(Не) Любовь

Каждый день они ходят в школу вместе. Рука в руке, сцепленные родительскими надеждами и ожиданиями города. В молчании между ними нет ни уюта, ни спокойствия — только привычные заёбанность и тоска. У обоих круги под глазами, потрескавшиеся губы и бледный вид. Оба больны. Не только психически, но и друг от друга. Стэн сжимает его руку гораздо сильнее, чем нужно. Честно говоря, Твику хотелось бы, чтобы он её не держал. Совсем. Никогда. Ему хотелось бы, чтобы на месте Стэна был другой человек. И от этих мыслей на душе более тошно. Когда они подходят ко входу в школу, то он еле подавляет облегчённый вздох в момент, когда его рука вновь становится свободной. Стэн пытается поцеловать Твика в губы, но тот отворачивается в самый последний момент, и тому достаётся лишь щека. — Ты чего? — Ничего. «Вчера в три часа ночи, когда я наконец-то смог заснуть, ты — бухой — залез ко мне в окно, и это было мило, когда мы были детьми, но теперь это нихуя не мило, и сегодня у нас тест по химии, и теперь я его завалю, но тебе похуй — тебя вчера опять все обидели, и я знаю, что потом ты будешь ебать мозг Кайла на тему того, какое я хуйло, и ныть-ныть-ныть, и так по кругу, и как же ты меня заебал, Марш. Как же ты меня заебал». Всего этого он не скажет, потому что в итоге последнего такого разговора Марш попал в больницу. Попытка суицида. Неудачная. — А вот и наши обожаемые пидоры, — Твик чувствует себя то ли подсолнухом, то ли спутником, когда мгновенно поворачивается в сторону Такера. — Чего тебе надо? — Стэн злится, и это один из немногих моментов, когда он хоть немного нравится ему. Потому что в этот момент он не напоминает тряпку у входа в школу. — Ничего, просто поздоровался, — он улыбается Твику еле заметно краешком рта, и ему хочется прошипеть: «Не пали нас, мудак». Но он молчит — только опускает взгляд в пол и нервно облизывает губы. «Ничего» Такера такое же липовое, как и «ничего» Твика. — Тогда чего ты на нас пялишься? Опять из-за чего-то бомбит? И да, если что, то это была идея Картмана, а не моя, и… Крейг рассеянно пожимает плечами. Стэна он не удостаивает даже взглядом. Будто тот лишь декорация, а его чувства, слова, эмоции не имеют никакого значения. Такер в совершенстве владеет искусством презрительного равнодушия. — У меня всё прекрасно, — он кидает последний взгляд в сторону Твика, и тот ощущает, как от этого взгляда по коже бежит электричество, — вы бы поторопились, голубки, а то ещё опоздаете. Больше всего на свете ему хотелось бы смотреть не вслед Крейгу, а идти рядом с ним. Но вместо этого он, как обычно, остаётся со Стэном. — Как-то он странно себя в последнее время ведёт. Опять что-то задумал, наверное. Твик точно знает причину его поведения. Помимо этого, он знает, что у Крейга родинка на пояснице, светлый шрам от операции на животе и то, что его член на пару сантиметров длиннее члена Стэна. Не то чтобы он точно мерил, но, скажем так, у него было полно возможностей сравнить. Потому что «ничего» Крейга на самом деле означает: «Марш, я трахаюсь с твоим парнем». Потому что теперь к неврозам Твика добавилось ещё и удушающее чувство вины и отвращения к себе. И отчаянная, неукротимая жажда. На самом деле уроки — то время, когда наконец-то можно отдохнуть от их отношений длиной в семь лет. Некоторые люди в браке меньше времени проводят. Хотя сколько из них были правдой? Для Твика, в общем-то, ни одного. Только вот жалко, что где-то в начале старшей школы Стэн действительно в него влюбился. Или нет. Он до сих пор сомневался, что эта дикая зависимость, это «не бросай меня, пожалуйста, не вздумай, я к тебе привык, я без тебя не смогу, я перережу себе вены» (последнее было не сказано, но сделано) имеют отношение к любви. Но факт оставался фактом. И теперь он оказался в совершенно идиотской ситуации, встречаясь с тем, на кого ему было не то чтобы параллельно… Ладно, ему действительно стало параллельно после попытки суицида — до этого он честно пытался помочь и хотя бы понять. После этого — как отрезало. Он просто позволял Стэну делать и брать, что он хотел, — так было проще. И всякий раз, оставаясь наедине с Такером, он испытывал, помимо возбуждения и страсти, радостное ощущение реванша. У него была своя часть жизни, которую его парень забрать не мог. Та часть, где у него было хоть какое-то право голоса. «Наши отношения основаны на чисто физическом притяжении», — повторяет себе он, разглядывая профиль Такера. Стэн, наверное, симпатичнее: у Крейга нос большой, с горбинкой, он вечно хмурится, и губы такие, ну, узкие, длинные. У Стэна черты лица правильные, красивые, почти симметричные. Но по странной причине этот самовлюблённый мудак со своими несовершенствами привлекает Твика гораздо больше, чем его парень. Если честно, то наедине он не такой уж самовлюблённый мудак. Хотя он, конечно, не строит особых иллюзий — Крейг во всё это полез, только чтобы задеть Стэна. Ну и, может, потому что открытых геев их возраста в городе не так много. Но честно? Даже это казалось Твику лучше его затхлых, зашедших в тупик отношений. Сообщение от Такера приходит в начале второго занятия: Ты сегодня как? Он отвечает, выждав несколько минут, хотя и хочется сразу. Свободен. У тебя есть конкретные планы? Допустим, есть. Но мы ведь на уроке, Твик. Ты точно хочешь говорить о сексе во время математики? Твик буквально-таки может услышать этот насмешливый голос. Но когда он поворачивается в его сторону, Крейг уже с невинным видом пишет в тетради уравнения. Нет, всё-таки он мудак. Который безумно нравится Твику. Сегодня редкий день, когда у Такеров дома никого. Он благодарен богу за такие моменты. Секс в машине всё же сомнительное удовольствие. Дома у Твика часто никого нет, но он находится прямо напротив дома его парня, так что это слишком палевно. Особенно — если учесть, что у Стэна есть ключи, полученные от Ричарда Твика. Выданные «будущему зятю». Он наврал родителям, что пошёл к Стэну, а Стэну — что пошёл к родителям. В последнее время он только и делал, что врал. Но это того стоило. Ведь теперь он стоял в комнате Крейга. Они были уже полуголыми: зелёная рубашка валялась на полу, а синяя толстовка свисала со спинки стула. Губы Такера скользят по его плечам, и Твик — о чудо — не отстраняется. Ему, наоборот, хочется ближе, неразрывней, больше-больше-больше. Будто бы каждое прикосновение наполняет его странной, дикой энергией, желанием жить вопреки всем обстоятельствам. И хочется дать что-то в ответ, поэтому он толкает Такера на кровать и садится сверху, целуясь так жадно, будто у них на двоих один кислород. И когда он всё же отстраняется, то Крейг со своими злыми, зелёными, самыми красивыми в мире глазами смотрит так, будто для него всё это тоже важно, а не ещё один повод поиздеваться над Стэном. — Соскучился, что ли? «Да, блять», — думает Твик, но, разумеется, выдавливает резкое и злое: — В твоих мечтах, Такер. Но ему хоть бы что: — Я-то думал, что после того, как я дал тебе в задницу, можно и по именам, а ты до сих пор по фамилии. Он краснеет. Со Стэном всегда приходилось быть снизу, потому что тот слишком уж переживал за свою (отсутствующую) мужественность. Секс у них, впрочем, случался только во время маниакальных периодов, которые были довольно редкими. Чтобы забыть о смущении и поставить Такера на место, он кусает его. Хотя не в этом дело, конечно. Просто кусаться ему нравится больше, чем целоваться: в самом ощущении чужой солоноватой, упругой кожи, зажатой между зубами, было что-то успокаивающее. Иногда он кусал и собственные руки, хотя окружающие считали это странным. — Я думал, мы договорились без следов: я уже задолбался придумывать байки про девушку из Северного Парка. Ещё одна причина, по которой он знает, что лучше не западать на Такера. Тот всё равно бы скрывал свою ориентацию, а значит — и Твика. Его семью не особо впечатлил прошедший ураган политкорректности. А значит, будучи самым гейским геем, он всё равно вёл себя на людях как образец гетеросексуальности. Любил доебаться до ориентации Стэна, периодически встречался с девушками через две недели, выдавая клишированное: «Дело не в тебе, а во мне» (впрочем, последние полгода этого не происходило — возможно, девушки закончились), — и вежливо кивал на трёп Клайда и Кенни о моделях и порноактрисах. Прежде чем мысли Твика отправляются дальше в бездну о том, какие они оба ужасные, отвратительные люди, Крейг притягивает его к себе снова и целует. Сколько раз уже это происходило? Вначале он делал это довольно неуклюже. С зубами даже. Но довольно быстро научился так, что дух захватывало. Настолько, что Твик даже не сразу замечает, как с него стаскивают ремень. — Знаешь, о чём я думаю каждый раз, глядя на тебя? Он мотает головой. Сомневаясь, что это то, что он хочет услышать. — О том, что ты никогда не носишь нижнего белья, — и лыбится, как идиот, своей шутке. Джинсы Твика соскальзывают, выставляя уже давно стоявший член. Который мог бы быть и несколько больше. Ну, то есть он не микроскопический, но всё равно очень средних размеров. — Это всё гномы, — он поясняет смущённо, хотя чего смущаться перед человеком, который успел рассмотреть его уже во всех ракурсах, — непонятно. Просто Крейгу в кайф играть на его нервах, словно на скрипке, — не доводя до полноценного невроза, но так, накручивая. Просто он такой человек. Не очень хороший. В Южном Парке хороших нет: хорошие здесь либо не выживают, либо быстро перестают ими быть. — Как скажешь, — он ему явно не верит. Единственный, кто ему обычно верит, — это Стэн, но Стэн не эталон психического здоровья. — У нас с тобой целых три часа, так что… чего ты хочешь? Зато Крейг хотя бы спрашивает, чего хочет Твик. Да, всё настолько плохо. — Я хочу стащить с тебя эти чёртовы джинсы и твой член в моей заднице. И трахаться с тобой, пока не забуду об этом проклятом городе, — и почти немедленно приступает к делу. Его движения уже практически доведены до автоматизма, — хотя лучше бы ты мне отсосал. Может быть, заткнулся бы хоть на пять минут. — Мы можем успеть и то, и то, — какие же у Крейга всё-таки наглые, зелёные глаза. — Можем, — тюбик со смазкой открывается с щелчком. Осталась совсем немного, а значит скоро брать новую. Ему безумно нравится тело Крейга. Не слишком накачанный, но и не худой, как щепка. Если прикоснуться, то можно ощутить чужие мышцы, напряжение, адреналин. Они двое, в общем-то, сплошной контраст: бледная кожа с веснушками и проступающими венами рядом со смуглой, ровной и плотной. Они — две чёртовых противоположности, и Твику безумно жаль, что те азиатские девчонки не зашипперили их двоих в далёком детстве. Вряд ли было бы хуже, чем сейчас. Он уже давно привык к ощущению, как пальцы, холодные от смазки, скользят внутри, как растягивается анус. Не сказать, чтобы это было так уж потрясающе приятно, но ощущение предвкушения доводило его до точки кипения. Такер смотрит на него снизу вверх, будто бы хочет запомнить всё происходящее в этой комнате до последней детали. Рука Крейга скользит по члену. Самому, блять, красивому, пропорциональному члену из всех, что он видел, считая многочисленные порноролики. Который скоро окажется в его полной и беспрекословной власти. — Давай уже, — Твик шипит и одним резким движением насаживается. Не сказать, что охренительно приятно в самом начале, но он знает, что дальше будет лучше. Когда он целуется с Крейгом, то чувствует острый химозный вкус мяты и точно такой же запах. В последнее время тот пытался бросить курить и тоннами запихивал в рот жвачку. Теперь это любимый вкус Твика, но если надо, то он готов полюбить и сигареты. Ритм движений в их паре задаёт он, резко двигаясь вверх и вниз, чуть отклонившись, наслаждаясь тем, как член Крейга трётся о простату. В какой-то момент его руки ложатся на бёдра, вцепляются в них изо всей силы, задевают криво обрезанными ногтями и, наверное, оставляют отметины, но сейчас всё равно. Единственное, что имеет значение, — это музыка из скрипа кровати, их вдохов и стонов. Твик громкий, всегда был, и пусть с возрастом он стал успешнее себя контролировать, сейчас он этого делать не может и не хочет. Сейчас ему совершенно плевать в кои-то веки на весь окружающий мир, кроме одного человека. Он говорит о чём-то, но не совсем осознаёт о чём, слишком сосредоточенный на движении, на удержании ритма. Крейг, к счастью, тоже, поэтому, наверное, не услышит ни признаний в любви, ни признаний в ненависти, которые сливаются в единое целое. Крейг Такер — человек не слов, а жестов: он целует руки Твика, пытается поспеть за бешеным ритмом, толкаясь навстречу, и у него даже практически выходит, хотя, конечно, угнаться за ним проблематично. Обычно он предпочитает, когда Твик наклоняется ближе, когда они почти соприкасаются носами, — и тогда целуется чуть ли не чаще, чем дышит, сжимает волосы в кулак или, наоборот, гладит их — в зависимости от настроения. Но сегодня Крейг слишком много трепался, так что единственное, что ему остаётся, — дышать громко-прерывисто, выстанывать имя партнёра. Он мог бы, наверное, слушать это целую вечность, до самого конца времён, потому что, подумать только, Твик и не думал, что его нелепое, дурацкое, бестолковое имя может звучать так красиво. И когда он в предоргазменной эйфории вздрагивает, поводит плечами, то в себя его приводит шлепок по бедру. — Я сейчас кончу, так что ты давай слезай, — Твик кивает на автомате: хочется скулить от разочарования, потому что ему нравится быть связанным с Крейгом, нравится быть его. Но Такер прав, потому что ощущение остатков чужой спермы в заднице, оно, ну… такое себе. На самом деле поразительно, насколько хорошо они друг друга узнали в этом отношении за последнее время. Так что Твик покорно падает рядом. Ноги, не привыкшие к столь интенсивным физическим нагрузкам, побаливают, и ему невыносимо хочется уже кончить, поэтому, когда оба их члена соприкасаются и Крейг большой жёсткой ладонью проводит несколько раз туда и обратно, уже наконец-то доводя их до оргазма, то он физически чувствует, что вот оно — блаженство. Напротив него. Некоторое время они лежат друг напротив друга, глядя в глаза, не в силах сказать ни слова, пока не приходит осознание того, что мир вокруг никуда не ушёл, и что всё это временно и не по-настоящему, и — господи — у него же есть парень, а Крейгу плевать, по сути. Зачем он это делает, зачем, зачем, зачем… — Салфетки? Воды? — он успевает до того, как Твик доводит себя до очередного приступа страданий. Протягивает упаковку, предварительно взяв пару-тройку штук, и стирает с себя остатки спермы. Будто бы ничего не было. Твик повторяет за ним, словно зеркальное отражение. Смысла идти в душ пока ещё нет. — Да, принеси, если можно. Когда Крейг, перед тем как встать с кровати, ласково целует его в макушку, что невыносимо отличалось от произошедшего между ними, то Твик чувствует себя одновременно самым несчастным и самым счастливым человеком на земле.