Нелюбимая

       Я возненавидела тебя с самых первых минут, когда ты пересекла порог нашего с братом дома. За светлые глаза, пожалуй, за солнечные волосы и ласковый, теплый, стрекочущий, как крылышки бабочек весной, голос. За глубину мыслей и всепрощающее сердце. Ты была идеалом, который сначала возжелал только мой брат — через время я смогла его понять. Я скатилась в самолично вырытую яму, не заметив, насколько мы успели сблизиться за последний прошедший год. Видеть тебя дома, Эллука, было уже не так скверно, признаюсь, как на первых порах. Но все равно иногда я не могла отделаться от желания изодрать твоё хорошенькое личико в тонкие кровавые лоскутки. Это ведь было б так просто — ты, как всяческий домашний цветок, легко поддалась бы на предложение уйти со мной на окраину леса. А там и Кирилл уже не смог бы нам помешать. Этих предшествующих бессонными ночами «бы» накопилось предостаточно, чтобы в один прекрасный день вылиться на твою лишенную короны головку топором. Однако я никогда не могла вымолвить перед тобой заветные три слова, будто проглатывая язык, когда ты поворачивалась и смотрела на меня своими глазами, похожими на голубые маки. Но откуда бралась эта пульсирующая, самозабвенная злоба — мне было не понятно. Особенно когда я силой заламывала до боли пальцы, комкала ими ткань рубашки и отвечала одно лишь «Неважно» на требующую обсуждения проблему. Нашу проблему. Конкретно мою, но, как говорил потом Кирилл, «Ты лишь избалованная, эгоистичная девчонка, поставившая жажду власти выше семьи!». Наверно, отсюда и бралось желание притянуть кого — нибудь ещё, обобщить с помощью его присутствия своих личных демонов. Поверь, Эл, их было предостаточно и под горячую руку одного из них ты попадёшь в конце этой истории. Потом. Не сейчас и не на этой занесенной мукой, как снегом, летней кухне, которую Кирилл иногда использовал, как склад для его неудавшихся или недоделанных музыкальных шкатулок. Ты же пекла здесь для меня и него иногда блинчики по вечерам, пропитывая все дряблые позвонки дома сладким запахом выпечки. В такие вечера я позволяла себе забыть о своём отношении к тебе. Пренебречь принципами и поддаться искушению повести себя как — то по-другому. Надеть на лицо другую маску. Тебе она нравилась, и ты мне улыбалась куда больше, чем старшему братцу. А демоны в моей голове радостно ворковали в твоём присутствии. Знаешь, Эллука, я ведь не думала тогда участвовать в том дурацком проекте. Пошла, по большей степени, чтобы хоть что — то доказать этому прогнившему миру. Что я на что — то способна без брата и тебя. Я не просила тебя тогда идти за мной. Но ты выбрала кривую дорожку добродетели, взявшись за нож, как и двое других претенденток на роль следующего монарха — видела бы нас королева Мерри-Гоу-Раунд, не оценила бы грядущее побоище точно. Хотя она сама лишь была жалкой куклой в руках совета и мифических бреднях о Богах — близнецах. Я такой быть не хотела. И смогла бы взять власть в свои руки. Водрузите мне лишь корону и тяжелую ношу всего королевства на плечи. Нам ничего не оставалось, как подчиниться скользким законам выживания — «умей адаптироваться или будешь убит». Или напади на большего противника первым, пока он от тебя этого не ожидает. Им стоило быть куда осмотрительнее. Тем двум девушкам. Возможно, заметь они алые всполохи в моих глазах от их насмешек, не изучали бы сейчас глубокий обрыв и кору старого, иссохшего дерева с петлей на шее. Но чем ближе я становилась к победе, тем больше отдалялась от тебя. И присутствие смерти — незримое, но незыблемое, — дышащей мне в спину, начинало пугать. Я была тогда просто девочкой. Девочкой, способной сбросить соперницу в обрыв, а другую — повесить на дереве. Но все же я была ребенком. И я испугалась, когда осталась наедине с тобой на усеянном поле — ты их не видела, а я — отчетливо, — трупами тех двух потаскушек. «Сложим же оружие, милая невестка моя. Трон забирай себе. Раз брат мой тебя выбрал, то и я — тоже» Я вполовину тогда говорила от искреннего сердца. И моя дрожащая рука не тянулась к ножу, спрятанному за поясом одежд. Ты наклонилась и поблагодарила меня поцелуем в лоб, сомкнув в теплом кольце своих неестественно длинных рук, — Кирилл считал это несколько странным, а мне они всегда казались особенными, — словно мышку в объятиях питона. «Спасибо, Ирина. Теперь всё обязательно будет хорошо. Я клянусь жизнью, что защищу тебя, во что бы то ни стало» Мои губы задрожали. Зачем ты это сказала? Почему не смогла смолчать? — Эллука… — я горячо шепчу в твою щеку и сама чувствую горько — соленый привкус слёз на губах. Я утыкаюсь в неё и вдыхаю твой запах лесных трав, меда, солнечного света, — Прости меня. И эти слова решают всё — после них пути обратно уже быть не может. Пересеченная черта неумолимо возносит меня к финалу. И отзовется она в веках многолетней враждой между Абисс И.Р и великой ведьмой Эллукой, носящей внутри чрева своего тела, как своих собственных детей, богов — близнецов. — Ирина, что же ты извиня… Я сглатываю колючий воздух и делаю рывок вперёд. Острие ножа через твою спину может коснуться моей шеи, но все же до неё не достает. Совсем немного. От безысходности я могу лишь рыдать, хотя моё желание наткнуться шеей на пробивший твоё лёгкое нож неуклонно растет. Под свист фанфар в моей голове ты падаешь на пол. Преданная и сломленная. Какой я всегда мечтала тебя увидеть. Сет на моё левом плече заливается гомерическим хохотом вместе со мной. «И теперь ты, несомненно, являешься новой Ма!» Грешница в моём лице опускается на коленки перед твоим бездыханным трупом. Жадно целует в посиневшие приоткрытые губы. Хватает за светлые волосы и жмется сильнее, захватывая утекающие крупицы тепла. Брат был прав. Ты была похожа на Левию, заточенную в сгинувшем ковчеге. — Эллука, — HER берет вверх, и я улыбаюсь, прижимая твою безвольную ладонь к своей щеке. Она оставляет на ней мазки червонного, — Ты никогда мне не рассказывала, что тебе так идёт красный цвет.