел на берегу реки и смотрел на то, как солнце медленно, но верно сползает за горизонт, а длинные ветви прибрежных деревьев отбрасывают причудливые тени на воду.       Дрейк даже не заметил, как погрузился в сон. Очнулся он только тогда, когда почувствовал, что его плащ промок. С хрустом, показавшимся ему зловещим, Дрейк потянулся и сел. В воздухе висели крохотные капли тумана, который уже начал наползать с реки. Дрейк поднялся, раздражённо сбросил мокрый плащ и уже намеревался уйти, как вдруг неявный блеск в уголках глаз заставил его обернуться.       На другом берегу реки призывно мерцали крохотные огоньки, свет которых прорезал клубы бледного тумана, сгущающегося над водой.       Дрейк с шумом втянул носом воздух и отвернулся. Не идти за болотными огоньками, набатом била в голове мысль. Ни к чему. Лучше пойти домой, к шагам на чердаке.       Дрейк уже поднял было ногу с твёрдым намерением уйти, как вдруг за его спиной раздался отчётливый плеск воды. Чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом, Дрейк медленно повернул голову: шея вдруг одеревенела.       По тёмной речной глади расходились круги. Вода колыхала длинные желтовато-бурые водоросли, которые тревожно покачивались в толще. С прибрежного ивового куста с трескучим криком сорвался кингфишер² и, поймав пегими крыльями луч солнца, скрылся из виду.       А круги становились всё шире и шире, некоторые даже доходили до берега, поднимая взвесь речного ила. С останавливающимся сердцем Дрейк, так и застывший вполоборота, наблюдал за тем, как над водой, преодолев поверхностное натяжение, показывается голова утопленницы.       С её армейской одежды стекала вода, а мелкие капли, ударяясь о деревянные доски причала, словно пробивали в сознании Дрейка дыру, буравили воспалённый мозг, не давая сосредоточиться, а к горлу подкатывала тошнота. Лея пришла к нему на закате: как и он к ней когда-то, умоляя остаться и не бросать его. Теперь же в лучах солнца артерии заката расчерчивали темнеющее небо, отражались золотом в её волосах, тонули, как и он когда-то, в карих глазах утопленницы.       ― Профессор, ― голос Леи раскалённой иглой прошёлся по нервам, ― почему вы не остановили меня тогда? ― из её рта тонкой струйкой вылилась зеленоватая затхлая вода.       Ник, Рита, Лея. Он их любил. И они все умерли из-за него.       Дрейк в отчаянии запустил пальцы в волосы, надеясь притупить боль, но стало только хуже. Он вспомнил, как к его волосам прикасалась Лея. Её нежные маленькие пальчики скользили по пепельным прядям, очерчивали скулы. Он любил эту юную девочку-студентку, которая смотрела на него влюблёнными глазами и целовала так, будто он был для неё целым миром. А потом Дрейк решил, что слишком стар для неё, и она уплыла. Лодка дала течь, и Лея утонула, утянутая на дно тяжёлым армейским бушлатом.       Дрейк словно наяву увидел, как она медленно опускается в вихре густых вьющихся волос, которые, словно облако, окутывали её. Видел её широко распахнутые глаза и струйки крохотных пузырьков, сочившихся из носа и уголков чуть приоткрытого рта. Она даже не пыталась бороться, и подводное течение утянуло её на дно, туда, где не пошевелиться.       Не умереть.       ― Я пришёл к тебе тогда, ― Дрейк снова вспомнил, как бешено колотилось его сердце, когда он стоял ― мокрый и несчастный, в реке, умоляя Лею остаться. ― Но ты уплыла.       ― Вы пришли слишком поздно, ― в волосах Леи закопошился и показался речной рак. ― Я уже уходила под воду. А вы стояли и смотрели.       Сполохи рыжего огня обожгли сознание, высвечивая перед внутренним взором Дрейка картину того вечера, который был до боли похож на этот: лёгкий туман над рекой, умирающее солнце в тёмном небе, алые разрывы на горизонте и крохотная фигурка Леи, уходящая под воду. А он просто стоял и смотрел, вцепившись сведёнными судорогой пальцами в воротник куртки. Его милая девочка, его последняя, чистая и честная любовь, ускользнула от него во мрак холодной осенней реки.       Он зажмурился и, не оглядываясь, бросился бежать. Дрейк карабкался по склону, обдирая руки о торчащие из земли склона обрыва корни кустарников, деревянные ступеньки под ним предательски трещали, несколько даже сломались, но он не обращал на это внимания. Он хотел уйти, скрыться, убежать от воспоминаний, которые вернулись к нему вместе с призраками тех, кто был ему дорог.       Оказавшись в доме, Дрейк с силой захлопнул дверь и, схватив с тумбочки ключ, трясущимися руками, не попадая в замочную скважину и царапая дерево, закрылся изнутри. Он бы многое отдал, чтобы всё это оказалось видением, но Лея, как и Ник, и Рита, была реальна. В ушах Дрейка до сих пор звучал плеск воды, в толще которой скрылась утопленница, а пахнущие илом брызги холодили спину через мокрую ткань рубашки.       Три бессонные ночи подряд вымотали Дрейка, и он, сидя в глубоком кресле перед растопленной печкой, был почти на грани. Винчестер лежал рядом на журнальном столике, и Дрейк уже несколько раз малодушно думал о том, чтобы пустить себе пулю в лоб, но всегда останавливался.       Если он умрёт, то в аду, а он не сомневался, что попадёт в ад, его точно будут ждать. Взгляд снова упал на винчестер, и Дрейк, не в силах больше выносить вид оружия, которое, к тому же, напоминало ему о Нике, вышел из дома, обогнул его и бесцельно уставился на деревья, что росли по краям опушки жилой зоны заповедника.       В этот момент кристальный воздух прорезал протяжный скрип — с таким звуком обычно открывались ворота, когда кому-то нужно было проехать.       Сомнений быть не могло — кто-то приехал в заповедник.       Дрейк нахмурился, тихонько обходя за домиками заросли бузины. Было уже слишком поздно для исследователей, а посторонние сюда не заглядывали. Неожиданные визиты всегда раздражали Дрейка, а сейчас вокруг буквально витало напряжение, которое, словно перед грозой, сгущалось в воздухе. Желая рассмотреть незваных гостей, но не собираясь показываться им, Дрейк направился к воротам в обход жилых домиков.       На подъездной дорожке возле ворот остановился джип.       Стёкла машины были наполовину затемнёнными, но Дрейк всё же сумел рассмотреть, что внутри сидят трое. Мучительная догадка, слишком ужасная, чтобы быть правдой, кольнула его душу. И в этот же момент, словно в ответ на его мысли, двери джипа открылись, и приехавшие вышли из машины.       Сердце Дрейка пропустило удар. Они умерли, он видел их смерть. Они не могли быть здесь. С тяжёлым холодным комом в груди он подошёл ближе, невидимый с подъездной дорожки из-за кустов бузины.       Приехавшие о чём-то тихо говорили, и, когда они подошли ближе, Дрейк расслышал высокий звонкий голос Риты.       ― Два года уже прошло, ― Рита смотрела куда-то вдаль, перебирая бахрому изумрудно-зелёного, в тон глазам, шарфа. ― Разве вам не бывает грустно, Николас? ― она вопросительно посмотрела на Ника, который, как вдруг осознал Дрейк, был стар.       Так же стар, как и он сам.       ― Я стараюсь не думать об этом, ― глухо ответил Ник, проводя рукой по коротким седым волосам. От этого жеста у Дрейка сжалось сердце. Николас так делал всегда, когда страдал. От боли, непонимания, всего. ― Тем более, что мы расстались с ним задолго до… ― он не договорил.       ― А ты, Лея, ― Рита, тряхнув гривой огненно-рыжих волос, повернулась к девушке, которая рассеянно накручивала на палец вьющуюся прядь, ― ты не скучаешь? Ты ведь бываешь здесь каждый год. ― Щека Риты дёрнулась. Казалось, что она вот-вот заплачет.       ― Я думаю, зачем я тогда уехала, ― голос Леи звенел на самых высоких нотах. Она упорно смотрела мимо Риты и Николаса в сторону берега. ― Ссора была пустяковой. Были задеты лишь мои самолюбие и гордость. А профессор, ― она запнулась, ― профессор мне ничего не обещал.       ― Как и нам, ― криво усмехнулся Ник. ― Он всегда любил уходить от проблем и сбегать от сложностей. Тебе ли, Рита, этого не знать. У тебя же, кажется, дочка? ― он повернулся лицом к Дрейку, и было как никогда заметно, что один глаз у Ника насыщенно-синий, почти чёрный, а другой ― изумрудно-зелёный.       Как у Риты.       ― Дочка, ― по губам Риты скользнула лёгкая горькая улыбка. ― Мавис³.       ― Что? ― Лея встрепенулась, а в её карих глазах мелькнуло любопытство и какое-то лихорадочное возбуждение.       ― Мавис, ― повторила Рита. ― Мою дочь зовут Мавис.       ― Ты из тех мамочек, что осложняют ребёнку жизнь? ― поддел её Ник, словно стараясь скрыть собственную боль.       ― Я из тех мамочек, чьи родители увлекаются французской культурой, ― не обидевшись, ответила Рита. ― Да и я сама хотела как можно меньше ассоциаций с ним.       ― Но ведь Мавис означает «поющая птичка», ― зачем-то заметила Лея. ― И символ у неё серебряная луна.       ― Вот и моя дочка поёт, ― в голосе Риты проскользнула гордость. ― Причём неплохо. Городские конкурсы, по крайней мере, выигрывает. Если хотите, потом послушаем: у меня есть видео.       ― Хотим, ― тут же отозвалась Лея.       ― Всё это, конечно, очень интересно, ― прервал их Ник, ― но не кажется ли вам, что цель нашего визита немного не о том. Уже смеркается, ― добавил он.       ― Тогда пойдёмте к Паулю. ― И Рита, перебросив через плечо длинный конец шарфа, зашагала в сторону дома смотрителя. Следом за ней направился и Ник.       Лея почти сразу же пошла за Ником, однако на мгновение она задержалась взглядом на том кусте бузины, за которым прятался Дрейк. На долю секунды их взгляды пересеклись, но он был уверен: его она не увидела. Ведомый каким-то болезненным любопытством, Дрейк крадучись отправился за ними, стараясь не наступать на сухие ломкие веточки под ногами.       Тёмно-синие тени вокруг уже успели сгуститься, когда Пауль вышел из своего дома и направился к гостям, которые ожидали его за забором. Как с удивлением увидел Дрейк, сегодня вечером смотритель был трезв.       ― Добрый вечер, ― Лея вышла вперёд и пожала протянутую руку Пауля. Рита и Ник один за другим сделали то же самое. ― Как вы? ― казалось, что в этот дежурный вопрос она вкладывает куда больше, чем обычную вежливость.       ― По-старому, ― ответил Пауль, оглядывая поздних гостей. В глубине его тёмных глаз плясали последние лучи солнца. ― Собираюсь увольняться весной.       ― Почему? ― в голосе Леи сквозило горькое удивление пополам с негодованием. ― Вы же так любите заповедник!       ― А заповедник слишком любит меня, ― мрачно ответил Пауль. ― Я так больше не могу.       ― Может, бренди? ― Рита переступила с ноги на ногу. ― Мы привезли, ― она указала на пакет в руке у Ника, который чуть слышно зашуршал, однако, отражённый деревьями, этот звук эхом прокатился по небольшой полянке.       Лея вздрогнула, а Дрейк видел, как дёрнулся было Ник, который упорно смотрел в заросли бузины мимо него.       ― Нет, спасибо. ― Дрейк нахмурился, чувствуя, как учащается биение сердца. Чтобы Пауль в здравом уме отказался от алкоголя… Всё происходящее стремительно переставало ему нравится. ― От этого только хуже.       ― Вы что-то видите, ― Лея внимательно посмотрела на Пауля. Она не спрашивала, а утверждала.       ― Да, ― сухо и коротко, будто выстрел, ответил Пауль. ― А вообще, пойдёмте на берег. Вы же за этим сюда приехали в такую глушь?       Рита кивнула, и все четверо направились в сторону берега, дорога к которому лежала через крохотный островок осин в хвойном лесу.       Пожухлая листва шуршала под ногами, и Дрейк никак не мог понять, почему они не слышат его шагов?       Он следовал за ними, покорно, словно овца, которую ведут на заклание. Ник, Рита и Лея вместе со смотрителем прошли по утопленной тропинке между высоких деревьев и оказались на крутом обрыве. Внизу несла свои воды широкая река, отражая жёлтые деревья и темнеющее небо, в котором висел серебристый серп луны. А на краю обрыва, поросшем колючими кустами ежевики, выделялось чёрное гранитное надгробие.       ― Красиво, ― тихо произнесла Лея, подходя ближе. Дрейк, стоявший в зарослях бузины, видел, как на кончиках её длинных ресниц блеснули слёзы.       ― Руководство решило, что так будет правильно, ― ответил Пауль, вопреки заверениям, доставая из кармана фляжку с ромом и, запрокинув голову, делая щедрый глоток.       Ник, вставший за спиной Леи, молча протянул руку и, взяв у смотрителя фляжку, пригубил напиток. Следом за ним к фляжке приложились Рита и Лея. Бывшая студентка не сразу отдала её Паулю, а, перевернув, вылила последние янтарные капли на землю перед надгробием.       ― Он любил ром, ― зачем-то пояснила она, передавая фляжку смотрителю.       ― А теперь он приходит за портвейном, ― закатное солнце освещало загорелое обветренное лицо Пауля, ― я иногда вижу его. Неявно, но всё же. Пробирает до костей. Надеюсь, что вы не скажете никому ― мне ещё на новую работу устраиваться.       ― Не скажем, ― отрывисто произнесла Рита, снимая перчатку и проводя рукой по граниту. ― Ужасная смерть, ― она содрогнулась.       Чувствуя, как к горлу вновь подкатывает удушающий ком, Дрейк вышел из своего убежища.       Никто не обернулся на треск веток, которого, как вдруг понял Дрейк, и не было. Стараясь не думать о происходящем, он сделал шаг вперёд и посмотрел на надгробие.       На граните была высечена фраза: «Спи сладким сном, не помни о прошлом».       Завет, который определённо дала ему Лея. Милая Лея, которая понимала его лучше всех.       ― Лису-то я пристрелил, ― мрачно произнёс Пауль, не замечая Дрейка и глядя на гранитную плиту. ― Но когда узнал, что она укусила Дрейка, было уже слишком поздно.       Кажется, Рита что-то ответила Паулю, но Дрейк этого уже не слышал. Все звуки вокруг как будто стали тише, а потом и вовсе исчезли. Мучимый страшным подозрением, Дрейк поднял голову. Тёмно-синее небо наливалось чернильной ночной тьмой, а лунный серп заливал заповедник мягким серебристым светом, который, просачиваясь сквозь красно-жёлтую листву, бросал косые лучи на стволы деревьев.       Теперь он вспомнил, и осознание навалилось на него удушающей правдой. Рыжие сполохи были вовсе не светом костра, не далёкими болотными огнями, не волосами Риты, а лисьим хвостом. Последним, что он успел заметить, пока тварь убегала обратно в лес.       Дрейк никогда не выходил в лунные ночи. Ему не хотелось снова видеть то, что однажды уже повергло его в пучину абсолютного отчаяния ― свободные от тумана кусты бузины, прозрачные облака в небе и собственные руки, через кости и сухожилия которых проходил лунный свет.