70 и выше по Зангу

— Тебе нужно поесть. — Свали, от тебя воняет потом, — Занзас дернул ногой, задев тарелку, и отвернулся к стене, крепче обхватив себя руками. Несколько горошин из гарнира, добавленного к запеченному мясу, покатились по покрывалу и исчезли в складках. Мерз он постоянно и никогда не накрывался, безучастно валяясь на разворошенной постели. «А от тебя — разочарованием», едва не спизданул Сквало и вовремя прикусил язык, сжав кулак. То, что от воплей и ругани проку ноль, он усвоил окончательно пару дней назад. Внутри бурлили, перекатываясь, злость и обида. Руки зудели требованием въебать уроду. Сквало предпринял еще попытку: — Хочешь кофе? Занзас поднял руку, потянувшись наощупь, мазнул пальцами по кончикам волос: Сквало выпрямился, настороженно ожидая, что будет дальше. Ноль. Рука безвольной плетью упала на торчащий из под водолазки бок. — Я сказал тебе выметаться. Внутри противно заскреблась пустота. И бешенство. Сквало, сохраняя остатки самообладания, сдержался и не захлопнул дверь с размаху, выходя. *** С конфликта колец они все вернулись, расплющенные горечью поражения, и расползлись зализывать раны. Видеть друг друга не хотелось до тошноты — будто раз за разом подсыпать гвоздей и опилок в гноящиеся ошметки. Опустошение, тупая ноющая боль и проглоченный с обезболивающим и успокоительным скулеж. Луссурия отошел первым. Пришел, тяжело опираясь о косяк — нога у него, переломанная в трех местах, даже с помощью медиков и пламени Солнца заживала долго и изнурительно. — Ты как? — спросил, глядя из-под козырька ладоней, как из-за щита. Сквало, которому самому только разрешили вставать с каталки и который до сих пор харкал кровью периодически, посмотрел в ответ выцветшим добела взглядом. — Как проебавшийся по всем фронтам. Луссурия кивнул, больше самому себе, чем понимающе. Согласился. Снял с головы задранные на макушку очки, положил на прикроватную тумбочку у локтя Сквало. Ядрено-зеленая челка свесилась мотком нейлоновых ниток, полуприкрыв ему левый глаз. — А босс? Сквало скривился, будто кислятины нажрался, и дернул плечом, свободным от лямки медицинского корсета. Они общались после боя Неба всего раз, и тот был в больнице и больше матом. Занзас тогда пялился в потолок и огрызался больше по инерции, чтобы в покое оставили, пока Сквало на костылях скакал вокруг него, и потом тряс за плечи, пытаясь отыскать хоть немного мотивации на завтрашний день. «— У всех бывают херовые моменты, что теперь, пиздострадать до конца жизни? Какая нахуй разница?! Надо что-то решать, а не разводить хуйню, ты должен шевелиться, эй, ты меня вообще, блять, слушаешь?» Занзас тогда глянул мельком. С тихой ненавистью и равнодушием глянул. Так, что Супербиа сходу заткнулся, извинился и больше тему не поднимал. Тактика "Как в кино" - картинно схватить за грудки и быстро вправить мозги, обернулась крахом. — Я не нянька ему. Не проверял. Луссурия перевел тему. *** О том, что у Занзаса депрессия, стало понятно даже не сразу, и в этом как раз и была фатальная ошибка. То, что он практически не двигается и нихера не делает, Сквало сперва списал на провокацию, потом — на акт протеста, и в последний уже момент — на реальные нежелание и бессилие. Несколько дней подряд он вообще не выходил, тогда патлатый все-таки сунулся проверить и попытался нарваться на драку, чтобы хоть как-то его расшевелить. Занзас врезал в челюсть, почти не глядя, разгоняя температуру руки до сотни Цельсиев стремительно и жутко, подержал так в захвате с минуту, и больше на тычки не реагировал. Сквало отступил, зажимая ожог на плече, и бесновался уже потом у себя. Пришлось заказывать себе новый офисный стул. Он пару раз приходил ночью. Укладывался рядом молча, не пытаясь придвинуться ближе или прикоснуться, просто лежал, и так же сквозило от него опустошенностью и самоистязанием. Сквало вертелся, иногда обнимал, закидывая руку на плечо или поясницу, но тоже просек быстро — не надо. Под рукой была шершавая свежесть заново разодранных Савадой рубцов и в конечном счете поспать удавалось максимум часа три, когда Занзас, наконец, успокаивался, а боль в собственном теле переставала подтачивать и без того шаткую психику. После третьей подряд такой ночи Сквало не выдержал, рявкнул. — Заебал, блять, хочешь себя жалеть — делай это самостоятельно, мне ты нахера своим ебалом кислым светишь. Занзас сделал выводы и перестал приходить и разговаривать вообще, изредка бросаясь посылами в пешее эротическое. Сквало оправдывался перед самим собой, говоря, что тоже устал, тоже вымотан и тоже ранен, что ему тоже, блять, было бы неплохо, если бы кому-то было не похуй, но из них двоих он пока один был в состоянии что-то делать, и делал, психуя на Занзаса и его истерические загоны. Через два месяца он понял, что так долго простая обида, выросшая из детских комплексов, длиться не может. Принять тот факт, что у Занзаса классическая, как из Википедии, клиническая депрессия, а не просто хуевое настроение, было даже тяжелее, чем допереть до этого своим ходом. Сквало осенило совершенно неромантичным образом, когда он в три часа ночи шел по коридору до сортира и увидел, как Занзас тенью отца Гамлета топчется на веранде с дымящейся сигаретой. Последний раз курящим Сквало его видел почти девять лет назад, хотя для него, наверное, прошло чуть больше года. — Устал? — спросил, бесшумно закрывая дверь в комнату, чтобы не сквозило по лодыжкам. Луна светила высоко и ярко, выхватывая длинную каменистую ограду, тянувшуюся поперек холма к старым виноградникам в паре километров. Он кивнул, стряхнул пепел и затянулся снова, добив этой затяжкой несчастный Мальборо. Сквало стало горько и проебанно от этого вида. Будто все то, что пылало у них внутри, пересыпали песком, и теперь все бессмысленно тлело кучей свалявшейся, остекленевшей грязи. Он не нашелся, что сказать. Протянул руку, скользнул прохладной имитацией кожи по предплечью, к сухому пергаменту локтя и выше, на плечо, будто это могло что-то объяснить, сжал и сгреб в полуобъятии, положив живую кисть на затылок. Занзас не упирался. Откинул голову на подставленное патлатым плечо и стоял так, пока Сквало не отпустил. И ничего не дернулось внутри, не нахлынуло теплом и запахами, как это было сразу после разморозки. Занзасу хотелось обратно в лед и медленно там сдохнуть. И чтобы отъебались. Сквало хотелось удавиться — до того хуево было не видеть злого веселья и жажды сражений в глазах напротив. *** Сквало не любил бывать в медблоке: запах спирта и сладковатый дурман таблеток навевали сонливость и ненужные воспоминания об отце, появлявшемся дома с дежурств раз в пятилетку. Супербиа даже лица не помнил — только запах опиатов и полу пожелтевшего от времени халата. Винченцо заканчивает менять бинты на груди и животе и ободряюще сообщает, что корсет уже можно не носить. Он щербатый и выгоревший на солнце из черноты в золотой пух на макушке, это напоминает Сквало недомерка с бамбуковым мечом и хочется послать Винченцо нахер, говноеда, но он ни в чем, по сути, не виноват. Пока медбрат замазывает ожог на плече дурно пахнущей жижей серо-зеленого цвета, Сквало гуглит«как общаться с людьми с депрессией» и давит покалывающие нотки обиды в груди. Ну почему опять ему разгребать все. Окей, гугл, как жить эту жизнь, если тебе двадцать два, за спиной пепелище и трупы, а будущее не сулит никаких радужных, мать его, перспектив. Шансов на то, чтобы затащить Занзаса к мозгоправу, нет даже в теории. Сквало скидывает Луссу сообщение со списком препаратов и методик, из которых надо что-то выбрать. Винченцо предлагает кофе. Сквало все-таки шлет его нахер. *** Он возвращается уже затемно, ставит на тумбочку у кровати, такую же, как у него в комнате, две чашки и коробку с пиццей. — Кто вообще делал планировку в штабе, лепнина и вензеля, а все комнаты одинаковые, как в летнем лагере. Занзас не поворачивается, лежит, каким Сквало его последний раз видел в обед, только из ниток наушников, спутанных на подушке, долбит тяжелый бас. — С оливками и без лука. Я тебе половину оставил. Как в летнем лагере. Или как тем летом под Палермо, когда они выбрались из вороха дворцов и резиденций Вонголы, наспех побросав все вещи, и имевшихся с собой карманных денег едва хватило на то, чтобы взять в дешевой забегаловке Маринару средней паршивости. Не неаполитанский стиль, но тоже съедобно. — Я вроде говорил тебе съебаться. — Как съебался, так и вернулся. Сквало разглядывает свое отражение в кружке и вертит в голове на повторе: «общаться на нейтральные темы, быть доброжелательным и спокойным, предлагать помощь и поддержку». И так по заколдованному кругу, пока не начнет опять дышаться ровно без желания вспылить. Он пьет кофе молча, смотрит какой-то ролик в ютубе и свободной рукой, той, которая еще по-человечески теплая, гладит Занзаса по предплечью. — Остынет же. Занзас его игнорирует. Зато через десять минут садится, подтянувшись к изголовью, и утаскивает коробку с пиццей. Запихивает в себя методично по куску, без особого аппетита, но уже жрет, и то спасибо. — Кофе. Кивает в сторону тумбочки. Сквало ставит на паузу и передает ему чашку, глядя на осунувшееся лицо и небритые щеки. Занзас как-то по-детски держит кружку двумя руками: разогревает. Супербиа еще тогда, до этого всего подметил, как он вот так запросто заменяет самому себе микроволновку. — Читер. Получается усмехнуться. Занзас подвигает его и садится, свесив ноги, прижимаясь горячим бедром к ноге, и Сквало по-тихоньку отпускает. Он осаживает себя, говоря не вестись на такие тупые вещи, и все равно прислоняется, запуская руку по кромке отросших волосков на загривке, медленно растирает чувственное место. — Пойдем. Мягко тянет Занзаса за руку, и тот, обманчиво-спокойный, идет следом, до смежной ванны. Ренессансовый шик основных комнат сменяется хайтековым минимализмом: в штабе ремонт пока добрался только до небольших помещений, никто не рискнул покуситься на эту вековую дурь с вензелями. Занзас сидит на бортике ванной, позволяя стащить с себя рубашку, потом штаны стягивает сам и усаживается на фоне светлого кафеля на дно ванны. Сквало набирает воду и пробует пальцами, льет из бутылки геля в ладонь. Смотрит почти прозрачно, спокойно и собранно. По-домашнему, если эта тупая рыба вообще так умеет. Трет от висков к макушке, намыливая, растирает мочалкой пену по груди до пупка, по плечам, ногам. Занзас трогает губами его щеку. Смотрит без выражения, устало и разбито. Сквало замирает, мочалка, опущенная под воду, исходит химической пеной, делая воду мутной и зеленоватой. Он ждет, как ждал гребанные восемь лет, пока Занзас снова станет собой, станет прежним. — Устал? — Да. Светлые волосы валятся в пенную воду, Сквало раздевается ощупью, влезает, пытаясь уместиться и не запутаться в ногах, устраивается кое-как и опять обнимает. Как прощает, или как прощается. Занзас чувствует себя виноватым и с плеском обнимает в ответ. Он не чувствует ничего и ничего не хочет, но этот мусор с его тупой заботой заставляет думать, что, возможно, когда-нибудь станет лучше.