Двое

Оранжевые тучи на черном небе. Великое должно было свершиться наступающим вечером. А к худу или к добру – о том ведали лишь боги. Второй брат из многочисленного семейства кауравов, Духшасана, осмелился на бесчестье. Пылая яростью и вожделением, ворвался он в покои прекраснейшей из женщин. – Эй! – воскликнул он, и упала замертво в ужасе ее служанка от неслыханного обращения к царице. – Драупади! – снова крикнул Духшасана. – Отныне ты наша рабыня! Твой муж проиграл тебя нам, – и глаза его вспыхнули алчбой. Драупади надменно взглянула на шумного Духшасану и вздохнула так, словно ей уже было известно о том. Известно, но все равно она поражалась глупости второго брата кауравов. – Ты не прав, – нехотя ответила Драупади, и презрение, сочившееся из ее голоса, сковало Духшасану по рукам и ногам. Но злоба выплеснулась из его сердца и разбила оковы, схватил он дивную Драупади за волосы и поволок туда, где должна была она стать рабыней. Черной рекой струились по земле ее благовонные волосы, невесомо поддерживаемые Кришной. Красные тучи на зеленом небе. Сияющий дворец города Слона сверкал тысячами зажженных огней. Фонари, светильники, лампады, расставленные по всем нишам и окнам, превратили громаду каменного строения в драгоценный камень посреди малахитовых сумерек, облапивших город. А внутри царская семья играла в кости. – Как бы там ни было, но Драупади выиграна, – изрекла царица–мать, вынося приговор и оправдание обоим семействам царевичей. В груди ее бушевало пламя, но она тяжко опустилась на трон и более ничего не сказала. Не будь повязки на глазах царицы Гандхари, повязки, дарующей ей благословенную слепоту, тогда умерли бы ее глаза, лишь взглянув на благородную Драупади. Драупади стояла посреди толпы торжествующих братьев–кауравов, на виду у благочестивых мудрецов Бхишмы и Дроны, в одиночестве, отрезавшем ее от защитников–мужей, ибо и те были в неволе у слова чести. Духшасана перебросился лукавым взглядом со своим старшим братом и кумиром Дурьодханой. – Сними с нее одежду! – приказал дрожащим голосом Дурьодхана, терпко–пьяный от свалившейся на самое темечко власти. Шакуни, выигравший для своего обожаемого Дурьодханы всё имение пандавов и даже их самих, благоговейно сложил ладони, всем видом выказывая одобрение данному приказу. Закричала Драупади, когда Духшасана рванул с нее ткань, но крик заглушила мелодия флейты, а полоса шелка на плечах превратилась в нескончаемый йоджан в руках Кришны. Желтые тучи на желтом небе. Стояла сушь. – О, Вьяса, – вопросил слепой зрячего. – Что там происходит? Там, за стенами то ли дворца, то ли узилища для слепого царя, была улица, и люди, вышедшие из своих домов, и уходящие прочь пандавы со своей супругой, выкупившей их у слепого царя. Дурьодхана, девяносто девять его братьев и кровный дядя Шакуни готовились к войне с пандавами. – Царь справедливости идет впереди. Бхима смотрит на свои руки, а Арджуна под ноги. Сахадева и Накула покрыты пылью. Драупади низко склонила голову. Вьяса умолк, и Дхритараштра не посмел немедля продолжить вопрошание, предчувствуя в ответах мудреца грозы и бури. Слепые царь и царица набирались смелости, чтобы услышать пророчества древнего и вечного Вьясы. В эти мгновения, до того, как вновь зазвучит голос мудреца, они будто оставались непричастны тому, что произойдет. Драупади с непокрытой головой шла босая и думала о вдовах, которых породит грядущее. Их распущенные волосы будут развеваться на ветру, напоенном горьким дымом, и никто не отличит старуху над телом сына от юной женщины над телом мужа. Ее губы шептали поминальные молитвы, которые затвердят сироты. И уже сейчас внимал им Кришна, идущий следом за Драупади и незримо положивший руку ей на плечо. Синее на пурпурном. Время отдохновения. – Юдхиштхира, царь мой. Возлюбленный супруг мой, – голос Драупади обольщал, как благозвучная музыка, что играли во дворце Индры фарфоровокожие апсары; тек сладким и диким лесным медом; струился прозрачной невинностью горного ручья. Юдхиштхира, растрепанный утренним свежим ветром, хмурил брови, но в душе широко и лучезарно улыбался. Он любил и обожал Драупади, но превозносил ее именно в такие минуты. Трое братьев ушли охотиться, а Арджуна по обыкновению слонялся в созерцательном настроении по берегу реки. При них Драупади вела себя боевито, наедине же с Юдхиштхирой ее переполняла мягкость и нежность. В который уже раз она заговорит о войне. Война, война, война. Ее грохот Юдхиштхира слышал в поступи Друапади, когда она подносила ему чашу с едой; видел сполохи ее пожаров в отсветах солнца на гладком теле Драупади; чуял ее смертную гарь в дыме костра, который разводила Драупади, чтобы осветить их аскетическое жилище. Юдхиштхира гладил возлюбленную супругу по щекам и качал головой. Драупади торопила время изгнания, чтобы началось время битв. Они противостояли друг другу в своих желаниях. – Долго, слишком долго! – возмущалась Драупади. Горло сдавливала досада. Она вымещала злость на очаге, слишком рьяно тыча в его угли, отчего они совсем гасли. Доставалось белью, которое царевна столь усердно полоскала, что оно рвалось. Она хлопала ладонями по воде, взметались искрящиеся брызги, как когда–то в фонтанах ее хрустального дворца. Сдувая со лба намокшую прядь, она наблюдала, как на другом берегу Кришна устраивался в позе лотоса и начинал играть ее любимые песни. Горбатые тучи на голубом небе. – Драупади, смотри, – ее настиг торжественный голос Бхимы. За пределами круга пугающей тишины, в котором пребывали трое – Друпади, Бхима и бездыханный Духшасана – гремела величественная битва. – Я выполнил свое обещание, – гордо произнес гигант Бхима. Он простер руки над поверженным кауравом, предлагая его, как трофей, своей супруге. Драупади нехотя обернулась и, выполняя обещание, данное ею, казалось, тысячу жизней назад, искупала волосы в крови своего врага. Земля вздрогнула под ее маленькими, белыми ступнями и смирилась, признавая победу за прекраснейшей из женщин. После она сидела на склоне крутого холма, воздух вокруг стенал звуками уже закончившейся войны. Определились победители и проигравшие. Были сброшены доспехи и оружие. Усталость сморила доблестных воинов. Смертная усталость. – Ты можешь заплести волосы, – сказал Кришна, став рядом с Драупади. Она согласно склонила голову. – Все только начинается, – сказала Драупади, и Кришна затрубил в раковину. Серое на сером. Время созерцания. Плакала Драупади, и плач ее больнее всех прочих стонов и стенаний разрывал сердце Юдхиштхиры. – Я останусь вместо нее, – шептал он. Подземное царство глухо к мольбам. Если кто и говорил здесь с Юдхиштхирой, то только Дхарма. – Вьяса, освети мне путь. Здесь темно, – просил Юдхиштхира. Вьяса высоко поднимал факел, но Юдхиштхира все равно спотыкался на каждом шагу. Могучие и благородные братья–пандавы скрывались в этом равнодушном, холодном мраке, куда шел их старший брат. Страшнее всего было то, что рядом с ними страдала Драупади. Кто–то сыграл с Юдхиштхирой немыслимую шутку, раз он утратил понимание происходящего. Бессердечные кауравы наслаждались весельем и душистым вином в небесных дворцах. А его семью замуровали в душном безвременье царства тьмы. – Юдхиштхира, – звала Драупади, – идем к нам. – Ты ли это? – спрашивал он. И зов ее повторялся до головокружения. Перед воссоединением с семьей, перед последним шагом в пропасть Юдхиштхира замер на несколько мгновений. Он в последний раз вдохнул гнилостный запах мира живых и занес ногу над бездной. – Последняя иллюзия, – сказала Драупади, и обняла Юдхиштхиру со спины.