Конфетка

Кто? Великий Кришна, ну кто предложил поиграть в эту дурацкую игру времен их молодости, их безбашенного 11-го класса? Ведь не виделись уже лет пять, и это только с прошлой встречи, а с момента выпуска все десять. Неужели нечего обсудить? Кто кем стал, кто сколько заработал, кто на ком женился… Катька Вершинина - вон, собственным бизнесом обзавелась, прибыльным между прочим, а ведь в школе была блондинка блондинкой - чем не тема? И девчонкам, и парням есть о чем кости перемыть, да мало ли еще тем… И все же разговоры затихли сами собой, когда чей-то голос громко возвестил: - Народ, а давайте в "конфетку"? - народ тут же одобрительно загалдел. Вина и шампанского было выпито уже изрядно, так что бывшие одноклассники дружно требовали хлеба и зрелищ, точнее, уже просто зрелищ. Ну и принять участие, конечно. Суть игры заключалась в следующем: бралась конфетка-леденец и передавалась "из уст в уста" до тех пор, пока не истончалась настолько, что исчезала совсем. Тогда тот, на ком конфета заканчивалась, ставился в круг с завязанными глазами и раскручивался руками добрых однокашников до потери ориентировки в пространстве. Тот же, к кому лицом останавливался проигравший, мог загадывать ему любое желание. В пределах разумного, конечно. Желания обычно были смешными или глупыми: прокукарекать под столом, написать неприличное слово в учительской, прицепить глупую записку на спину директрисе. Собственно, смыслом игры была возможность много и безнаказанно целоваться в процессе, а все эти задания были придуманы уже позже, просто потому, что смотреть, как кукарекает Витька Смирнов - в своих вечно сползающих на нос очках - было тоже очень смешно. Но сейчас-то! Взрослые же люди! Сашка Веллес смотрел на восторженные приготовления, вцепившись руками в край парты, не замечая, что грызет свои и без того обветренные губы. Не то чтобы ему не нравилась игра - в свое время он перецеловался со всей женской половиной класса и даже частично с мужской. По правилам отказываться от поцелуя было нельзя, хоть мальчик с мальчиком, хоть девочка с девочкой. Мальчишки хмыкали и ухитрялись передавать конфету, не касаясь губами. Девчонки же, напротив, могли специально устроить шоу "образцово-показательный-очень-очень французский поцелуй". Впрочем, против никто никогда не был. А вот Сашка был против. Не тогда - сейчас. У него была веская причина. И звали эту причину Григорий Владимирович Горшков. Гришкой её звали, причину. Красивый, зараза. Еще лучше, чем тогда, в выпускном классе. Тогда хоть тощий был - кожа да кости, и стрижка дурацкая, машинкой, и рубашки эти его вечные, словно из бабушкиного сундука вытащенные, тоже очень, очень дурацкие. А теперь? Мышцы на костях нарастил, и волосы теперь длинные, и рубашка от кого-то известного… Кришна, как же на нем сидит его рубашка! Куда там до него Веллесу - невзрачному программисту в сером растянутом свитере. Не смотреть - невозможно, смотреть - больно. Сказать - совершенно немыслимо. Если в школе не хватило духу признаться, то теперь-то уж чего рыпаться? Знал бы Сашка, ни за что не пришел на встречу. Ведь не было Гришки в прошлый раз, и до этого тоже, да вообще - ни разу. И жил вроде спокойно, не вспоминал почти. А сейчас - вот он, смеется, глаза щурит, предлагает вместо леденцов шоколадные конфеты использовать, мол целоваться вкуснее, а проигравших - больше. Сашка и опомниться не успел, как в кругу оказался, да и конфету в зубы уже получил. От Гришки. Вот ведь угораздило рядом встать! Как и кому следующему передал конфету, Александр не помнил. Он словно выпал из реальности, словно не с ним все это происходило. Чужие смешки, влажные, чмокающие звуки поцелуев, толкотня локтями - все это было вне его. Народ целовался, перемещался по кругу, менялся местами, выбывал и прибывал снова, а Сашка только и мог, что смотреть на Горшкова, да, прикрыв рот ладонью, кончиками пальцев гладить собственные губы. Неужели? Этот поцелуй-касание ему не приснился? Он в самом деле был? Гришка не замечал его взглядов - он смеялся, приобнимая с двух сторон за талии бывших одноклассниц, и охотно дарил такие же поцелуи всем, кто подходил к нему с конфетой. - Саш, ты играешь? - раздался тихий голос над ухом. Веллес машинально кивнул и тут же почувствовал, как его потянули вниз. Губ коснулись мягкие сладкие губы - Маринка. Они сидели за одной партой в одиннадцатом, кажется, он ей даже нравился. Тонкие руки обняли его за шею, а во рту оказалась тонкая стекляшка "барбариски". Маринка отпускала его нехотя, словно чего-то ждала, на что-то надеялась, словно только что воспользовалась шансом и поняла - безуспешно. Сашка вздрогнул. Если он сегодня ничего не скажет или не сделает, у него больше не будет такой возможности, хотя бы потому, что смелости не хватит появиться на следующей встрече выпускников. Мысль о последнем шансе раздражала и одновременно успокаивала. Противно думать, что твои действия и поступки зависят не только от тебя и твоих желаний, а еще от чего-то, что не поддается описанию и прогнозированию. С другой стороны, была в этом какая-то неизбежность, а раз так, зачем откладывать? Сашка оттолкнулся от края парты, решительно подошел к Горшкову и прильнул к его губам. Он не пытался проникнуть языком ему в рот или хотя бы просто лизнуть губу или прикусить зубами. Он даже почти не шевелился, просто внезапно оказалось, что его губы и Гришкины совпадают каждым изгибом, каждой складкой или трещинкой. Сашке казалось, что он слился с этими теплыми и неожиданно такими мягкими губами, превратился в нечто единое, в монолит, что распасться надвое теперь невозможно. Часть его мозга, та, что трезво оценивала ситуацию, вопила, что сейчас, вот-вот, сию секунду все закончится, а он, Александр, отлетит в сторону под тяжелым ударом в челюсть. В крайнем случае Горшков его просто оттолкнет, добавив что-то вроде "мальчики - это не по моей части". Но поцелуй длился. И длился. И длился. Его почему-то не отталкивали, и Сашке показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он сам нашел силы оторваться. Он уже шевельнул языком, собираясь протолкнуть остатки конфеты дальше, как было предписано правилами игры, когда Гришка приоткрыл рот, и поцелуй стал совсем уж настоящим. Это было неправильно - вот так стоять и целоваться на глазах у одноклассников, но и прекратить, когда тебе отвечают, сил не было. Веллес поймал себя на том, что почти поднял руки, чтобы обнять, вцепиться твердыми пальцами в затылок, притянуть к себе и не отпускать. Дернулся, вцепился в собственные штанины, сдерживая неуместный порыв, почти отпрянул, как в голову, словно раскаленной иглой, вонзилась мысль: он же сейчас поцелует кого-нибудь другого, наверняка девушку, и воспоминания о его, Сашкином, поцелуе сотрутся под чужими прикосновениями. Это показалось совершенно невыносимым. Нет, хотя бы сейчас последнее слово должно остаться за ним. Гришка запомнит этот поцелуй, хотя бы так. Тонкая леденцовая пластинка, которую он уже почти передал, замерла, а потом хрустнула на зубах острой льдинкой, впиваясь осколком в нёбо, добавляя к сладости металлический привкус крови. В глазах Горшкова мелькнуло странное выражение, но расшифровывать его было уже некогда: под громкие выкрики Сашке уже завязывали глаза и раскручивали посреди комнаты. Мир, который за последние несколько минут и так потерял устойчивость, теперь окончательно закружился в безумной карусели. Александр не смог бы теперь определить не только, кто перед ним стоит, но и даже где верх, где низ. Чтобы остановиться, пришлось вцепиться в руку своего будущего мучителя. Мучительницы - оказалось, что он поймал Марину. Со всех сторон тут же посыпались предложения, что для него загадать: - Под стол его, петухом кричать! - Нет, пусть все доски в школе мылом натрет! - Нет, - голос Маринки почти звенел от напряжения, так что все присутствующие невольно обратили внимание. - Пусть Веллес признается Горшкову в любви! Не выдержала, почти взвизгнула в конце фразы, и уставилась на Сашку гневным взглядом. Отомстила. А тот и замер, не зная, что делать. Ведь не при всех же. Не так, не обесценивая шутливым признанием столь долго хранимое чувство, которое так внезапно и дерзко напомнило о себе. - Я не… - растерянно попытался возразить Александр, но остальные уже подхватили требование девушки: - Давай-давай, не зря же ты с ним чуть ли не полчаса лизался. Сашку внутренне передернуло. Заметили все-таки. Но неприятно было не это, а само словечко, использованное для обозначения поцелуя. Было в нем что-то пошлое, вульгарное, что-то напоказ, и это вызывало глухое раздражение и чувство гадливости. Шум затих, все ждали. Сашка молчал, словно приговоренный, не решаясь поднять глаза и посмотреть на Горшкова, боясь увидеть в его взгляде презрение или еще что похуже. Александр почувствовал тычок в бок - его подгоняли, поторапливали с выполнением желания. Толпа теперь жаждала не просто зрелищ - теперь они хотела крови. Пусть даже это будет всего лишь разбитое сердце бывшего одноклассника. Что ж, помирать, так с музыкой! Сашка резко поднял голову, собираясь произнести длинную пафосную речь, пряча за вычурными словами настоящее чувство. Пусть все решат, что это всего лишь шутка. У него наверняка получилось бы, если бы в последний момент он не забылся и не взглянул Грише в глаза. В них не было всеобщего веселья - только ожидание. Серьезный, изучающий взгляд, пытающийся проникнуть в душу, в самую суть. Обмануть не получится, понял Сашка - догадается, да еще и разочаруется, решит, что он струсил. Оставалось говорить правду. Сашка на пару мгновений закрыл глаза, представил, что он один на один с Горшковым. Есть только они двое, а остальные - не больше, чем шум дождя за стеклом. - Люблю, - просто сказал он, больше не отводя и не пряча взгляд, - с третьей четверти десятого класса. Шепотки и смешки разом стихли. Повисла напряженная, гнетущая тишина. Веллес чувствовал взгляды одноклассников - никто явно не ожидал такого поворота событий. Он посмотрел на Марину, и ему даже стало жалко девушку, хоть она сама только что подставила его. Её глаза казались просто огромными, разом заняв сразу половину лица, в уголках уже собирались слёзы, а губы дрожали, словно она готова вот-вот разрыдаться. - Извини, - тихо сказал он и пожал плечами, а потом развернулся и вышел из класса, ни на кого больше не глядя. Закрыв за собой дверь, Сашка бессильно прислонился к стене. Что делать, как объясняться с Гришей, да и, собственно, как теперь дальше жить он не знал. Снова хлопнула дверь - это Маринка сдерживая всхлипы и утирая слезы рукавом, убежала в сторону женского туалета. Сашке было слышно, как загалдели в классе - еще бы, такая новость - всем явно не терпелось обсудить. И вдруг, сквозь всеобщий гомон он расслышал знакомый голос: - Ребят, да ну, потом им кости перемоете, давайте продолжать! На мне остановились, значит я теперь первый. Так, у кого конфеты?.. Дальше Сашка слушать не стал, развернулся и побрел прочь от кабинета. Его признание не значило для Гришки ни-че-го. Даже не стоило того, чтобы пообсуждать вместе со всеми. Он, Сашка, остался для Григория Горшкова просто никем, пустым местом. В груди расползалась глухая боль. Глупо было надеяться на что-то, но все равно, такой реакции, точнее, полного её отсутствия, Сашка не ожидал. Хотелось курить и домой, но сигареты, ключи и одежда остались там, в классе, где продолжали веселиться бывшие одноклассники, и куда он не имел душевных сил вернуться. Оставалось только ждать, когда народ начнет расходиться. И кто придумал, что встречу выпускников нужно проводить в родной школе, а не в каком-нибудь ночном клубе?! Ушел бы сейчас к барной стойке и упился в хлам, лишь бы не думать ни о чем. Александр ушел в дальний конец коридора, забрался с ногами на подоконник и принялся смотреть в окно. На улице шел дождь - довольно редкое для середины декабря явление, зато отлично отражающее внутреннее состояние самого Сашки. Погруженный в себя, он не услышал тихих шагов и очнулся, только когда кто-то бесцеремонно спихнул его ноги с подоконника и уселся рядом. Веллес обреченно поднял взгляд - он не сомневался, что это Горшков пришел выяснять отношения. Наигрался и пришел, зачем вот только? Посмеяться или морду набить без свидетелей? Но он ничего не делал, просто внимательно смотрел на Сашку, наверное ждал, что тот сам объяснится. Сашка молчал. Все, что было важно, он уже сказал получасом раньше, а объяснять, почему он это сделал - не хотелось. Как можно объяснить однокласснику, что ты его десять лет любил, молча, не портя ему жизнь, вообще никак не показывая своих чувств, а тут вдруг принародно признался. И Маринка с ее желанием здесь ни при чем, он решился уже тогда, когда сделал первый шаг в его сторону, держа конфету в зубах. Они играли в молчанку минут десять, пока Гришка не вздохнул тяжело и не сказал: - Сань, я вообще-то женат. Странное начало для подобного разговора, но Веллес не обратил на это внимания. Его уже десять лет никто так не называл. Александр Евгеньич, Саша, Сашка, даже Шурка и Шурик -как угодно, но "Саня" осталось в школе, было старательно запрятано и покрылось толстым слоем пыли. И вот теперь опять… Сашка чувствовал себя беззащитным, беспомощным, как и десять лет назад, когда только учился скрывать свои чувства. Теперь скрывать было незачем, поэтому он ответил: - Вообще-то я тоже. - У меня сын маленький, - казалось, Гришка ничуть не удивился. - Знаю. У меня двое. - Знаешь? - Сашка почувствовал на затылке твердые пальцы, вынуждающие резко повернуть голову к собеседнику. - Знаешь? Тогда что же ты творишь, зараза? Сашка только улыбнулся: - Я же ни о чем тебя не просил. Хватка на шее стала еще крепче, они почти касались друг друга лбами. Чтобы как-то уравнять положение, Веллес в ответ тоже вцепился Гришке в волосы на затылке. - Не просил он, конечно! Да о чем ты вообще думал?! И сейчас, и тогда? Нравится портить людям жизнь? Почему ты не сказал мне этого в десятом классе? - Я сказал сейчас. С полминуты они сверлили друг друга взглядами, оба тяжело дыша, а потом Сашка потянул Горшкова на себя и почувствовал, что его точно так же тянут навстречу. Целовались жадно, яростно, взахлеб, отчаянно цепляясь друг за друга, словно разом пытались наверстать упущенный десяток лет. - А если… через месяц я скажу, что ошибся? Что мы зря это затеяли? - Сашка не понимал, как можно успевать разговаривать, тем более, задавать подобные вопросы. Он лишь помотал головой: "Не важно". - А если уже через неделю я скажу, что разлюбил, что больше не хочу тебя видеть? Веллес не выдержал, обнял лицо Гришки ладонями и, глядя прямо в глаза, спросил: - Скажешь, что разлюбил, значит сейчас - любишь? Я не мог надеяться даже на один день, поэтому если уже завтра утром ты пожалеешь, у нас все равно останется эта ночь. "И поцелуй со вкусом барбарисок".