Гиацинты его ненависти

Пожалуй, Чонгук — единственный человек на всем белом свете, которого добродушный и готовый к компромиссам Чимин, известный своей добротой и открытостью, ненавидит настолько сильно, настолько неистово, настолько долго. Кажется, у этого пламенного чувства нет конца и края, и с каждым днем ненависть Пака только увеличивается в объеме, взбухает и наполняется новой силой, расцветает цветами аконита и испускает миазмы, отравляя своего владельца, но он не торопится сменять гнев на милость, а ненависть на какое-нибудь нейтральное чувство. Не должно быть в этом деле полутонов! Если ненавидеть, то сильно, до боли, до хруста, пока не заведутся черви, не разложится тело, не забудется случившееся несколько лет назад. Пока когда-то счастливо произнесенное «люблю», не станет честным и искренним «ненавижу». — Эй, Пак Чимин! Чимин узнает голос Ким Тэхена и поворачивается, уже предчувствуя, по какому вопросу он понадобился. Пак — староста, отличник и вообще прекрасный человек, который всегда и всем стремится помогать. Он дружелюбен, мил и заботлив, конечно, если дело не касается Чонгука. А когда с вопросами лезет Тэхен, то дело точно Чона касается. Ким — его личный рыцарь в блестящих латах с резиновым мечом наперевес, обожающий отстаивать честь и достоинство всех и каждого, особенно своих друзей. Причем делает это самыми дурацкими способами. Чимина умиляют дружеские чувства, но совсем не сокращают гремучей ненависти в груди. — Что стряслось? — спокойно интересуется Пак, посматривая на наручные часы, стараясь тем самым прозрачно намекнуть, что сейчас время обеда и ему не до разговоров. — Доклад Чонгука, — грозно говорит Ким, хмурясь, — его у преподавателя нет. Где он? — Тэ, не надо, — звучит за спиной Тэхена слабый голос и показывается Чонгук, он хватает друга за плечо и шепчет что-то на ухо, но Ким скидывает руку и устремляет взор на старосту. — Ты собирал доклады на прошлой неделе, поэтому должен знать. — С чего бы? — едко отзывается Пак, улыбаясь. — Я собирал доклады с трех групп, а потом отнес преподавателю, понятия не имею, куда могла деться работа Чонгука. Он ее точно сдавал? Упрек не нравится Тэхену: он кривится и сжимает плотнее губы, подавляя в себе жгучее желание высказаться в самых нелицеприятных выражениях или проехаться кулаком по слащавому лицу старосты. Но все же он не настолько импульсивная и отчаявшаяся личность. Не для него бить человека при свете дня в аудитории. Может, вечером в какой-нибудь темной подворотне, где никто не услышит, где никто не найдет. — Значит, придется сделать еще раз, — произносит легко Чонгук, похлопывая Кима по плечу, тем самым закапывая топор войны. — Да, срок до следующей пятницы, — подхватывает Чимин. — Ты уж постарайся. Нажим Пака в последнем предложении явно выдает его причастность к пропаже доклада и властвующее им злорадство. Тэхен все это видит (а казался таким недалеким!) и кипит от злости. Его прямо разрывает от негодования, он прожигает Пака презрительным взглядом и требует извинений своим разгневанным выражением лица, но тот лишь улыбается, затем разворачивается и спокойно уходит. Чимин отлично слышит, как Чонгук говорит, обращаясь к Киму: «Может быть, это не он». Тэхен не заставляет ждать с ответом и почти кричит: «Это точно он!». Пак продолжает идти вперед, счастливо улыбаясь идущим навстречу студентам. Можно закатить чудовищного размаха скандал, рассказать куратору о клевете и очернении имени, и все бы точно вышло в пользу старосты: репутация Чимина сияет и блестит, в отличие от Кима, который и пьяным на занятиях появлялся, и в срок ничего не сдает, и прогуливать смеет. Пак бы точно выиграл эту битву. Он бы окончательно уничтожил своего недоброжелателя, фанатично преданного Чонгуку. Но ни к чему. Пускай резвится, учится, оказывает Чону поддержку и задаривает любовью. Да и к тому же доклад Чонгука действительно оказался в мусорном ведре по прихоти Чимина. Он об этом совершенно не жалеет, наоборот радуется, что усложнил мальчику-отличнику жизнь. Пусть еще попотеет. Доклад ему все равно не вернуть. Рукописи-то не горят, но компании по вывозу мусора работают, как часы. В столовой Чимин опять со всеми здоровается, всем улыбается, причем с удвоенной силой. Знать, что твой враг в ворохе проблем — небывало сладкое и пьянящее чувство, которое горчит лишь чуть-чуть, придавая всей ситуации необходимой пикантности. Пак знает, что надо показывать всем и каждому, какой он хороший и чудесный человек, как он мил, приветлив и чуток. Конечно, пока дело не касается Чонгука. Тут надо оторваться по полной. Надо стать дьяволом во плоти, вспомнить все худшее, что знал, насолить зазнавшемуся бессердечному ублюдку от души, не упустить возможность поквитаться. Чон — счастливый урод, который никогда не платит по счетам. Пак берет себе низкокалорийный обед, состоящий из витаминного салата, зеленого чая и безглютеновой булочки, и усаживается за столик Хосока-хена, которого заметил еще в очереди по ярко-красному цвету волос. Чимин одаривает старшего милейшей улыбкой, свидетельствующей о неудержимой радости, которая может быть связана только с одной персоной. — Не сладив в целом со вселенной, ты ей вредишь по мелочам? — задумчиво произносит Чон, вздыхая и закрывая конспект лекций. — Когда-нибудь Чонгук точно прикует тебя наручниками к батарее, возьмет алюминиевую биту и будет выправлять твой мудацкий характер. — Еще посмотрим, кто у батареи сидеть будет. — Я тебе точно говорю, доиграешься, — удрученно качает головой Хосок. — Тэхен многим уже разболтал, что ты Чонгука третируешь. — Надеюсь, что на этот раз с вопиющими доказательствами, а не той ерундой, что он апеллировал в прошлый раз, — усмехается Пак, вспоминая, что Ким уже пытался его прижать, уверенно заявляя, что продавщица в супермаркете видела, как Чимин сморщился, увидев перед собой в очереди Чонгука. — Тэхен безмозглый детектив, так что ничего мне не будет. — Твое бесстрашие меня восхищает и немного пугает. Чем тебе так Чонгук насолил? — Да так, — небрежно бросает Чимин, вспоминая что-то размытое и далекое, чувствуя колющую боль в левой руке, путешествующую от локтя и до самых кончиков пальцев. — Лицо у него глупое. Хосок что-то бурчит невнятное в ответ, пока Чимин разжевывает тертую морковь и яблоко. — Пойдешь сегодня пить с ребятами? — решает перевести тему старший, осознавая тщетность попыток направить Чимина на путь прощения. — Я староста, мне положено. А ты, хен? Пойдешь? — У меня подработка, — тоскливо отзывается Чон. Чимин считает, что Хосок работает слишком много. У Пака тоже с деньгами проблемы, но все равно он находит время для отдыха и веселья. Нельзя же всю молодость провести за кассой или со шваброй. Жизнь-то одна и в тридцать с подростками весело не зависнешь. Но Чон верен своим идеям и бедности, поэтому Чимин идет на пиршество один, чему не сильно расстраивается: Хосок-хен временами до отвращения чопорный и правильный, с ним и оторваться бывает сложно. Встреча студентов как всегда назначена в отличном бюджетном ресторане недалеко от университета, где подают прекрасную лапшу и мясо. Особенно Паку там нравятся несравненные острые тушеные ребрышки: пряный аромат, острый вкус, нежное мясо. У Чимина даже в животе бурчит и тянет от пленительного предвкушения, но как только он переступает порог, его сразу окутывает вуаль чудовищного раздражения. Улыбчивые Чонгук и Тэхен сидят в какой-то неизвестной ему компании студентов. Пак и не рассчитывал на то, что Чон явится сюда. У него же доклад! И стоило Тэхену так трещать и возмущаться, если несчастная жертва вместо того, чтобы работать в поте лица, корпеть над горами книжек и списком литературы, сидит себе в ресторане, попивает золотистое пиво да поедает тушеную свинину с острым кимчи? Пак раздраженно скрипит зубами и никак не может сделать заказ (несмотря на то, что отлично знает, чего хочет). Он все думает о том, какой же Чонгук счастливый ублюдок, которому все и всегда сходит с рук. Наверно, он родился под счастливой звездой. Его оберегает само небо. Родиться с таким привлекательным лицом в богатой семье и небывалой удачей за пазухой. Так злость и разъедает. Может, он и доклад делать не будет: заставит какого-нибудь ботаника покорпеть пару ночей. Не верит Чимин в добросовестность Чонгука и никогда не поверит. Чимин все же делает заказ и упирается гневным взглядом в весело куролесящего за соседним столом Чона. Все ему улыбаются, все с ним говорят, а какая-то девушка даже протягивает ему свою порцию лапши попробовать. Прямо нарасхват. О Паке же за столом мало кто говорит: все сейчас увлечены заказами и надвигающимися экзаменами. Чимин подпирает щеку и все смотрит на то, как весело проводит свой вечер Чонгук. В голове пульсирует только одна ясная мысль: «Он должен страдать». Вдруг взгляды Чонгука и Чимина пересекаются, старший тут же отводит глаза в сторону, делает вид, что его не заметил и произошедшее — случайность. Чон неправильно долго смотрит, изучая, препарируя, пока его не отвлекает каким-то, безусловно, важным разговором Ким. Чимин только думает вернуться к наблюдению за соседним столом, как раздается веселый и поддатый голос и у его стола останавливается тройка парней: — О, это же Пак Чимин, — говорит низкий парень с крупным носом, имени которого Чимин, сколько бы ни пытался, никогда не вспомнит. Пак отвлекается от Чонгука и его веселья, улыбается дежурной улыбкой старосты, встречаясь взглядом с пьяными сомбэ. Он вспоминает, что они довольно известные своими выходками старшекурсники, с которыми его познакомил вроде бы Минхек или Джисон: сам бы Чимин никогда не стал знакомиться с такими убежденными пьяницами, не способными держать себя в руках. Пак был уверен, что то была единичная встреча, которая не повлечет за собой более близкого знакомства. Встретить тут сомбэ — очень плохой знак. — Выпей-ка с нами, сладкий! — смеется один из парней, усаживаясь рядом с Чимином и похлопывая его по спине. Отказаться — нельзя (сцену наблюдает слишком много однокурсников, это будет неуважительно). Поэтому Пак смиренно кивает, не забывая об улыбке, с достоинством готовясь к своей участи. Хены тут же рассаживаются к нему поближе и достают бутыль гаоляна и пару открытых бутылок пива, наливают Чимину в рюмку и похлопывают по спине, приговаривая, какой он молодец и чудесный тонсен. — За нас! — торжественно хрипит сомбэ. Пак вздыхает и под вопли весело скандирующих хенов опорожняет первую рюмку высокоградусного гаоляна. Пьется легко. Даже слишком. Чимин знает, что градусов в гаоляне много и нельзя хлестать его, как пиво. Но хены подбадривают, просят показать мастер-класс, нахваливают и берут на слабо. Паку ничего не остается как плыть по течению, раз за разом вливая в себя крепкий алкоголь, ощущая как он прожигает внутренности и опустошает голову. Надо себя контролировать. Иначе окажешься в глупой ситуации, но Пак чувствует, что ему уже не спастись. Вечер с каждой выпитой рюмкой все сильнее размывается и подтекает. Чимина душит его рубашка и режет слух чей-то рядом бубнящий голос, переходящий в идиотский смех. Из-за стола он выходит, едва не падая, комната кружится, как карусель, а голоса отзываются эхом. В туалете он долго нависает над фаянсовым другом, опустошая расстроенный желудок. Раковина нежно-розового цвета, а на зеркале следы чьей-то слюны. Вода холодная и успокаивающая. Кафель в черно-белую клетку словно шахматная доска. Чимин сам не понимает, зачем производит ревизию комнаты, но что-то есть расслабляющее в этом занятии: плохо работает смыв, вода идет с противным скрежетом, кафель в углу треснул и покрылся подозрительным налетом. Пак умывает лицо, расстегивает верхние пуговицы рубашки и присаживается у стены, чувствуя, что на этом его вечер окончен: нет ни сил, ни желания, ни места в желудке. Лампочка над головой сверкает, готовясь перегореть, как и сознание Чимина, стремящееся улетучиться. «Чем тебе так Чонгук насолил?» — интересуется назойливый голос. В воспоминаниях почему-то цветут гиацинты. Меланхолично синие, яростно красные, нежно розовые и невинно белые. Они заполняют воспоминания, вплетаясь в их канву, не меняя прошлого, но обрамляя случившееся в рамку прекрасного и драгоценного. Там, в прошлом, такие цветы не цвели, но сейчас они то и дело вспыхивают на полях утерянных событий. Вот и знакомый класс, залитый полуденным светом. Чонгук сидит впереди и чуть наклоняет голову в сторону. Его парта густо покрыта благоухающими цветами. Они легко покачиваются на ветру, демонстрируя красоту своих нежных цветков, но Чимин больше увлечен ярко-белой спиной, обтянутой грубой тканью, сгорбленной в приступе творчества. Чон все свои тетради заполняет рисунками, смешными зарисовками, которые рождаются во время урока, когда учитель монотонно объясняет какие-нибудь важные вещи, стуча указкой по черной поверхности доски. Чимин млеет от плеч, от темных волос, которые треплет нежный ветер, от запаха новенького парфюма, который смешивается с запахом расцветающих вокруг Чонгука цветов. Пак пытается приподняться и заглянуть через плечо, что вырисовывает Чон на полях тетради, но не позволяет присутствие учителя и цветы, заграждающие обзор. Но тут раздается звонок, прокатываясь по всему миру воспоминаний. Учитель лопается, как мыльный пузырь, а вместе с ним и все безликие одноклассники. Чонгук и Чимин остаются совершенно одни. Чон все так же усердно что-то вырисовывает в своей тетради, цветы ласкают его тело, а Пак завороженно смотрит, ощущая слабое, но невероятно нежное чувство, разливающееся в молодой груди. «Ты знаешь, можно уже идти», — шепчет Чимин, привставая, слегка касаясь плеча младшего. Чонгук тут же разворачивается, поднимая умные глаза на хена. Они смотрят друг на друга. Пак разрывается от эмоций; ему кажется, что глаза напротив принадлежат вовсе не человеку, а какому-нибудь высшему разуму, божеству, так глубок и пронзителен взгляд, так легко и просто чарует он случайного человека, порабощая и приковывая к себе. Чонгук улыбается невинно и легко, а затем поднимает с парты тетрадь. «Это — ты», — тихо говорит он. Чимин смотрит на белоснежный лист с черным водоворотом ровно посередине, который разрастается все сильнее с каждой секундой, намереваясь поглотить все сущее. Но не успевает страх Пака стать реальностью, как Чонгук вновь говорит: «А это — я», — он легко дует на рисунок и тот вспыхивает нежно-сиреневым огнем, вбирая в себя всю тетрадку, уничтожая чернильный водоворот и все тревоги старшего, унося их далеко-далеко прочь, оставляя голое восхищение и горьковатое счастье. — Ты… — завороженно произносит Чимин, наблюдая за тем, как огонь уничтожает черную дыру. А Чонгук все улыбается, левая рука Пака начинает ныть, а Чон вновь открывает рот: — Хен, какой код? Я уже устал ждать. Чимин резко открывает глаза. Сознание возвращается постепенно. Картинка проясняется, сменяются декорации. Он осознает, что уже сидит не в туалете у нежно-розовой раковины, а перед своей дверью, а рядом с ним стоит Чонгук в пальто и постукивает от нетерпения костяшками по стене. Он смотрит на Пака сверху вниз и выглядит жутко недовольным. — Что ты тут делаешь? — негодует пьяный старший, пытаясь подняться с пола. — Ты что за мной следишь? — О чем ты? Я привел тебя домой, потому что ты напился и не смог даже такси себе вызвать. Чимин выпрямляется, держится за стену и никак не может понять, о чем говорит Чонгук. Единственное чувство, которое обуревает им в данный момент — неконтролируемая злость. Проклятый Чон Чонгук! Пак даже не пытается разобраться в ситуации, понять собеседника и вступить в диалог, он тут же начинает ругать Чона и обвинять во всех грехах. Чонгук стоит рядом и молчит, наблюдая за тем, как беснуется старший, все еще держась за стену и шатаясь из стороны в сторону, распыляясь в грубых и глупых обвинениях. Пак говорит что-то о цветах, о докладах, о Тэхене, о гаоляне, об усталости, о желании забыть. Чонгук не понимает. Хотя бы потому, что сам Пак не может связать свои образы во что-то конкретное, цепляясь за отдельные штрихи. Чимин понимает, что выпил слишком много, только когда, наклонившись, начинает видеть звезды и хвосты комет. Но замолчать уже не может. Он все говорит, говорит, говорит. Совсем уже не понимая о чем. На душе гадко и хочется, чтобы Чонгук это понял. Только вот зачем… — Ты закончил? — интересуется Чон, когда Чимин умолкает, растратив свой резонерский пыл. — Давай открывай дверь и иди спать. Старший воспринимает простое высказывание в штыки. Его почему-то небывало злит ровный и уверенный голос Чонгука, снисходительная интонация и поза. Он его пытается унизить! Доказательств, конечно, нет и быть не может, но это же Чон Чонгук, он это только и делает. Ему хочется насолить Чимину. Отомстить за все. И это взаимно. Они ненавидят друг друга слишком сильно. — Давай уже откроем квартиру и, — Чон пытается приблизиться, берет Пака за локоть и даже старается улыбаться. Чимина всем этим не провести: он реагирует быстро и бьет Чонгука в лицо. Удар выходит слабым, вялым, несерьезным. Так бьют скорее в шутку, чем всерьез. Все из-за утраченного равновесия и покачивающегося мира на волнах сильного алкогольного опьянения. — Хен, перестань, — строго цедит Чонгук. Но пьяному Чимину слова младшего непонятны. Он собирается нанести очередной удар, чтобы что-то кому-то доказать. В голове у него туманно и сыро, мыслей нет, только инстинкты. Бить. Бить. Бить. Тем самым отстаивать честь и свою глупость. Пак наносит еще один удар и только потом задумывается: «А какого черта я его вообще бью?». Чонгук не выдерживает. Он ловко уворачивается от кулака, перехватывает его в полете, а затем бьет сам. Причем бьет хорошо, сильно и оглушительно, совершенно не жалея сил. Чимин тут же оседает на пол, хватаясь за ушибленный нос из которого начинает бить кровь. — Я не хотел тебя бить, — говорит с придыханием Чон, растирая руки. — Ты сам виноват. Чимин не отвечает. Голова раскалывается, а мир вертится на страшной скорости, укачивая Пака и не давая сосредоточиться на возникшей проблеме. Что Чонгук тут вообще забыл? Пак пытается вспомнить начало их диалога. Он что-то сказал, но старшему упорно не дается вспомнить, что именно. С чего все началось? Как все к этому пришло? Не вспомнить. Только сильнее ноют виски. — Кровь идет? Запрокинь голову. Пак не собирается подчиняться, но Чонгук наклоняется к нему и сам ее поднимает за подбородок, заглядывая Чимину в глаза. — Ничего смертельного, — деловито говорит Чон. — Только кровь. Старшему страшно хочется отстраниться, но не дает сильная рука Чонгука на подбородке, сжимающая почти грубо. Тогда Чимин находит другой способ борьбы и закрывает глаза, чтобы абстрагироваться от происходящего. Он слышит, как Чон хмыкает на этот жест, а затем, касается другой рукой щеки Пака и бережно поглаживает. «Что он делает?» — негодует Чимин, хмурясь, уже собирается открыть глаза, как чувствует смелое прикосновение к своим жестким, окровавленным губам. Тут Пак уже не может сидеть с закрытыми глазами, он широко их открывает и резко отталкивает от себя Чонгука из последних сил. Тот сразу отходит на пару шагов и довольно улыбается своей выходке. На его губах блестит чужая кровь. Он без страха, без брезгливости облизывает губы поочередно, а оставшиеся капли крови стирает большим пальцем. — Ненормальный! — кричит Чимин, а кровь вновь бежит по губам и подбородку. — Это всего лишь поцелуй, чего ты так разнервничался? — беззлобно интересуется Чонгук. — Сумасшедший, — уже тише говорит Пак, прижимая руку к носу. — Не смог удержаться, — пожимает плечами Чон. — Хватит ребячеств. Сейчас всех соседей поднимешь. Чимину меньше всего хочется соглашаться с Чонгуком, но из его носа хлещет кровь, на губах Чона его поцелуй, сердце бьется ненормально быстро, а мозги послушно плавятся, и их разъедает глупое чувство счастья и эйфории. «Тебе не шестнадцать!» — пытается вернуть себе самообладание Пак, повторяя раз за разом, сжимая и разжимая левую руку, начиная вновь чувствовать колющую боль. В итоге Чимин все же поднимается и открывает дверь. Чонгук помогает ему зайти в квартиру и дотаскивает до кровати. Пак все время молчит, даже когда Чон пытается быть с ним милым и заботливым, задавая всякие вопросы обеспокоенным голосом: «Очень болит?». Старший решает, что ни за что не позволит себя обмануть, не позволит себя купить, не позволит себе поддаться его красоте и этому бесстыдному прикосновению. Какой же мерзкий этот Чонгук! — Тебе что-нибудь надо? — интересуется Чон, нависая над Чимином. — Убирайся, — рычит старший. — Точно ничего не нужно? Ты подумай. — Я сказал, чтобы ты проваливал! — кричит Чимин и запускает в Чонгука подушкой. Тот в очередной раз ловко уворачивается и качает головой, поднимая ее и запуская назад в Пака. — Какой все же у тебя ужасный характер, — вздыхает Чон. — И как ты думаешь, чья это вина? Уходи, Чон Чонгук, иначе я за себя не ручаюсь. — Выбора у меня все равно нет, — печально отзывается младший. — Спокойной ночи. Не пей так, хен. Чимин опять закипает, готовится к новой атаке, но Чонгук уходит. Пак слышит, как хлопает входная дверь. Злость постепенно сходит, а на смену ей приходит смущение. Чимин умеет пить и обычно, когда напивается, ничего плохого не происходит, но когда дело касается Чонгука, то, несомненно, все будет ужасно. Чимин просто перестает себя контролировать. Одно его жалкое имя способно вывести Пака из душевного равновесия и сорвать в пропасть. Раньше Чимину казалось, что Чонгук — миленький брод, ему он по колено. Но чем чаще он в него заходил, чем смелее в него ступал, тем глубже и опасней становилась эта топь. В итоге она полностью поглотила Пака и даже спустя столько лет имела власть, и время от времени пыталась вновь вернуть в свои владения. Чимин не даст своим чувствам и воспоминаниям вновь завладеть собой. Кровь остановилась. А левая рука разболелась еще сильнее… Все выходные у Чимина ужасное похмелье, а в понедельник его встречает Хосок очень странной улыбкой, и Пак сразу смекает, что что-то из вечера пятницы просочилось в массы. Этого и требовалось ожидать. Чонгук же там был. Он точно не станет молчать о какой-нибудь грязи. — Что узнал? — сходу спрашивает Чимин, готовясь к обороне. — Говорят, что ты так напился, что тебя пришлось тащить домой самому Чонгуку. — Я его не просил. — Значит, Чонгук реально о тебе позаботился? Ничего себе! Все же, он тебя не так ненавидит, как ты любишь говорить. — Мы друг друга терпеть не можем! — хмурится Пак. — Мало ли какие у него были мотивы. — Ох, нравится тебе везде искать подвох. — Это Чонгук, с ним иначе не бывает. Опять боль. Резкая, парализующая. Чимин морщится, хватаясь за левую руку, стараясь заставить себя успокоиться. — Ты в порядке? — обеспокоенно интересуется Хосок, поглаживая Пака по плечу. — Рука опять болит? Может, в медпункт? — Не поможет, — тяжело вздыхает Пак. — Сейчас все прекратится, надо только немного потерпеть. Боль появляется периодически. Чимин уже привык к ней. Почти привык. Порой она врывается слишком неожиданно и резко, скручивая Пака в самых неподходящих местах. Надо просто набрать в легкие побольше воздуха и не думать о ней. Отделить себя от боли, от воспоминаний, от ощущений. Чимин представляет благоухающий сад, наполненный огромными гиацинтами, которые тянутся к нему в поисках нежного прикосновения. Пак стоит там под солнцем, ощущает их ласку и тепло солнца и исправно кого-то ждет. — Это Чонгук… Чимин отвлекается. Голос Хосока звучит тревожно, поэтому он поднимает голову и тут же наталкивается на Чона с повязкой на руке. — Что с ним случилось? — встревоженно спрашивает Хосок. — Мне-то откуда знать, — не находит другого ответа Пак. Чонгук стоит в компании нескольких девушек и парней. Несмотря на перевязанную руку, выглядит веселым и совсем не больным, наоборот слишком уж радостно лыбится. Пак прокручивает вечер пятницы, чтобы убедиться, что это не его вина. Не его. Чонгук вряд ли мог повредить руку об лицо Чимина. Удары же старшего были слабыми и по рукам он его не бил. Значит, Чон сам где-то травмировался и Пак тут вовсе не при чем. Но вот уже к столу идет недовольный Ким Тэхен… — Это ты сделал? — гневно спрашивает он сходу. — Не понимаю, о чем ты. — Это ты позвал Чонгука на склад, а потом запер его там, — уже утвердительно говорит Ким. — Чего? — возмущается Чимин. — Не придумывай! Ничего я не делал. — Ага, конечно, подкинул ему письмо в ящик для обуви, чтобы насолить. Знал же, что у него матч. — Неправда, я ничего не подкидывал, — злится Пак. — Ну и урод же ты, он тебе помогает, а… — Тэхен, хватит, — рядом вдруг возникает Чонгук. — Я не думаю, что это сделал хен. Может, какой-то шутник. — Он закрыл тебя на складе! Не прощай его! — Никого я не закрывал, — строго чеканит Чимин, поднимаясь. — Что вообще за история со складом? Тэхен и Чонгук переглядываются и совместными усилиями, превозмогая кипящий гнев Кима, объясняют ситуацию. В субботу некто неизвестный подкинул в ящик для обуви напечатанное письмо Чонгуку, в котором говорилось, что тому следует явиться к десяти часам на университетский склад и помочь со спортивным инвентарём. Чон, как прилежный студент (а еще почетный член баскетбольной команды), решил выполнить поручение. Он явился к условленному времени на склад, зашел туда и вдруг дверь за ним закрылась. Чонгук стучал, звал на помощь, но никто не отвечал. Телефон на складе не ловит, а когда к нему кто-то придет Чон не знал, потому своими силами выбил дверь, которую после высвобождения ему пришлось еще назад ставить. Так он повредил руку. Тэхен целиком и полностью уверен, что эта несмешная шутка, повлекшая за собой членовредительство и порчу университетского имущества, проделка Чимина. Ну, а кому еще желать Чонгуку неприятностей? Чон же прелестный человек с широкой душой и ослепительной улыбкой. Да никому в голову такое не придет! К тому же письмо было подписано «П.Ч.», а у кого еще такие инициалы? Конечно же, таких людей много, но терпеть Чонгука не может только один. — Это был не я, — уверенно говорит Чимин, глядя Киму в глаза. — Меня в субботу даже в университете не было. — Ага, отличное алиби, — едко отвечает Тэхен, скрещивая руки на груди. — Все только и говорят о том, как напился Чимин, с которым такого ни разу за два года обучения не происходило. Хватку теряешь, да? — По-твоему, я, что ли, все подстроил? — изумляется Пак, повышая голос. — Только вот не надо делать вид, что ты не причем, я уверен, что… — Все, хватит уже, — прерывает Чонгук Тэхена, закрывая ему рот ладонью. — Неважно, кто это сделал. Со мной ничего серьезного не произошло. — У тебя ушиб! — причитает Ким, хватаясь за перевязанную руку Чона. — Болит же! А еще ты не сможешь участвовать в предстоящем баскетбольном матче. — Ничего страшного, кто-нибудь меня заменит. Да и не болит уже. Тэхен искрится от бешенства, готовит очередную гневную речь, чтобы выплеснуть ее на предполагаемого виновного. Он только поворачивается, чтобы вновь предъявить обвинения, а Чимин уже собирает вещи и закидывает рюкзак на плечо. — Ты куда? — подает голос Хосок. — Разбираться! — бросает Пак. — Я это так не оставлю! Чимин терпеть не может Чонгука. Он ему откровенно противен! Этот парень невыносим, двуличен, поступает низко и подло, но при этом у всех на виду цветущий и прекрасный молодой человек, которого слишком уж щедро одаривают любовью и пониманием. Чимин ненавидит это в нем. Его долбаную удачу и присуждённое ему счастье. Но все же вредить Чону может только он. Никто не посмеет чернить имя Пак Чимина такой мерзостью! — Чимин, подожди! — кричит Хосок, догоняя его. — Ты что удумал? — Что? Найти этого урода и заставить его признать свою вину, что еще? — Так это не ты? — Не тупи, я терпеть не могу Чонгука, но никогда бы не стал его где-то запирать. — Да ладно тебе, ничего страшного не произошло же… Чимин вскипает и резко разворачивается, прожигая Хосока гневным взглядом. Он не верит ему! — Ладно, — вздыхает Чон. — Не ты, значит кто-то другой, тогда кто? — Это я и собираюсь выяснить. Намерения Чимина благородны, решительности ему не занимать, но через двадцать шагов он останавливается и понимает, что без понятия, где искать шутника. Даже идей никаких нет. Вряд ли если он крикнет: «Проказник, выходи!» — перед ним вырастет вредитель. Возможно, Пак погорячился, решив, что сможет его найти. Но нельзя оставлять же все так. — Кажется, твой энтузиазм угас, — совершенно не к месту ехидничает Хосок. — Надо расспросить Чонгука, кто ему мог насолить, и танцевать от этого. — Тебя не считать? — Хосок, завались. Чимин не хочет этого делать, но иного выбора нет, поэтому идет к Чонгуку. Тот все еще сидит в столовой и попивает банановое молочко, рядом, конечно же, верная псина Ким Тэхен, завидев Пака, тут же начинает скалиться и рычать. — У меня есть к тебе пара вопросов, — важно говорит Чимин, игнорируя злобный рык Кима. — Если можно, то наедине. — Нельзя, — шипит Тэхен, показывая старосте язык. — Я отсюда никуда не уйду. — Тэхен-а, иди-ка, погуляй, — добродушно говорит Чонгук, подгоняя Кима. — Ты серьезно собираешься с ним разговаривать? — Ну, да, почему бы и нет? Вдруг он действительно найдет злоумышленника? — Просто дай ему зеркало, сэкономим время. Тэхен недовольно бурчит, но все же уходит, напоследок кидая злобный взгляд и только губами говоря: «Я за тобой слежу». Чимин пропускает колкую реплику и усаживается напротив Чонгука, доставая блокнот и готовясь записывать. — Болит? — вдруг спрашивает Чон, кивком указывая на руку. «Теперь тебя это не касается, да и раньше-то тебя это не сильно беспокоило», — цедит Чимин про себя, но ничего не отвечает. Чего он добренький-то такой? Раньше таким не был. О себе бы лучше волновался и о себе бы лучше заботился. Толку-то больше бы было. Пак в очередной раз подавляет в себе желание сказать что-то едкое, откидывает все свои претензии, полностью очищает разум, устанавливая цель. Он просто обязан смыть со своего имени клевету. Он никогда бы не стал по-настоящему вредить Чонгуку. Чимин смотрит на Чона, чувствуя, как, несмотря на нежелание и протест, начинает подчиняться его природному обаянию, как в обсидиановых глазах начинает видеть рассветы и закаты параллельных миров, а на губах читать судьбы неведомых человечеству планет, но раздается оглушительный крик: — Чонгук-оппа! — у стола появляется симпатичная студентка с горящими глазами. Она улыбается Чону ослепительной улыбкой, и Чимин сразу безошибочно констатирует: она в него влюблена. — Привет, Джиын-нуна, — приветливо отзывается Чонгук. В Паке стремительно пенится злоба. До чего же популярен этот ублюдок Чон Чонгук. Девушка-то красивая, милая, может, излишне слащавая, но парням такие нравятся: нежные, сладкие, слепленные из мужских грез о женском идеале. Чон улыбается ей чертовски привлекательно, кажется от всей души. Ему тоже такие нравятся. Чимин злится сильнее: какого черта он тогда его поцеловал? На драку нарывается? Или что? Пак старается заставить себя отпустить тот вечер. Плевать, что было. Случилось — черт с ним. Будто бы это был их первый поцелуй… — Я немного занят, давай потом поговорим. Прости за то, что не смог встретиться с тобой в субботу. — Ничего страшного! Я уверена, что ты еще уделишь мне время. «Уделишь» и «мне» выбиваются из общей речи яркостью и нажимом. Она подчеркивает это. Возможно, неосознанно, но неважно. «УДЕЛИШЬ МНЕ», — искрится в мозгу Чимина. Чон Чонгук урод. Девушка улыбается ему на прощание, поправляет свою юбочку и убегает к подружкам, которые встречают ее овациями. Чимин скрипит зубами. — Так, о чем ты хотел поговорить? Обычно Чимин может себя держать в руках, но когда к нему обращается сияющий Чон Чонгук, он теряет над собой контроль, утрачивает свое спокойствие. Чонгук — алый платок. Чимин — разъяренный бык. Сейчас произойдет столкновение и повлечет за собой чью-то гибель. Пак выдыхает, считает до десяти и назад, решается окончательно. Не нужна ему помощь Чонгука. Он сам найдет вредителя. Как-нибудь. — Ни о чем, — выплевывает Чимин, поднимаясь. Чонгук провожает его удивленным взглядом, но не останавливает. Пак не признается даже себе, но ему хотелось, чтобы он его остановил и что-то объяснил. Как и ожидалось, поиски не дают никаких результатов. Целый день Чимин пытается найти зацепки, ходит на склад, проверяет щеколду, которой мог воспользоваться любой проходимец, ходит кругами вокруг ящика Чонгука, ошеломляя других студентов и привлекая к себе лишнее внимание, опрашивает случайных встречных и парочку угрюмых уборщиц. В итоге он ничего не находит. Тэхен злорадствует, когда Пак проходит мимо: «Просто признай! Кончай строить из себя невиновного!». Чимин так впрягается в эту загадку, что идет не домой, а к Хосоку, надеясь если не на помощь, то на доброе слово и поддержку. Квартирка старшего тесная, не особо уютная, почти без мебели, в дурацких цветочных обоях, но внушающая спокойствие. Они усаживаются на полу, пьют пиво и разговаривают на разные темы, раз за разом по инициативе Чимина возвращаясь к самой важной — к Чонгуку. Хен уже поменял свое мнение, решив, что Пак Чимин не стал бы рьяно доказывать свою невиновность, будь виноват. Он бы отошел в сторонку и как обычно сказал: «Дела Чонгука меня не касаются». Значит, явно не он. — Кто мог его запереть? Я просто не представляю, — вздыхает удрученно Чимин, поправляя очки, которые надевает только дома. — Кому это могло понадобиться? — Не понимаю, почему тебя так это волнует. — Меня обвиняют в том, чего я не делал! Так как Тэхен обо мне много всего говорит, кто знает, во что это все выльется. Вдруг вообще все те бредни начнут считать правдой? — Ты же сам понимаешь, что это надуманная ерунда, да? Что тебя по-настоящему тревожит? Чимин краснеет под взглядом Хосока. Хен отнюдь не так прост и глазам его подчинены многие тайны, особенно те, что так упрямо таит Пак. В назначенный час любой секрет блеснет на солнце. Только надо дождаться того самого луча. Вот и настал день, когда секреты Чимина заиграли красками, как разбитое цветное стекло. — Я староста и должен разбираться с такими вещами, — шепчет в свою защиту Пак. Хосок снисходительно улыбается кривой отмазке. Но принимает, кивая. — Мне кажется, ты принимаешь все слишком близко к сердцу. — Разве? — Да, Чонгук не так уж серьезно пострадал. Пропустит одну игру — ничего страшного. Над ним просто кто-то подшутил. Я и не думал, что ты будешь так переживать, — ехидно подмечает Хосок. — Все же вы ближе, чем ты мне рассказывал. — Глупости! — бросает раздраженно Чимин. — Если бы тебя в таком обвинили, ты бы тоже стал волноваться! Хосок пожимает плечами, наблюдая за тем, как быстро собирается Пак, бубня под нос, что никогда он об этом Чонгуке не будет переживать. Он, что ли, дурак? После всего, что было, переживать об этом предателе. Чимин точно не будет. Он вообще думать о нем никогда не будет. Хосок-хен в одном прав: он слишком близко принимает эту шутку к сердцу. К черту Чон Чонгука! Пусть ходит на свидания, резвится и сам разбирается со своими проблемами! А Чимин будет наслаждаться своей молодостью. Пак повторяет себе раз за разом: «Не касается, не касается, не касается», — но, даже сомкнув глаза, думает только о том, как беззаботно улыбается Чонгук той симпатичной девушке. Может, они встречаются? Утром решение утверждено. Чимин не собирается ничего делать. Только проснувшись, он пишет Хосоку, что понял каким дураком был. Во всем виноват Тэхен, который взбесил его своими обвинениями, но благодаря хену Чимин прозрел, осознал и больше не пойдет на поводу Кима. За это Пак предлагает Хосоку сходить в ресторан и отпраздновать прозрение. «По утрам ты просто невероятно щедрый», — отвечает довольно Чон, соглашаясь с предложением. Чимин чувствует себя чудесно. Он умывается под бодрую музыку, завтракает тостами с вишневым джемом, помогает соседке спустить с лестницы коляску, идет длинной дорогой к университету, наслаждаясь чудесным свежим утром, но, уже подходя к широко открытым дверям, чувствует что-то нехорошее. Атмосфера какая-то гнетущая. Все взволнованно перешёптываются, вскрикивают, девушки особенно эмоциональны, у некоторых на глазах даже выступили слезы. Какой-то дикий переполох. Чимин ничего не понимает, глядит по сторонам, пока не замечает девушку из своей группы. Она тоже выглядит встревоженной и утешает какую-то студентку. — Сыльги, можно тебя на минутку? — просит Чимин, махая ей рукой. Девушка кивает и подходит к нему, сразу понимая, что он не в курсе происходящего. — Ты же знаешь Чонгука? — тут же спрашивает она. — Да, что с ним на этот раз случилось? — Не с ним, — качает печально головой девушка. — Сегодня в его шкафчике нашли мертвого котенка. — Что? Чимину кажется, что он ослышался. Бред какой-то. Но Сыльги повторяет. Маленький котенок. Наверное, всего несколько недель от роду. Только-только открыл глазки. У него было разорвано горло. Он был худеньким, маленьким, окровавленным. Лежал прямо у Чонгука в шкафчике для обуви. Говорят, что Чон едва не расплакался, доставая его холодное, одеревенелое тельце, вымазанное в липкой крови. Ему пришлось завернуть его в собственный пиджак. Когда это случилось, позвали преподавателя, охранника… — Зачем? — не находя других слов произнес Чимин. — Зачем он котенка… — Чонгук сказал, что его нужно похоронить. Прости, но мне надо идти. Чимин в прострации. Это какой-то дешевый фильм ужасов. Не иначе. Убийца животных в их университете. Что за чушь? Пак доходит до уборной и умывает лицо, пытаясь привести себя в чувство. Мысли разбегаются, путаются. Чимину неприятно, страшно, грустно и мерзко. Это дико. Сложно все связать воедино, но постепенно все приходит в относительный порядок. Похоже, кто-то серьезно взялся за Чонгука. Пак не успевает выйти из туалета, как на телефон приходит смс: срочное собрание старост. Ясно, что на повестке дня. В кабинете экономики всех опрашивают и еще раз обрисовывают ситуацию. Чимин вычленяет главное: «Виновника пока не удалось найти». Полицию вызывать не собираются, чтобы не портить кристально чистую университетскую репутацию, требуют быть бдительными и аккуратными. Возможно, что в университете появился опасный студент. После собрания все говорят наперебой какие-то страшные, жуткие вещи. Чимин не хочет ничего слушать. Вырывается из кабинета и бежит искать Чонгука. Им нужно срочно поговорить. Или же им нужно срочно увидеться. Пак еще не решил. Но сегодня все желания сбываются, как по мановению волшебной палочки. Чимин тут же наталкивается на мрачного Чона, тоскливо слоняющегося по коридору. На нем рубашка и нет лица. Пустое выражение. Стеклянные большие глаза. Он смотрит в пол и не сразу понимает, что его зовет Пак. Чонгук всегда отличался чувствительностью и нежностью к братьям меньшим. Чимин и представить не может, как ему сложно сейчас. Пак и сам не понимает, как склоняется к состраданию, как начинает жалеть Чона и желать ему помочь. — Давай не сейчас, — убито просит Чонгук, обрывая только начавшийся разговор. — Я хочу побыть один. Чимин остается стоять на месте, а Чон уходит. Ему действительно стоит отдохнуть. Выбора не остается. Все пары Пак сидит, как на иголках, а во время обеда идет в столовую, выискивать единственного помощника. Тэхен выглядит подавленным и грустным. Сидит в одиночестве и ковыряет обед. Как бы Чимин его не недолюбливал, Ким — отличный друг, который всем существом переживает драмы Чонгука. Поэтому он и поможет ему. — Привет, — бросает Пак, усаживаясь за стол Тэхена, тот только поднимает на него глаза. — Будешь дальше думать, что это я? Ким вздыхает и отрицательно качает головой. — Это какой-то совсем больной ублюдок. И ты не святой, но такое… Чимин, насколько надо быть отбитым, чтобы убить невинную зверушку? — Не знаю, — пожимает озябшими плечами Пак. — Но это совсем жуть и я думаю… это опасно. Этот парень перерезал горло котенку и я… «Жуть, как переживаю, если он захочет сделать что-то с Чонгуком», — думает про себя Чимин, понимая, что в этой жизни так никогда уже не скажет. Только через собственный труп. — У тебя есть подозреваемые? Есть кто-то недолюбливающий Чонгука? — Чонгук со мной никогда таким бы делиться не стал, чтобы не волновать, — устало вздыхает Тэхен. — Я набросал примерный список, тех, у кого с ним были неурядицы, и проверил всех: у каждого алиби. Да и не думал я никогда, что эти люди способны на что-то такое. В общем, понятия не имею, где искать этого ублюдка. — Все же придется поговорить с Чонгуком. — Вряд ли он что-то скажет. — Скажет, — уверенно чеканит Чимин. — Теперь точно скажет. — У нас тут собрание клуба ищеек? — раздается голос, и за стол усаживается непривычно мрачный Хосок. — У нас староста от слез опухла, когда узнала о котенке. — Не только она, — вздыхает Тэ. — Я тут походил, поспрашивал и мне сказали, что парочка старшеклассников что-то знает. — Что? — хором изумляются Чимин и Тэхен. — Не знаю, что им известно, но если сейчас подниметесь в триста двадцать пятую аудиторию, то наткнетесь на тех парней. Их зовут Чон Хёнсу и Ли Санха. Только помните о манерах. — Имена какие-то знакомые, — задумчиво говорит Пак, поднимаясь со стула и направляясь на выход, благодаря на ходу хена. Тэхен, причитая, следует за ним. И не зря имена показались знакомыми. Это те самые сомбэ, с которыми Чимин пил в пятницу. Они невероятно радостно встречают Пака, ерошат ему волосы и опять называют «сладким». Тот лишь смущенно улыбается, понимая, что придется терпеть, ведь, возможно, они ключ к злоумышленнику. Но ничего интересного они рассказать не могут. Вспоминают, что когда выходили покурить, дверь на склад была открыта, включен свет и кто-то там что-то делал. Но они не придали этому значения. Кто был, во что одет, что делал — не знают ничего, даже не совсем уверены, когда это было. Совершенно бесполезная информация. — Кстати, тебя такой грозный парень забирал, — смеется Хёнсу, приобнимая Чимина за плечи. — Сказал, что мы злоупотребляем своим положением. — А еще у него такой злобный взгляд был! Боюсь, что больше тебе пить без его разрешения нельзя. Парни заливаются грудным смехом, а Тэхен скалится, испепеляя Чимина взглядом. Звенит противный звонок, и они уходят, прощаясь с сомбэ, и благодарят за содействие. А в дверях сталкиваются с очередной знакомой. Джиын-нуна. Так ведь ее зовут? Тэ рад ее видеть. Здоровается с ней, обнимается, она лепечет о Чонгуке и баскетбольном матче. Чимин раздражен. Она красивая. Стоит это признать. Она ему точно нравится. Наконец, они покидают кабинет. У Чимина в грудине дырка. Болит. Рука тоже болит. Все болит. А еще не хочется ничего делать. Зарыться бы куда-нибудь, залиться бетоном и стать частью монолита, позабыв обо всех этих бессмысленных тревогах. От чего вообще так ноет сердце? Что ножом вспарывает душу? — Не знаю, почему Чонгук хорошо к тебе относится, но будь ему благодарен, — шипит Ким, обращаясь к Чимину. — Терпеть не могу неблагодарных. И не думай, что ты теперь вне подозрений. Эти парни твои дружки, не удивлюсь, что вы друг друга покрываете и вместе планы строите. Я не дам тебе издеваться над Чонгуком. — Знаю, что я не без греха, но я никогда бы так не поступил с Чонгуком. — Я тебе не верю, так и знай. Чимин хочет сказать что-то еще в свою защиту, но Тэхен уходит, обрывая их диалог. Пак действительно поступал с Чоном несправедливо до недавнего времени. Он не передавал его работы преподавателям, не доносил до него важную информацию, записывал его в различные благотворительные акции и семинары, портил его репутацию случайными слухами, игнорировал его просьбы, а временами и позволял себе злоупотребить положением старосты. Однако Чонгук на это никогда не реагировал, с достоинством снося все удары и каким-то невероятным образом выходя из всех сложных ситуаций с триумфом, восхищая своей находчивостью. Чимин никогда не переступал границ. Всегда наблюдал за происходящим, дозируя неприятности, уготованные Чону, и всегда был готов вмешаться, если что-то пойдет не так. Он хотел, чтобы Чонгук страдал. Но не так. Это как-то слишком для его чувствительной натуры. Так нельзя. Он этого не заслужил. И все же этого маловато, чтобы оправдаться. Чонгук оставил свой номер и почтовый адрес в начале обучения в универе. Тогда Пак ему сказал, что он может их разорвать, засунуть себе в рот и ими желательно подавиться. Чон ничего не ответил, наверное, потому что знал, что все сказанное Чимином напоказ. Бумажка с номером сложена в два раза и убрана во внутренний карман пиджака, дома переложена к документам. Чимин говорит: «Нас ничего не связывает». Но их по-прежнему связывает слишком многое. Рука болит по ночам, мучает порой нестерпимо и только делает крепче их связь. Можно сказать тому, кто был всем: «Все кончено», — но разорвать протянутую цепь куда сложнее. Чимин набирает номер после занятий трижды. На четвертый раз Чонгук берет трубку. — Нужно поговорить, — сразу говорит Пак, стараясь перебить стук своего сердца. — Ты где? — Дома, — уныло отвечает Чонгук. — Выйдешь? Можно в кафе или… — Ко мне, — перебивает его Чон. — Чимин-хен, приходи ко мне. В любой другой ситуации Пак бы твердо сказал «нет». Но сейчас было нельзя отказаться. Чонгук запуган, несчастен, удручен. Ему нужна защита его квартиры, где он чувствует себя в безопасности. Поэтому Чимин идет на уступки. — Адрес, — решается Чимин: надо играть по правилам Чонгука. — Не делай вид, что не знаешь его. — Адрес, — повторяет уверенно старший, делая вид, что ничего не слышал. Чон называет, потому что спорить с хеном бесполезно. Он повторяет его так, как объяснял бы человеку, который совсем не знает Сеула. Но они оба знают, где он живет. Все это — театральная постановка: «Я тебя не знаю», — вот что старательно раз за разом выводит Чимин. Конечно же, все он знает, но надо же сделать вид. Чимин добирается до дома Чонгука за пятнадцать минут, но еще десять минут стоит у подъезда, размышляя, стоит ли туда действительно идти. Квартира Чонгука — опасное место. Им не стоит оставаться наедине. Лучше встретиться где-нибудь не здесь. Например, в универе. Там и поговорить проще будет. Пак ругает себя за то, что так просто пошел на уступки. Надо было гнуть свое и просить о встрече хотя бы в кафе. Вдвоем им быть нельзя. Чимин зачем-то опять вспоминает пьяный кровавый поцелуй. Губы от воспоминания подрагивают и горят. Пак касается их пальцами, ощупывает, вспоминая, как к ним прижимались теплые губы Чонгука в безрассудном, решительном жесте. Им необходимо держаться друг от друга подальше. Раздается телефонная трель. «Я знаю, что ты стоишь внизу» Чонгук не кажется особо умным, но все же он чертовски проницательный. Он знает, о чем думает Чимин, прислоняясь спиной к кирпичной стене, знает, что он больше всего хочет сейчас сбежать. Но не знает, нужно ли его останавливать. Делать нечего. Поздно уже разворачиваться. Только зайти, спросить и уйти. Ничего не произойдет. Чимин звонит в домофон и поднимается к Чонгуку. Тот встречает его убитым видом, грустным взглядом, тоскливым голосом. И хорошо даже. Пак совсем не хочет видеть лицо я-знал-что-ты-поднимешься-ведь-ты-доверчивый-Пак-Чимин. Чимин знал, что Чон богат, но прямо настолько. Не идет в сравнение та тесная каморка, где ютится Пак. У Чонгука просторно, светло, огромные окна, пахнет чем-то вкусным, в коридоре шеренга дорогущей обуви, в гостиной плазменный гигантский телевизор, кожаный диван, даже есть ковер и какие-то модные абстрактные картины на стенах вкупе с замысловатыми скульптурами. Дверь в спальню приоткрыта, но восхититься там нечем: просто ужасный бардак. Но зато видно дорогущий компьютер и одежду от именитых брендов на кровати, разбросанную, как будто она приобреталась за долларов пять. Чонгук все так же чрезвычайно неряшлив и богат. Они сразу же проходят на кухню. У Чона тут и бутылка вина, и виноград с яблоками, и чипсы, и успокоительное. Все находится в легком беспорядке. Чонгук вообще никогда не отличался тягой к организации. Они молчат минут пять, собираясь с мыслями, пожевывая чипсы и дожидаясь, когда вскипит чайник. Чимин понимает, что Чон просто не будет говорить, пока он сам не начнет. Чонгук никогда не был тем, кто ведет. Ему всегда нужен был главный. А он всегда занимал роль ведомого. Эта привычка сохранилась у него до сих пор. — Как ты? — решает начать хоть с чего-то Чимин. — Не очень, — честно отвечает Чон. — На самом деле я в ужасе. Никогда бы не подумал, что кому-то в голову такое придет. — Да, — кивает старший, отводя глаза: на подавленного Чонгука невыносимо смотреть, хочется утешить. — У тебя есть мысли, кому могло такое в голову прийти? — Нет, я просто не представляю, что должен сделать, чтобы… Чонгук умолкает. До Чимина не сразу доходит, что он инстинктивно сжимает левую руку. Это привычка. Пак одергивает себя, отпускает руку, поправляет быстрым жестом волосы и наконец, поднимает на Чона глаза. В них неловкость, страх, немного отчаяния, грусть, знакомое раскаяние. Все же он ничего не забыл. Это немного радует, потому что такие вещи не должны забываться: с ними становишься старше. — Нет, даже это того не стоит, — уверяет Чимин. Чон облегченно выдыхает и даже чуть улыбается уголками губ. Измождено, устало, растерянно. Но улыбается. Все же идет на поправку. — Может, тебе кто-то угрожал или еще что-то? Хотя, тогда бы ты уже обратился куда следует. — Мне приходили письма. — Письма? — удивляется Чимин. — Ага, письма с проклятиями. — Чего? И ты об этом никому не сказал? Сколько было писем? — Ну, около двадцати, — неуверенно говорит Чон, поглядывая в потолок. — Двадцать? И ты ничего не предпринял!? — вскипает Чимин. — Я довольно популярен, поэтому не удивляюсь, когда нахожу гневные письма в своем ящике. — Когда было последнее? — Недели две назад, — задумчиво изрекает Чон. — Оно ничем особым мне не запомнилось. — И ты его даже не сохранил? — Может и сохранил, надо посмотреть. Чонгук уходит к себе в комнату и возвращается через десять минут с коробкой, которая на глазах лопается от количества в ней макулатуры. И все это — письма. Но не гневные, а благоухающие духами, в сердечках да бантиках, подписанные красивым крючковатым подчерком. «Любовные», — понимает Чимин, беря одно в руки и читая: «…ты создан был, чтобы о тебе писать! Ни дня не могу прожить без твоего лица, поэтому…». Пак тяжело вздыхает и потирает глаза. Везучий урод Чон Чонгук. — Вот оно, — говорит Чон, протягивая Паку белый листок. Прямо как в клишированных фильмах о маньяках: вырезанные буковки из газет и журналов, бережно наклеенные на бумагу. Подписано «твой ненавистник». По содержимому Чимин решает, что все же это писала ненавистница: «Думаешь, что такой красивый и тебе все можно? Может ты и красивый, но гнилой! Не понимаешь чувства, не умеешь любить, тебе готовы дать все, а ты…». — Не густо, совсем нет зацепок, — огорченно выдает Чимин, кидая письмо назад в кучу. — Естественно, что многие влюбленные в тебя девчонки, которым ты не отвечаешь взаимностью, на тебя в обиде. Но такое.… Вряд ли девушка воспылает к тебе такой ненавистью, что загубит чью-то жизнь. — А это то, что пришло в субботу. Чимин берет в руки лист, и еще больше разочаровывается. Письмо напечатано на принтере, а в конце дважды подчеркнутые инициалы «П.Ч.». Да видно же, что это какой-то обман или розыгрыш! — Зачем ты вообще туда пошел? — вздыхает Пак. — У меня была маленькая надежда на то, что П.Ч. это… — Дурак, что ли? — предвидя причину, возмущается Чимин. — Когда я так вообще делал? — Я подумал, что тот вечер.… В общем, что ты хочешь о нем поговорить. Чимин краснеет и кидает письмо в коробку. Вроде же умный парень, так что ведет себя настолько тупо? Зла не хватает. — Даже не знаю, кто на меня мог так обозлиться. Голос Чонгука звучит очень жалостливо и грустно. Чимин едва себя сдерживает, чтобы не похлопать его по плечу, чтобы подбодрить. Это было бы слишком для людей-которые-друг-для-друга-ничего-не-значат. А они совсем ничего не значат. — Ладно, думаю, тебе надо отдохнуть, так что я пойду. Чимин не дожидается реплики прощания и решительно идет на выход, но не успевает дойти до своих кроссовок. Чонгук быстро его настигает и заключает в крепкие объятия со спины. Он шумно дышит в шею и явно не собирается отпускать. Хватка невообразимо сильна. Пак каменеет и дрожит вовсе не от страха, а от горячего дыхания, от тепла, от осознания: рядом Чон Чонгук, которого когда-то он очень сильно, очень невозможно, очень… — Отпусти, — с трудом просит Пак, пытаясь вырваться из объятий. — Ты же за меня волнуешься, да? — низким голосом спрашивает Чонгук. — Только правду. Скажи правду. «Будто бы у меня есть силы тебе лгать», — обреченно думает Чимин все еще пытаясь выбраться из цепких объятий. — Меня бы тоже такое испугало, ну, кошка и в ящичке для обуви это... ужасно. — Угу, терпеть не могу людей, которые причиняют боль животным, — Чонгук вдруг расцепляет объятия и поворачивает к себе старшего лицом. — Могу я тебя поцеловать? — Нет, — цедит раздраженно Пак, хмуря брови. — Один поцелуй. — Нет, никаких поцелуев. — Хен… Чонгук напирает. Пришпиливает Чимина к стене, не давая сбежать, сжимает руки над головой и смотрит, смотрит долгим-долгим взглядом прямо в глаза, выжидая, когда в них загорится: «Делай, что хочешь». Пак не хочет давать ему карт-бланш. Чон всегда был таким. В сложных ситуациях он жмется к людям, ищет поддержки, пользуется чужой добротой и готовностью помогать. Ему нравится, когда ему угождают, когда для него что-то делают, когда за ним ухаживают. Маленький капризный ребенок, не иначе. Это Чимину не нравится больше всего. Нельзя вымогать у других сострадание и любовь. Это выглядит так жалко, так глупо, так нелепо. Но Чонгуку удается получить свой поцелуй. Чимин борется с руками, пытается вырваться, но в итоге соблазняется. Чон стал еще красивее, еще мужественней, еще желанней. И в шестнадцать лет он был таким. Ничего не изменилось с того времени. Как был исключительно привлекательным засранцем, так им и остался. Чонгук целуется завлекательно. Чонгук целуется так, будто пытается проглотить тебя целиком. Чонгук цепляется так, что начинает ныть тело, становится сложно дышать. Чонгук прижимает так, что начинает кружиться голова, вытесняются все мысли кроме одной: «Не останавливайся сейчас». Но Чимин умнее, способней, он может противостоять соблазнам и сладким ядовитым губам. Он разрывает поцелуй и отталкивает от себя Чона, упираясь руками ему в грудь. Сердце стучит, лицо горит и не хватает воздуха. Нужно немедленно бежать подальше от всего этого. — Ты можешь остаться, — шепчет Чонгук. — У меня большая кровать. — Нет, ни за что. — Даже если я попрошу? — Даже, если ты будешь молить. Чонгук понимает, кивает и к бесконечной радости Пака отступает. Чимин не упускает предоставленной возможности, бежит в коридор, наспех надевает кроссовки и хватает куртку, не надевая, открывает дверь. — Я найду его, — говорит Пак на прощание, поглядывая на Чонгука через плечо. — Не стоит так стараться, — качает головой Чон, скрещивая руки на груди. — Не утруждайся особо. — Это я уж сам решу, — бросает Чимин, выходя из квартиры. Чимин добирается до дома бегом. Он не хочет бежать, но сердцу хочется кричать, ногам хочется движения, поэтому он бежит, сломя голову, думает только о том, что вновь, опять, в очередной долбанный раз, он позволил себе быть с Чонгуком мягким. Он умеет быть твердым, жестким, непоколебимым, но Чону больно, страшно, одиноко. Он просит, заглядывая в глаза, и разбивает к херам все выстроенные многолетним трудом барьеры Пака. Причем делает это намеренно, специально. А Чимин попадается. Раз за разом. Так больше не может продолжаться. Дома Чимин со злобой скидывает куртку на пол, снимает обувь и запускает в стену, ерошит и без того взлохмаченные от пробежки волосы и только потом успокаивается. Надо относиться проще к таким вещам. Всего лишь случайность. Просто Чонгук оказался как всегда чересчур обаятельным. Поэтому Пак и не удержался, но это только один раз. Больше нет. Точно нет. Чимин умывается холодной водой и смотрит на себя в зеркало, стыдя за легкий румянец на щеках, вызванный, к несчастью, не столько пробежкой. Затем взгляд плавно спускается ниже и цепляется за поврежденную кожу левой руки. Сейчас не болит. После происшествия с котенком в университете все на ушах стоят. Чимину очень хочется остаться дома, но он понимает, что прячась в квартире от Чонгука, он не спрячется от своих к нему чувств. Значит, бесполезно. А прогуливать нехорошо. Новости о растерзанном котенке быстро разбрелись по округе, поэтому Пак и не удивляется, когда замечает полицейскую машину у ворот универа. И это к лучшему. Пусть расследованием занимаются профессионалы. Чимин решает, что максимум, что он сделает — окажет Чонгуку скромную поддержку. Но беды все отказываются отпускать Чимина. Только он заходит в университет, как к нему подходит преподаватель и просит пройти в кабинет декана. «С тобой хотят поговорить», — говорит встревоженно женщина, неловко похлопывая его по плечу. В кабинете полиция и декан. Чимин приветствует всех, и ему предлагают сесть на покосившийся стул обитый дерматином, а затем начинают задавать каверзные вопросы. Несложно догадаться по вопросам, зачем его позвали сюда. Его подозревают. Пак тут же говорит, что это не он, но стражи закона не меняются в лицах, кивают и продолжают допрос. Беседа длится около тридцати минут. Несмотря на то, что нет никаких улик, указывающих на Чимина, его продолжают расспрашивать, задавая по несколько раз одни и те же вопросы, надеясь, что он запутается и выдаст что-то компрометирующие. Пак отвечает на все ровно, уверенно, одинаково и уже знает, кто на него настучал. Полицейские ничего от него не добиваются и отпускают, даже не извиняясь за то, что отобрали столько времени. Чимин выходит и сразу направляется к Тэхену. Ким сидит около кабинета экономики и играет в телефон. Чонгука поблизости не видно. — И какого черта? — спрашивает Пак, глядя на Тэхена сверху вниз. — Ты о чем? — интересуется Ким, продолжая пялиться в дисплей телефона. — Ты сказал полицейским, что я мог быть причастен к этому, да? — Понятия не имею, о чем ты. — Я не делал ничего Чонгуку! — Ну, тогда, чего ты паришься? Тебе же нечего скрывать, — едко подмечает Тэхен, поднимая на Чимина бурлящие злобой глаза. Если Чимин ненавидит Чонгука, то Тэхен ненавидит его. Такая вот незамысловатая цепочка ненависти. Пак понимает, что бесполезно доказывать сейчас свою невиновность, глупо сейчас отчаянно отстаивать свое честное имя. Кима всем этим не проймешь. Видно по глазам. Поэтому Чимин просто отходит в сторону и натыкается на Чонгука и уже знакомую девушку все с такой же сияющей улыбкой. Они идут под руку и сияют. — Чимин-хен, что-то случилось? — интересуется тут же Чонгук, вырывая свою руку из захвата девушки. — Ничего особенного, твой друг сказал полицейским, что произошедшее моих рук дело. — Чего? — изумляется Чон, переводя взгляд на Кима. — Тэ, я же просил. — Доверяй, но проверяй, никто его за решетку еще не посадил. — Тэхен! — злится Чонгук, и Ким тут же умолкает, отводя глаза и надувая губы. — Пусть сажают, — выплевывает Чимин. — Хоть ваши рожи больше видеть не придется. — Чимин-хен, — жалобно произносит Чон, подходя ближе, но Пак отстраняется и проходит мимо. Чимин не успевает далеко отойти, как сталкивается с каким-то сутулым парнем с крысиными глазками и крайне недовольной рожей. От него резко пахнет потом и землей. Неприятный. Пак отшатывается и быстро извиняется, но он совершенно не обращает на него внимания, глядя вперед пустыми глазами. — Джиын-нуна, — тихо выдает он хрипловатым голосом. Девушка, которая еще минуту назад нежно улыбалась Чонгуку, быстро поворачивается и подходит к парню. «Ее друг?» — растерянно думает про себя Чимин, а затем замечает цепкий взгляд Чонгука, молящий о прощении, и тут же торопится скрыться. Не хватает только еще жалости. Пусть Чон идет к черту вместе со своими друзьями и подружками. Больше Чимин ничего для него делать не будет. Вечером Чонгук пишет два сообщения, но Чимин так и не решается их прочитать. Он смотрит на дисплей телефона, на горящую иконку письма и понимает, что до сих пор слишком привязан к Чону, а так быть не должно. Хотя бы потому, что Чонгук не заслуживает доверия и любви. Но почему? Почему по-прежнему так к нему тянется, так его хочется? Чимин вздыхает и падает на кровать, желая слиться с подушкой, чтобы перестать чувствовать боль в сердце, в теле, в голове. Сейчас ему хочется избавиться от всего. Но Чонгук — проклятие, наваждение, выцарапанное ржавым гвоздем, которое не заживает, не исчезает и день за днем в течение стольких лет напоминает о своем незримом присутствии. Нельзя вернуться в прошлое. Но можно что-то вспомнить. Например, их уже отцветшую любовь, которую Чимин не может отрицать. Семья Пака никогда не была богатой. Чимин отлично помнит, как родители тряслись над каждой воной, как просили его быть экономным, как ограничивали его во всем (даже в еде), не забывая напомнить, что когда-нибудь, если он будет хорошо учиться, то станет большим человеком и о деньгах больше не придется так трястись. Именно поэтому с детских лет его пытались сделать «большим человеком», всячески развивали, вбивали почти насильно знания и в итоге добились своего: Чимин оказался в числе десяти избранных на стипендию в невероятно элитной старшей школе для мальчиков. Именно там Паку было суждено познакомиться с Чонгуком — золотым мальчиком, сыном одного до неприличия богатого человека. Тогда Чон был совсем иным: стеснительным, скромным и очень застенчивым. Он ото всех держался подальше и никак не мог влиться в дружный коллектив, боялся открыто говорить и смотреть собеседникам в глаза, но пришел лучезарный и целеустремленный Чимин, и все изменилось в корне. Они быстро подружились, потому что Пак отличался добродушием и открытостью, легко находил общий язык с кем угодно. Он светился оптимизмом и был невероятно привлекательным. Чонгук был ослеплен его личностью. И именно поэтому безумно влюбился. Чимин был популярным и часто получал признания (как от девушек, так и от парней), но впервые чьи-то чувства вызвали у него неподдельный интерес. Чон обладал совершенно необъяснимой притягательностью, которая только начинала цвести, только входила в свои законные права. Пак почувствовал сразу, что когда Чонгук вырастет, когда разорвет путы чрезмерной стеснительности, отбросит комплексы и страхи, то покорит любого своим природным, не идущим в сравнении ни с чем, обаянием. Впрочем, покорить Чимина ему удалось и так: своей наивностью, застенчивостью, добротой и трепетной трогательностью. Пак никогда не относил себя к влюбчивым людям, но поведение Чона, его томные взгляды, дрожащие улыбки, с придыханием произнесенные слова, бесконечные попытки привлечь внимание… Он был нелеп в своем желании понравиться, глуп и слишком невинен, поэтому Чимин так и не смог от него оторваться. Несмотря на то, что это были их первые отношения, они развивались стремительно. За год старшей школы они познали множество запретных удовольствий. Но больше Чимина смущало не то, как быстро они постигают мир отношения с его соблазнительными секретами, а то, что в сексе он невероятным образом оказался снизу. Пак был уверен, что будет сверху и морально готовил себя к этому. Чон был немного младше, держался неуверенно, часто выпадал из диалога, в отношениях занимал исключительно пассивную позицию, всегда приговаривая: «Хен, ты лучше знаешь». Он был ведомым и полностью доверенным Паку. А в момент близости первенство Чимина просто растворилось; застенчивый и почти болезненно скромный Чонгук раскрылся старшему со своей страстной, ненасытной стороны. Старший никогда и не думал, что в сексе Чон может быть настолько смелым и прытким. Откуда только это взялось… Чимин был очень впечатлен. Настолько, что несколько дней ужасно стеснялся Чонгука, чего раньше никогда не бывало. Ему было достаточно один раз взглянуть на профиль младшего, как внутри происходило извержение вулкана, горели щеки, и хотелось поскорее скрыться из виду, только бы Чон не приметил его внимания и не понял, что причиной несвойственного Паку смущения является он сам. Тогда казалось, что их отношения обречены на успех. Чимин не загадывал далеко в будущее, но все же чувствовал, что они с Чонгуком связаны особой нитью. Они не смогут просто взять и расстаться. Это уже не про них. Пак был уверен, что вместе они справятся со всем, одолеют любые невзгоды, сохранив силу и полноту чувств. Но с началом второго года в старшей школе все кардинально изменилось… Они по-прежнему были наивно влюблены. Строили планы на университет и думали о совместном съеме квартиры. Тогда-то все и произошло. Бедность Чимина стала сильно выделяться. Если раньше немногие бы заподозрили Пака, что у него довольно ограниченные средства, то теперь это стало слишком очевидным. Отца в очередной раз уволили, он пребывал в депрессии, а Чимин ходил в школу в его растянутых грязно-серых рубашках и старых рваных ботинках. Больше Пак не мог есть в столовой, скидываться на подарки к дням рождения и на экскурсии. О Чимине тут же поползли неприятные слухи, которые он легко игнорировал, настраивая себя на лучшее. А потом появился Сэхен. На самом деле Нам Сэхен был всегда: сказочно богатый, бесстыжий и грубый. Чимин, несмотря на свою доброжелательность, всегда держал с ним дистанцию, не желая впутываться в отношения с таким человеком. Но на втором году обучения обходить Сэхена стало совершенно невозможным. Он начал задираться. Сначала были глупые и несмешные шутки про бедность, на которые Пак спокойно отвечал улыбкой, потом были легкие проказы (вроде кражи обуви или разрисовывания парты), а затем началась настоящая война. Сэхен решил, что Чимину в их школе нет места. Все попытки Сэхена вывести Пака из себя и довести до отчаяния оказались бессмысленными. Чимин умел не обращать внимания на подонков, светиться улыбкой и наслаждаться жизнью вне зависимости от того, как к нему относятся другие. Недоброжелателю оставалось только злиться и кусать локти. Если бы это был какой-то другой человек, движимый жгучей злобой, он бы продолжил свои дурацкие игры в надежде, что заденет как-нибудь неприступную душу Чимина, причинит ему боль, но Сэхен был не из таких. Ему необходима была не боль. Ему нужно было наказание. Поэтому в скором времени, поняв тщетность и бесплодность своих усилий, он перешел на более решительные действия. Все началось со стычки в классе во время самоподготовки, каких было множество и до этого. Чимин спокойно и даже без раздражения сносил очередной ядовитый выпад, улыбался уголками губ и находил возможность даже открыто посмеяться, чем еще сильнее злил Сэхена. Тогда все и произошло. Сэхен поставил себе цель: задеть Пака. Он перепробовал абсолютно все и, наконец, спустя долгие блуждания, нашел место, на которое можно было надавить, заставив Чимина если не испытать боль, то раздражение. «У кого сосет твой отец, чтобы ты тут учился?» — искрясь злобой поинтересовался Сэхен. Пак просто сносил удары в сторону бедности своей семьи, не реагировал на разнообразие обидных прозвищ, но эта фраза взволновала его не на шутку. Не столько его оскорбила глупость об отце, сколько про то, что учится Чимин только из-за него. Пак вкладывался в учебу, всегда был в списке первых, его успеваемости мог позавидовать любой. Это была его гордость, его усилия, его непосильный труд. И это была единственная вещь, которую Чимин был готов защищать. «Возьми свои слова назад», — потребовал Пак, уже зная, что Сэхен только рассмеется и пошлет его куда подальше. Но Чимин должен был это сказать, как порядочный человек, как себя уважающий человек, чтобы потом, когда рожа Сэхена изогнулась в кривой усмешке, со всей силы ударить в нее кулаком. Сэхен пошатнулся и упал на пол, шипя от боли. Он проклял Чимина множество раз и сказал, что он за это ответит. Пак остался к этому совершенно равнодушным. Свою гордость он защитил. Даже когда Сэхен крикнул: «Я заставлю тебя страдать!» — Пак не обратил никакого на это внимание, потому что его ожидал взволнованный и глупо улыбающийся победой старшего Чонгук. Стоило догадаться, что грядет что-то ужасное. Почти две недели Сэхен вел себя невообразимо прилежно, послушно и даже перестал пускать шутки о Паке. Если бы Чимин был меньше увлечен Чонгуком, который каждый день склонял его к любви и забытью, то он бы точно что-то заподозрил и приготовился к удару. Но у них с Чоном была пылкая, жаркая, первая любовь. Они прогуливали физкультуру, ошиваясь в пустом классе, говорили о любимой музыке и фильмах, смеялись и узнавали друг друга, поражаясь одновременно схожести и различиям. Они упоительно целовались в пустом классе, спрятавшись за партой, раскрыв настежь окна, лаская друг друга через одежду и мечтая, чтобы этот миг продлился вечность. Больше Чимин ни о чем не думал. Только о том, что у Чонгука потрясающе горячая кожа, умелые длинные пальцы и язык, которым он может вылизать его полностью, если бы не смущенные протесты старшего. Рай кончился во вторник. Истек срок годности. Чимин шел в школу в жутко хорошем настроении, не подозревая, что этот день полностью изменит его жизнь. Только Пак зашел в класс, как повисла неправильная, страшная и подстрекающая к хаосу тишина. Но опять же он ничего не заметил, блуждая в своих мыслях, смакуя вчерашний вечер, когда руки Чонгука ласкали его внизу, а губы целовали открытые шею и плечи. Пак устроился на своем месте и не успел даже достать тетрадь и пенал, как перед ним возник Сэхен. По кривой улыбке стало сразу ясно, что у него есть к Чимину какое-то неотложное дело, поэтому Пак приготовился слушать и вновь бесстыдно игнорировать чужую глупость. «Ты стащил мои часы», — констатировал Сэхен, глядя Паку в глаза. Чимин не понял. Неловко улыбнулся фразе. Это была какая-то чушь. Пак не успел ничего сказать, как Сэхен полностью потерял к нему интерес и повернулся к одноклассникам: «Этот нищеброд еще и ворует, ребята, аккуратнее». Чимин рассмеялся и сказал во всеуслышание, что это все чушь, глупость и чье-то ущемленное самомнение. Сэхен совершенно не поменялся в лице. Он повернулся к Паку и чертовски спокойно произнес: «Открывай рюкзак». Интонация испугала. Наконец Чимин понял, что что-то не так. Он послушно взял рюкзак и, следуя указу Сэхена, вывернул его на столе в центре классной комнаты, чтобы все могли видеть. Тревожное чувство Пака не покидало до тех пор, пока он не вынул последнюю тетрадку. Но пустота рюкзака его небывало обрадовала, хотя он и так знал, что ничего не брал. Он улыбнулся и жестом указал на свои вещи, проговаривая: «Тут только мое». Сэхен только хмыкнул и отобрал у Чимина рюкзак. «Ты ничего не найдешь», — уверенно произнес Пак, а Сэхен вытащил из тайного кармана незнакомые Чимину часы. В классе воцарилась тишина. Сэхен бросил рюкзак на пол и начал разглядывать находку. Прозвенел звонок, но никто не двинулся к партам, продолжая наблюдать за часами, сверкающими в руках парня. «Это мое, — торжественно произнес Сэхен, поворачиваясь к Чимину, — я знал, что сразу продать ты их не сможешь, они именные». Пак растерянно закачал головой. Это была какая-то ошибка. Но Сэхен ушел на свое место, молча выслушивая оправдания Чимина. Пак знал, что ничего не брал. Это была ложь. Кто-то ему их подложил, но Чимин, так увлеченный своими отношениями, своими чувствами, что совсем позабыл об осторожности. Сэхен явно подложил ему часы еще вчера, понадеявшись, что он их не заметит. И Пак не заметил, сыграв ему на руку. «Кончай оправдываться, — прервал рыком объяснения Чимина Сэхен, — все бедные долбанные воры, будто бы этого кто-то не знал». Слухи моментально разбрелись по школе. Все теперь знали, что Пак Чимин — вор. Даже те люди, которые раньше относились к нему доброжелательно, теперь видели в нем угрозу. Но тут скорее сыграло влияние Сэхена, которому никто не хотел перечить. Поэтому все начали игнорировать. К обиде Пака, даже Чонгук не смог остаться на его стороне. Он объяснился очень быстро, нервно, в множестве слов: «Чимин-хен, наши отцы знакомы, меня убьют, если узнают, что я…». Чон не договорил, но старший понял, что именно они могут узнать. Бедный вор так себе компания. Поэтому в их отношения были внесены серьезные коррективы: теперь они могли встречаться только за пределами школы. Чонгук слишком боялся, что Сэхен что-то расскажет своему отцу, поэтому перестал даже здороваться с Чимином. Пак был не против. Так даже лучше. Чонгук в безопасности. Чимин думал, что его не ожидает ничего серьезного. Да, о нем плохо говорили, шептались, отказывались быть в паре, открыто игнорировали. Он стал призраком, но это было вовсе не смертельно. Пак был самодостаточен, как личность, знал, что на нем нет вины, и каждый вечер слушал извинения Чонгука, сопряженные со страстными признаниями в любви. Он был более менее счастлив, даже находясь в состоянии изоляции. Это, скорее всего, и спровоцировало Сэхена на последний, решительный шаг, который разрушил все. Это был четверг. После уроков Чимин собирался пойти домой и хорошенько позаниматься перед контрольной по математике, но не успел он выйти из класса, как его встретил Сэхен и несколько ему в тон улыбающихся парней. Пак попытался пройти мимо, но ему не дали. Он бы смог сладить с двумя, тремя, пятью, но человек было с десяток, и у всех них была одна цель. Чимин оказался в душевой комнате при спортзале стоя на коленях. Перед ним стоял Сэхен и важно читал выдвинутые Паку обвинения. Дружки Сэхена придерживали Чимина за плечи и не давали двигаться. Пак решил, что стерпит и в этот раз. У него все получится. Пока ему зачитывали обвинения, он думал только о том, что Чонгук будет волноваться, когда он ему не ответит на звонок. Нужно было поторопиться. «Ты закончил?» — спросил Чимин, как только Сэхен умолк. Тот сверкнул глазами и кивнул. Но встать Паку не дали. «Чимин, ты знаешь, как наказывают за воровство в Иране?» — спросил вдруг Сэхен, наклоняясь к Паку. Его тон был до отвращения дружелюбным и простым. Так общаются с давними друзьями, коллегами, но не теми, кто стоит перед тобой на коленях. Чимин ответил «нет», чтобы прекратить этот фарс. Сэхен только улыбнулся, поднимаясь. Вдруг в комнату ворвались два задорно смеющихся парня с пакетами в руках. «Им отрубали руки, — торжественно произнес Сэхен. — Держите его». Этого эпизода Чимин не забудет никогда. Столько времени прошло, но он до сих пор помнит, как его грубо повалили на холодную плитку, стянули пиджак и милосердно закатали рукава. Пак сопротивлялся, кричал, пытался драться, но ничего не вышло. Его скрутили, вытянув только левую руку, кто-то прижал ногой его ладонь к полу. Чимин до конца не верил, что сейчас это произойдет. Он просил остановиться, клялся, что это был не он. Но в этом не было смысла. Сэхен знал, что это был не он. И это соблазняло его еще сильнее. «Будет немного больно, — тихо проговорил Сэхен, отходя подальше. — Это как татуировка». Чимин помнит много боли, разной боли, что у него только не болело, как только он не мучился: зубы, сломанные ребра и руки, отиты и многое другое. Однако именно эту боль он не забудет никогда. Воспоминания об этом слегка размылись. Например, уже не вспомнить рожу Сэхена, которая постоянно маячила перед ним. Все залила чистая эссенция боли. Пак помнит, что очень громко кричал, так что сорвался голос, ерзал и вырывался, но его продолжали держать многочисленные руки и ноги, давящие на разные точки тела. На руку словно лили раскаленную лаву. Однако это было не так. Они просто взяли пачку от каких-то сырных снеков, разрезали на два больших куска, положили один блестящей стороной на предплечье Пака и подожгли, наблюдая, как целлофан прилипает к его коже и горит вместе с ней. Целлофан въелся в красную плоть черной грязью, именно поэтому Сэхен назвал это «татуировкой». Чимин видел, как стремительно меняется кожа пару мгновений и не смог выдержать этого, поэтому закрыл глаза. На руку он не смотрел. Но она болела. Адски. Так, что шумело в ушах. «Лучше бы ее отрубили», — думал тогда Пак. После красочной экзекуции кто-то затащил Чимина в душевую и включил воду. До сих пор не восстановить ход событий. Чимин совершенно не помнит, каким образом оказался дома, не помнит, как рассказывал отцу, что с ним произошло, не помнит, как провел два дня в лихорадке. Хорошо запомнились боль и отчаяние, не отпускающее ни на секунду. Казалось, что это конец, экстремум ужаса, но все худшее ожидало Чимина впереди. Отец был в ярости, поэтому пошел с сыном в школу, чтобы разобраться и потребовать извинений, а, может, и отчисления ублюдков, способных на такое. Возможно, все дело в боли, может, в страхе и эйфории от мысли, что Сэхен может получить наказания за свои грехи. Так или иначе, Чимин почему-то не стал останавливать отца, не сказал тому ни слова, не попытался его образумить, а покорно смирился с тем, что тот собирается ворваться в школу и начать что-то требовать от ее руководства. Сейчас Пак понимает, что было абсурдным на что-то надеяться и подключать к этому безумству отца. Только лишний раз вышло испытать унижение. Причем им обоим. Вышло ужасно. Отца Сэхена вызвали сразу, но уже тогда возникло слабое предчувствие разгромного поражения. Чимин с отцом дожидались его визита в кабинете директора, вошел отец Сэхена вместе с ним, улыбаясь так, словно уже одержал победу и унизил оппонента. Это был моложавый красивый человек, с точеным носом и плавной линией губ, за которой скрывались ужасно жестокие и бесстыдные слова. Он сразу сказал, оглядывая Чимина презрительным взглядом, что все сказанное — ложь, абсурд, попытка отомстить. Вкратце он рассказал о том, что Пак был уже пойман на воровстве и своей обожжённой рукой пытается обрести жалость, которой совсем не заслуживает. Чимин чуть истерично не рассмеялся на такое нелепое предположение. Но по возникшей тишине и тяжелому отцовскому взгляду, стало ясно, что этой откровенной глупости и лжи могут поверить. Отец Чимина все же смог взять себя в руки и потребовал доказательств. В тот момент Пак восхитился силой его голоса, его уверенности и желанию защитить своего ребенка. Отец всегда казался ему тихим, молчаливым и оторванным от семьи. А сейчас он действительно за него стоял и был готов отвоевывать его честь, даже допуская, что сказанная ложь может быть истинной. «Доказательства? Давайте позовем его одноклассников и узнаем, что же происходило на самом деле», — такое поступило предложение. Это была ловушка, капкан, но Чимин был наивен, полон надежд и веры в то, что виновный всегда будет наказан. Он обрадовался этой возможности доказать свою невиновность. И в итоге поплатился. Пока директор и классный руководитель допрашивали учеников, Чимин с отцом ждали в отдельной комнате. Отец ничего не говорил и напряженно молчал. Только раз он спросил: «Ты ничего не брал?». Чимин с готовностью ответил «да, ничего не брал». Это придало отцу уверенности. Он кивнул и приготовился дальше бороться за своего ребенка. Их пригласили в кабинет после окончания расспросов. Директор выглядел мрачным, а классный руководитель даже не смотрел в сторону Чимина. Речи Пак не помнит. Только одно: «Воровство было, Сэхен его и пальцем не тронул». Чимин не мог в это поверить. Чтобы все обвинили его в воровстве. Они же были одноклассниками, они же были друзьями, неужели действительно настолько можно запугать человека, чтобы он встал на сторону зла? «Мы можем забыть об этом происшествии, если ваш сын принесет извинения моему сыну за оказанные неудобства», — произнес строго отец Сэхена. Это было бы хорошее предложение. Отличное предложение. Если бы Чимин был виноват, но на нем не было никакой вины. Он был жертвой. Униженной и брошенной на растерзание. Но Пака уже не волновал ни Сэхен, ни ультиматум, ни взгляды, впивающиеся в плоть, ни уродливый бугристый шрам, который придется носить всю жизнь. Его мучал только один вопрос: «Чонгук тоже признал меня виновным?». Ему дали три дня на то, чтобы извиниться. Ответ Чимин узнал в тот же вечер. Чонгук позвонил, чтобы объясниться. «У меня не было выбора, хен, — объяснил он Паку, а затем добавил: — Просто извинись перед ним». Чимин не мог поверить в такие слова. Не мог себе вообразить, что Чон настолько трус. Да, он всегда страшился власти, многого боялся и выглядел нежной фиалкой, но чтобы настолько. Пак верил, что в душе Чонгук, как и он, жаждет справедливости, что он в момент истины покажет свое истинное лицо. А в итоге обнажилось это трусливое, низкое, безобразное. Лицо человека, который готов плюнуть на любовь, втоптать ее в землю, лишь бы ублажить кого-то сверху. Никогда еще Чимин так ни в ком не разочаровывался. Он прорыдал целую ночь, осознавая, принимая и свыкаясь с мыслью, что должен извиниться, чтобы они с Чонгуком могли продолжить общаться. Некоторое время Пак думал, что может так и надо, так и стоит сделать, подавить гордость, забыть о себе, и вспомнить о других. А потом он проснулся. Рука начала неистово болеть. Больше в школу он не вернулся. Он попросил отца забыть обо всем и даже не думать обращаться в полицию: они ничего не смогут доказать, а с деньгами этой семейки они купят суд еще до рассмотрения дела. Чонгук звонил много-много раз. Оправдывался и объяснялся, пытался выставить Чимина виновным: «Ты же знал, что все так и будет, если с ним свяжешься!». Сначала старший все это слушал, даже отвечал и по-прежнему тяготел чувствами к Чону. Мучился от нежности и злости. Метался между гневом и любовью. Но прошло две недели, пелена мечтательности спала, любовь к Чонгуку отступила. Чимину было больно, было обидно, было горько. Но иначе поступить было нельзя. Он забрал документы и разорвал все отношения с Чонгуком. Несмотря на то, что даже к этой жалкой тени, он испытывал бесконечно нежное чувство, но не мог себе позволить дальше так унижаться. Поэтому Чимин сменил номер, сменил школу, сменил жизнь. Чонгука больше не существовало. Только где-то глубоко на дне сердца. Чимин был уверен, что их пути не пересекутся. Богатенький мальчик, находящийся в зависимости от мнения папки, и он — старательный, бедный отличник никогда не окажутся в одном университете. Но каким-то невероятным образом, Чонгук все же оказался там же, где и он. Возник в первый день учебы и смущенно улыбнулся. Тогда у Чимина быстрее забилось сердце. Опять заиграли уродские чувства к уродскому человеку. Нельзя было поддаться обаянию и такому желанному «привет, хен». Поэтому Пак выбрал путь ненависти. Причем не только для себя. Он решил, что должен заставить и Чона себя ненавидеть. Отсюда и множество мелких, но раздражающих проделок, пренебрежение, игнорирование — все это должно было заставить Чонгука презирать Пака, ненавидеть. Но не сработало. Как бы Чимин ни пытался вызвать в Чоне гнев и отторжение, максимум чего он добился это равнодушие и снисходительная улыбка. На самом деле Чимин знает, что уже давно обманывает самого себя. В тот день, когда он вновь обрел Чонгука, ему следовало притвориться, что ничего между ними не было. Они ни в коем случае не знакомы. Друг для друга они никто. Это было бы лучшим решением. Но Чимин ждал этой встречи все время. Лелеял ее во снах, в тех фантомных болях, поражающих руку, он нуждался в том, чтобы вновь встретиться с Чонгуком и сказать, что никогда не простит его, но и не отпустит этой руки. Нужно ненавидеть. Сильно-сильно. Но у Пака не выходит, а все его выходки направлены лишь на одно, чтобы Чон заметил, чтобы он признал, чтобы он знал, что Чимин все еще существует. Пак не представляет, как в нем уживается гремучая ненависть и обида на Чона за то, что в самый важный момент он отвернулся от него и пошел на поводу толпы, вместе с нежной, сильной и неизменной любовью, которая требует от него защищать, никогда не отпускать. Надо выбрать между «любить» или «ненавидеть». Чимин выбирает «быть рядом», не находя другого ответа. Утром Чимин встает еще разбитым и вымотанным. Он умылся, оделся, посмотрел перед выходом в зеркало. Выглядит он неутешительно, сразу видно, что не выспался, лицо чуть опухло, а под глазами черные круги. Все это расследование утомляет, выматывает, высасывает душу. Чимин понимает, что слишком много сил прилагает для этого дела, но уже не может остановиться, не представляя себе, как он может бросить Чонгука в такой ситуации. Пак рассчитывал на день отдыха и мыслей. Надеялся, что все будет хорошо, спокойно и ему дадут чуть-чуть передохнуть. Но у университета стоит полицейская машина и толпа студентов. Чимин прибавляет шаг. Он быстро расчищает себе путь и оказывается в первом ряду. Народ расступился, чтобы дать пройти двум полицейским и Джиын, которую вели под руки. Пак обомлел. Сначала он даже ее не узнал, но теперь.… Это, несомненно, она. Ее волосы растрепаны, лицо красное, по щекам бегут слезы. Она не пытается вырваться, скорее, хочет упасть на землю и сжаться в рыданиях. Полицейские с каменными лицами тащат ее к машине, разгоняя зевак. Позади них плетутся другие полицейские и преподаватели. — Это не я! — истошно кричит девушка, содрогаясь всем телом. — Я ничего не делала! — За что ее так? — раздается где-то рядом с Паком вопрос. — Нашли у нее в шкафчике нож измазанный кровью и еще одного котенка, — отвечал другой голос осторожно. — Говорят, что она была помешана на том парне. — Безумная сука! — Это точно. Чимин так и остается стоять на месте, даже когда полицейская машина с рыдающей девушкой скрывается с места. В голове происходящее по-прежнему не укладывалось. Разве она могла? Такая девушка и такой ужас? Могла ли? Пак не может сказать «да» или «нет», не может склониться к единственно верному ответу. Что он о ней вообще знал? Она любила его. Скорее всего, отправляла ему письма. Быть может даже те со страшными проклятиями. Возможно, она закрыла его на складе, но зачем? Да и зарезать котенка… Чего именно она хотела этим добиться? Все выглядит как-то не так. Быть может, она действительно не виновата. Пак все же поспешил на учебу, но в холле сталкивается с необычайно радостным Тэхеном. Он тоже увидел Чимина и даже к нему подошел. — Все же не ты, — спокойно говорит Ким. — Не такая все же ты падла, как я уже себе подумал. Это хорошо! Только Чонгука больше не обижай, ладно? Тэхен уже хочет уйти, но Пак останавливает его, хватая за локоть. — Ты, правда, думаешь, что это она? — Да, — не медля кивает Тэ. — За день до того, как Чонгука заперли на складе, она предложила ему утром погулять. Но Чон отказал, потому что просто не захотел. Вот она разозлилась, отправила ту открытку и закрыла на складе, чтобы знал, как ей отказывать. Хотя потом он предложил ей пообедать, но было уже поздно. Ее друзья сказали, что она всегда своего добивалась. — Но… — Чимин, полиция нашла еще одного мертвого котенка в ее шкафчике для обуви и нож. Не помогло. Чимин пытается усвоить, принять, обвинить Джиын, но все в нем было против. Что-то по-прежнему не сходится. Зияет коварная лакуна и словно только один Чимин видит, что на эшафот ведут невиновную. Пак пытается смыть все свои сомнения за разговором с Хосоком. Тот внимательно слушает, кивает и соглашается с Тэхеном: такие вопиющие доказательства ничем не перебьешь. Но Чимину все неймется. Что-то тут не так. Очередной отчаянный шаг, очередная отчаянная идея: Чимин решает пойти к Чонгуку и спросить, а согласен ли он с обвинением. Однако найти подходящий момент никак не удается: то Чонгук из секции баскетбола не вылезает, то Хосоку срочно нужна рука помощи, то у самого Чимина куча дел из-за статуса старосты. Как бы ни хотелось поговорить, совсем не выходит. Доносятся только противоречивые слухи, которые только усиливают желание что-нибудь узнать. Таким образом, целый день Пак мучается жаждой поговорить, а вечером едва не звонит Чонгуку, чтобы прямо спросить, как у него дела. На следующее утро Чимин все же собирает волю в кулак, напоминает себе, что он вообще-то тоже жертва и имеет право знать детали дела. Он надевает рубашку и завязывает галстук перед зеркалом, строя самое решительное, уверенное и полное храбрости лицо, которое в итоге обращается в робкую, чуть смущенную гримасу, больше подходящую для раскаявшегося преступника. Пак ловит Чона прямо у шкафчиков с обувью, сразу пришпиливает вопросом: «Что с ней?» — вызывая у Чонгука одновременно испуг, озадаченность и интерес. — Её вчера допрашивали, — вкрадчиво отвечает Чон, открывая на автомате ящичек ключом и не сводя с Чимина глаз. — На ноже были найдены отпечатки ее пальцев. Она говорит, что случайно взяла его в руки. — Ты думаешь, что это реально она? — Не знаю, — пожимает плечами Чон. — Она мне всегда казалась немного странной, но точно не сумасшедшей. Полицейским я сказал, что не думаю, что это она. Ее уже отпустили, наверное, назначат штраф или общественные работы, а вот в университете возникнут проблемы. Не думаю, что им на руку студентка, которая убивает животных ради сомнительных целей. Чимин слушает в пол-уха не потому, что ему неинтересно, а потому что его глаз заприметил что-то важное в ящичке Чонгука. Поверх его ботинок лежал ярко белый лист. Пока Чон разглагольствует о Джиын, морали и мере наказания, Пак думает только о листе, что прочно впился ему в рассудок. Очередное любовное письмо? Очередная угроза? Или что-то третье? Можно оставить все, как есть. Однако Чимин уже слишком погряз в этой истории и хочет найти действительно виновного, того, кто всеми силами пытается запугать младшего. Опять в груди тлеет чувство, которое Пак рассчитывал в себе полностью умертвить, придать огню и забвению. А такие вещи просто так не забываются. Они складываются в отточенный инстинкт. Защищать. Чонгука надо защищать. Тогда или сейчас — не имеет никакого значения. Главное, что Чонгук и у него есть какая-то беда. — Чимин-хен, — зовет Чон, чуть повышая голос. — Что с тобой? — А, я… — растерянно шепчет старший, бегая глазами, выискивая зацепки, заставляя мозг работать, генерировать правдоподобную отмазку, тут его взгляд цепляется за оставленный у ног Чона рюкзак. — У тебя воды случаем нет? В горле жутко пересохло. — Воды? — удивленно переспрашивает Чонгук, затем кивает, опускается на колени, бренчит молнией, а Чимин стремительно выхватывает белый лист, комкает и прячет в карман пиджака. Чон замечает движение и резко поворачивает голову, едва не ловя Чимина за кражей. — Что ты делаешь? — спрашивает он, заглядывая старшему в глаза. — Совсем ничего, — натужено улыбаясь, сообщает Чимин, отходя на пару шагов назад. — Знаешь, я, наверное, уже пойду, у меня еще так много дел. — А как же вода? — Чонгук встает, протягивая бутылку старшему. — Перехотелось, — скороговоркой выплевывает Чимин и убегает, стараясь игнорировать жалобный зов: «Хен!». Пак добегает до туалета, едва не сносит дверь кабинки с петель, закрывается и только потом достает злополучное письмо. Чимин внимательно разглядывает его, читает несколько раз и даже успевает разочароваться. Очередное банальное любовное послание, напечатанное на принтере! И зачем только взял. А вдруг Чонгук уже знал о нем? Может, даже видел, как он его своровал. Только сейчас Пак понимает, каким идиотом себя выставил. Он еще раз проходится по письму взглядом, двигая губами, впитывая в себя очередную любовную драму. Загадочная девушка икс просит Чонгука пойти на склад во время занятия, и она покажет ему «все прелести земной любви». Чимин хмыкает, собирается свернуть и выкинуть жалкий кусок порченой бумаги, как взгляд второй раз за день цепляется за странную, возможно вовсе незначительную деталь. Двойное подчеркивание. То самое, которое было и в том самом первом письме, с которого все и началось. И опять то же место — склад. Совпадение? Случайность? Или же чей-то план? Чимин смеется своей догадке. Не может же такого быть? Чтобы загадочный вредитель сначала первое письмо отправил, чтобы закрыть Чонгука на складе, потом запугал мертвой тушкой котенка, затем перевел стрелки на невиновную девушку, а затем в очередной раз попытался заманить Чона на склад. И зачем? Чтобы серьезно поговорить? Опять закрыть? Что за детский сад? Запугивание уровня младшей школы, если, конечно…. Если только в этот раз вредитель не собирается сделать какой-нибудь иной, решительный шаг. Чимин смотрит на назначенное время (одиннадцать тридцать) отпечатанное на листе и думает, что ему делать дальше. Отдать Чонгуку и высказать свои подозрения? Ни за что. Вдруг действительно будет что-то опасное. Его надо держать от этого, как можно дальше. Тогда рассказать преподавателям? Про двойное подчеркивание и подозрения? Звучит надуманно, несерьезно, да даже если они явятся поглядеть, кто же отправляет любовные письма, какова вероятность, что визит огромной кучи народа не испугает преступника? Тогда уже он точно будет действовать аккуратней, а может и вообще образумится. Было бы, наверное, хорошо. А что если не образумится? Продолжит пакостить Чону и однажды… На паре Чимин сидит, как на иголках, трясет ногой, ручкой, головой. Все мысли о поганом письме и Чонгуке, которому могут навредить. Голос разума еще пытается достучаться до Пака, вопрошая, какое ему дело до заносчивого и вредного ублюдка Чон Чонгука, но сердце в этой ситуации кричит громче и бьет сильней, смывая все доводы рассудка. «Я должен!» — крутится и пульсирует в Чимине и он даже не пытается задаться логичным вопросом: «Почему?». Потому что Чонгук. За него Пак и сейчас выйдет на эшафот, гордо задрав подбородок, конечно, не забыв упомянуть, какой же младший мудак. Перед судьбоносной парой Чимин принимает решение. Надо идти. Надо выяснить, кому нравится доставлять беспокойства безобидному мальчику Чон Чонгуку. Но об этом никому нельзя говорить. Даже ему. Однако надо перестраховаться, чтобы точно не испугать вредителя, а для этого необходима помощь Чонгука, поэтому Пак, наступив на свою гордость, идет к нему. — Опять ты, — завидев Чимина, ворчит Тэхен. — Занято, аудитория большая, иди, ищи себе другое место. Пак все это проглатывает. Пускай. Потом придумает, как отомстить этой ехидной заднице. — Я бы хотел попросить Чонгука об одном одолжении. — Об одолжении? — оживляется Чон, хлопая ресницами. — Все что хочешь, хен. — Чонгук-а, да не соглашайся ты так просто! — Ничего серьезного или сверхъестественного, просто одолжи мне на время свою толстовку. — Ты точно больной, — хмурится Тэхен. — О таком просить! Чимину уже хочется пуститься в унизительные оправдания, которые выдумывал последние пятнадцать минут, но Чонгук спокойно встает и, несмотря на протесты Тэ, расстёгивает молнию на своей светло-серой толстовке и вручает Паку. — Ты же ее вернешь? — смиряясь с происходящим, спрашивает Тэхен. — Конечно, в конце дня, а в качестве залога оставляю свой пиджак. Чонгук явно хочет сказать, что ему ничего не надо, он и так доверяет словам старшего, но Чимин уже запустил в его парту свой новенький пиджак и ускакал на свое место, натягивая по дороге толстовку. Комплекция у них с Чонгуком разная. У Пака плечи немного уже, грудная клетка не так раскачена, да и рост ниже будет, но возможно, что в этой толстовке удастся сойти за Чона. На складе вечно плохо с освещением, Чимин набросит капюшон, пойдет медленно, будет соблюдать дистанцию и постарается не попасться сразу на своем обмане. Теперь все готово. Остается только ждать. За десять минут до назначенного времени Чимин поднимает руку и просится выйти. Преподаватель благосклонно кивает ему в ответ, указывая на выход. Напоследок Пак зачем-то бросает на Чонгука взгляд. Он же смотрит в ответ. Чимин мысленно произносит заветное: «Я тебя защищу», — натягивает капюшон и выходит из аудитории, намереваясь положить конец происходящей вакханалии. Дверь на склад открыта и там горит свет. Чимин прибавляет шаг и входит на склад, ожидая встретить кого-то, но встречает только пустоту. Пак оглядывается по сторонам, проходит глубже внутрь, но ничего не обнаруживает. Неужели это был просто розыгрыш? Почему нет-то? Чимин шумно вздыхает и стягивает с себя капюшон, как вдруг захлопывается дверь. Пак резко поворачивается и сталкивается с неизвестным сутулым парнем. Он стоит как-то неровно, запихнув руки в карманы куртки, и сверлит Пака недобрым взглядом. Проходит минута и Чимин понимает, что не такой уж этот парень незнакомый: это он тогда звал Джиын! Получается, это ее друг? — Ты не Чонгук, — вдруг хрипло говорит парень. — Да, я Пак Чимин, староста, а кто ты? — Пак Чонин. — Ого, так мы однофамильцы, — выдавливает из себя улыбку Чимин, но парень никак не меняется в лице. — Значит, это ты отправляешь письма Чонгуку? — Где Чонгук? — игнорируя вопрос, спрашивает Чонин. В голосе этого парня что-то не так. Он безжизненный, безэмоциональный, устрашающе холодный. Да и от самого парня веет какой-то могильной свежестью. Чимину не нравится. Очень не нравится. Особенно этот стеклянный взгляд и равнодушная полоска губ. — Он сейчас занят, поэтому я за него. Может, объяснишься? — Где Чонгук? — повторяет парень, но куда злее и вдруг запускает клешню в свои сальные волосы и начинает активно чесать. — Где Чонгук? Он же пришел тогда. Этот парень опасен и точно неадекватен. У Чимина в жилах стынет кровь. Ему очень не хочется оставаться с таким человеком наедине. — Я же сказал, что он занят и поэтому... — Заткнись! — рычит парень. — Заткнись! Заткнись! Заткнись! Тут он дергается, трясет головой и резко вытаскивает руку из кармана, вскидывая ее вперед. В ней сияет нож. Между ними всего каких-то десять шагов. Чимин хочет отступить назад, но не может свести взгляда с дрожащего в руках ненормального лезвия, грозно блестящего в свете слабой лампы. Капля пота ползет по виску, легкие сжимаются, а стук сердца стоит в ушах. Этот парень больной. Надо срочно валить. — Это все из-за него, — вырывается истеричный рык. — Она не любит меня из-за него! Чимин растерянно моргает, не представляя, что должен говорить в этой ситуации и что позволит ему избежать этого ножа, вколоченного в аорту или печень. — Ты это о Джиын? Она тебе нравится? — Она — моё всё! Мы всегда были вместе! Я все делал для нее, она любит, точно любит, меня, меня… Она любит, потому что я даю ей все. Она любит… — Да, понимаю, — соглашается Чимин, активно кивая. — Это все из-за него.… Пока его не было, она любила меня. А из-за него мы поссорились, она сказала, что не хочет быть моей девушкой. Он ее не заслуживает! Она только для меня! — Конечно, конечно, — продолжает поддакивать Пак, делая несмелые шаги в сторону, надеясь, что сможет подгадать момент и сбежать: драться с безумцем с ножом он был точно не готов. — Поэтому он должен умереть! Он все портит! Он во всем виноват! Ненавижу Чонгука! Пак продолжает делать маленькие шажки, не сводя взгляда с ножа, сотрясаясь всем телом и вспоминая слова утерянных молитв. — Эй! — вдруг вскрикивает Чонин, пугая Пака. — Ты ведь тоже ненавидишь его? Правда? Так ведь? Я слышал, слышал… Он ведь тоже все тебе испортил, да? — Ну, не совсем так, но он поступил со мной неправильно, — дрожащим голосом произносит Чимин. — Тогда давай вместе! — возбужденно вскрикивает парень, делая несколько шагов вперед и оказываясь ужасно близко к Чимину. — Ты и я…. Вместе мы от него избавимся. Это очень просто! Не сложнее, чем убить котенка. Я тренировался! — восторженно заявляет Чонин. Сейчас он находится так близко, что Чимин может познать всю мерзость его личины и душонки. Глаза горят ненормальным, безумным блеском, то и дело, срываясь в разные стороны. От него пахнет потом, землей и грязью. Одежда мятая и вся в пятнах, лицо в рытвинах, изо рта ужасно смердит. Он шумно дышит, пускает слюни и продолжает размахивать ножом. Чимина от этого парня просто тошнит. Комок стоит в горле, и только страх не дает проблеваться. — Давай будем друзьями, я и ты, мы вместе сможем так много всего сделать. Чонин подходит вплотную и тянется рукой к щеке Пака, но Чимин не может допустить этого прикосновения. — Не трогай, — цедит он, отворачиваясь, выставляя руку вперед, защищаясь. Вся доброжелательность Чонина испаряется, глаза наливаются ненавистью, а зубы скрипят. — Ты.… Как она.… То же самое… Она так же сделала, когда я попытался… Она и ты… Вы оба… — Слушай, Чонин, давай успокоимся, хорошо? Убери этот нож, хорошо? — Где Чонгук? — вдруг совершенно спокойно спрашивает парень, заглядывая Чимину в глаза. Паку даже кажется, что разум к нему вернулся. — Я уже сказал, что… Замах. Чимин даже не понимает, что произошло. Какое-то резкое движение. Пак думает, что улыбка Чонина грозит чем-то ужасным. А затем чувствует боль. Правый рукав толстовки багровеет. Что-то течет. Чимин в ужасе отшатывается, зажимая рану на предплечье и ловя губами воздух. Рана пульсирует, а кровь капает на пыльный пол. — Ненавижу, когда со мной играют, — цедит Чонин. — Ты, потом он, затем она. Я отправлю вас всех туда. Безумец поднимает руку с ножом вверх и Чимин отчетливо осознает, что игры кончились. Если он сейчас что-то не сделает, то встретится с Чонгуком только в адском котле, а там компания и без того велика: не выйдет поговорить тет-а-тет. В моменты наивысшей опасности в людях действительно пробуждаются загадочные источники силы, которые наделяют тех невероятной мощью и прытью. Чимин не собирается умирать. Тем более здесь, тем более сейчас, тем более в толстовке, которую обещал вернуть Чонгуку. Все происходит в мгновение ока. Чимин следит за траекторией ножа и пока он не достигает цели, перехватывает запястье, а затем со всей силы бьет коленом в живот. Когда Чонин сгибается, издавая устрашающий рев, Пак бьет по коленям голенью, и он падает. Чимин не задерживаясь ни на секунду, бежит к выходу, открывая дверь и крича, что есть силы. Похоже, этот отчаянный крик услышал весь мир. На его зов тут же отвечают охранники, студенты без пар и испуганные уборщицы. А еще Чимина замечают уже знакомые сомбэ, которые тут же кидаются на помощь. Пак сумбурно объясняет ситуацию, а затем вспоминает, что истекает кровью, от того по телу расползается слабость, а дышать становится тяжело. Они усаживают его у стены, а один бежит на склад помогать держать поехавшего Чонина, а другой накладывает Чимину импровизированный жгут. А все же оказывается, они не так плохи. Может и пьяницы и разгильдяи, но у них большие сердца. — Он давно уже поехал головой, — сообщает парень, накладывающий жгут. — О нем давно всякие слухи ходят. Он только с Джиын и общается, потому что они друзья детства. В последнее время он был совсем ненормальным: на всех смотрел диким взглядом, за Джиын как тень ходил и фоткал ее постоянно, ходил к ней в гости и отказывался уходить. Давно его пора отправить куда следует. Ты вообще как? — Думаю, жить буду, — устало отзывается Чимин. — С такой раной надо в больницу. Ты подожди, хорошо? Пак кивает, прикрывая глаза от усталости. Кажется, он только что постарел лет на десять. Нет сил ни на что. Толпа около склада стремительно увеличивается. Преподаватели снуют туда-сюда, некоторые наклоняются к Чимину и что-то спрашивают. Пак отвечает скупо. Он ужасно устал. Пока ехала скорая, у склада, похоже, столпился весь университет. Чимин даже замечает своих любимых одногруппников, которые в ужасе шатаются и переговариваются. Он даже успевает заметить Чонгука, который несет в руках его пиджак и сумку, успевает поймать безумный взгляд и ужас в темных глазах. Но подойти Чон не успевает: Чимина бережно укладывают на носилки и везут в ближайшую больницу. Дальше все длится мучительно медленно: осмотр, наложение швов, визит полицейских и дача показаний. Телефон разрывается от сообщений и звонков. Хосок чуть ли не эпитафию пишет, а еще звонит пару десятков раз, и Пак в свободную минуту решается ответить. Чон без стыда рыдает в трубку, рассказывая, что пришел на третью пару, а все перекрыто, вокруг дверей склада кровь, затем он поймал одногруппницу, и та рассказала ему какую-то совсем странную историю о произошедшей драке с поножовщиной. А потом он узнал от кого-то, что пострадавший Пак Чимин — отличник, староста, самоубийца. — Тебя долго держать будут? — На ночь сказали, стоит остаться, но я отказался. Я нормально себя чувствую. — Сумасшедший! Сиди уже там и отдыхай. — Не, я тут отдохнуть не смогу, лучше дома. — Боже, Чимин! Совсем поехал? А если что-то случится? — Рана не такая уж глубокая, честно, все в порядке. Я тут просто не смогу расслабиться. — Ты неисправим, надеюсь, что хоть до дома не на общественном транспорте поедешь. — Ну, тут такое дело… — Пак, твою мать, Чимин! — Ладно, ладно, но такси — это дорого. — Я тебе верну, только доберись домой без приключений и обязательно напиши мне, хорошо? Если хочешь, то я могу к тебе приехать. — Не, все в порядке, хен. Я обязательно напишу. Спасибо, что заботишься обо мне. — Глупости, ты только больше так меня не пугай, хорошо? Чимин все же отправляется домой на такси, чтобы не злить хена. Он действительно не может расслабиться нигде, кроме своей каморки. А после произошедшего ему хочется, очень хочется спокойствия и тишины. Дома Пак заваривает себе чай с ромашкой и вспоминает, что у Чонгука его сумка (если он, конечно, нигде ее не бросил в панике). Странно, но Чон так ничего и не написал. Даже не позвонил. Не волнуется? Так хотя бы поблагодарил за поимку этого сумасшедшего. Чимина колет ревность и грусть, поэтому он пишет, не рассчитывая на ответ: «Когда вернешь мою сумку?». А ответ приходит буквально через тридцать секунд: «Могу прямо сейчас». «Адрес?» — печатает быстро Чимин, прикусывая губу. «Буду через десять минут», — приходит ответ. Конечно же, Чонгук знает, где он живет. Пак ради интереса следит за ходом минутной стрелки на наручных часах. Звонок в домофон раздается ровно в девять минут. Быстро же он добежал. Чимин встает, немного пошатываясь, и неуверенной походкой бредет к двери, открывая Чонгуку дверь. Взбирается Чон на десятый этаж очень быстро. Пак замечает, что он шагает через две ступеньки. Выглядит довольно свежо: в кожаной куртке, черных джинсах, с сумкой Чимина за плечом. Чимину вдруг становится страшно неловко. Он скрещивает руки на груди и подпирает дверной косяк, стараясь направить взгляд куда угодно, но только не на младшего. — Я положил пиджак в сумку, — сообщает Чон, протягивая ее Паку. — Я его немного поносил, поэтому стоит постирать. — Твоя толстовка, — начинает нервно Чимин, оступаясь на буквах, — на ней дырка и она немного в крови. То есть, не немного. Не знаю, получится ли ее отстирать, так что… — Я могу зайти? — перебивает Чон, впиваясь в Пака взглядом. «Тебе лучше пойти домой», — мысленно проговаривает Чимин, не поднимая на младшего глаза, совершенно забывает, что должен сказать, что должен чувствовать, какие границы не должен нарушать. Он слабо кивает, делая шаг назад, заходя в квартиру, отчетливо понимая, что только что собственноручно вырыл себе могилу. Чонгук заходит в квартиру, как к себе. Тут же стягивает ботинки, ставя их ровно у стены, затем избавляется от кожаной куртки, демонстрируя белую футболку. Чимин вспоминает что-то из прошлого. Тогда он тоже постоянно носил белые футболки, а дома у него был целый шкаф, набитый ими. Тогда он жутко стеснялся своего лица и постоянно носил маску на улице, чтобы скрыть акне, а Чимин был рядом, безустанно повторяя, что он любит его любого. Хорошие были времена. — Что с рукой? — спрашивает Чон, указывая на бинт пальцем. — Колотая рана, не особо глубокая, но пришлось наложить швы. Не так все серьезно. — Да, именно поэтому наложили швы, — саркастично соглашается Гук. — Знаешь, это вообще мое дело и… Чимин не успевает договорить, как Чонгук берет его на руки, поднимая. — А ты тяжелее, чем кажешься. — Так отпусти меня! Какого черта ты делаешь? — Вполне выполнимо. Держись крепче. Брыкаться в данной ситуации точно не лучший вариант. Чонгук, конечно, сильнее, чем был тогда, но уронить может, а падать и без того плохо держащемуся на ногах Чимину не хочется. Поэтому он обнимает Чона одной рукой за шею и стискивает зубы. От него пахнет знакомым одеколоном. Взял — так пусть несет. И Чон несет до самой кровати, аккуратно укладывая на нее Пака, а затем садится сам, нависая над Чимином. — Ты мне расскажешь, какого черта туда пошел? — строго интересуется Чон, убирая со лба Чимина волосы. — Захотел и пошел, чего привязался? — Ты стащил письмо из моего ящика и явился на мою встречу. Что ты творишь, хен? — Так ты знал, — нервно выдыхает Чимин, начиная разминать пальцы, чтобы успокоиться. Чонгук знает все. Тот сумбурный рассказ, которым Чимин поделился со старшеклассником в потрясении и шоке, нашел своего слушателя. — Я думал, что ты забрал свое письмо. Ты не должен был туда идти! — Ой, хватит орать! Я слишком устал, чтобы все это выслушивать. Удивительно, но работает. Чонгук затыкается моментально. Делает глубокий вдох и, судя по всему, отказывается от всех обвинений и разбирательств. Ему очень хочется накричаться. Сказать Чимину, что он поступил слишком безответственно и легкомысленно. А что если удар пришелся бы не в руку? Он мог умереть! И все из-за глупости и наивности, которые должны были давно покинуть хена. Но нет! Он продолжает поступать необдуманно, творить неведомую дичь и оказываться в опасном положении. Чонгук проклинает себя, что позволил Чимину тогда так просто уйти. Не стал задаваться вопросами и просто отпустил, решая даже не задумываться над причинно-следственными связями. Даже Тэхен сказал: «Он что-то задумал», — а Чон продолжил смиренно ждать новостей. Это Чона бесит больше всего. Он должен измениться. Срочно. Или однажды уже не выйдет прийти к Чимину и поговорить. Чон вздыхает, качает головой, а затем берет Чимина за руку, поглаживая большим пальцем старый ожог. Кожа взбугрилась, побледнела, деформировалась. Выглядит не особо презентабельно, хотя Чонгук восхищается каждым сантиметром тела хена, не видя в нем недостатков. Однако это не мешает ему винить себя. Возможно, если бы Чон быстрее узнал о новостях, если бы больше старался на благо старшего, а не прятался, боясь отцовского гнева, этого шрама и не было бы вовсе. — Почему всегда достается твоим рукам? — тихо интересуется Чон. — Я подумал, что если прилетит в печень, желудок или селезенку, мне повезет куда меньше. — Я постоянно приношу тебе шрамы. Не зря ты так ненавидишь меня. Я этого заслуживаю. Чимин согласен с этим. Из-за Чонгука он вечно попадает в какие-то дурные, неправильные ситуации. Однако он никогда не согласится вслух. Потому что не столько виноват Чон, сколько чувства к нему, которые толкают в бездну безумств. Чимин задумывается только сейчас, насколько глупым, неправильным и сумасшедшим был его план. То есть он реально же мог умереть. Но в те минуты он думал только о том, как обезопасить Чонгука, как не дать ему пострадать. Чимин издевается над Тэ, который постоянно отстаивает честь Чона, а тут сам добровольно натягивает на себя бумажные латы и рвется в бой. «Тебе не шестнадцать», — в который уже раз повторяет себе Чимин. «А люблю я его, как тогда», — смиренно отвечает голос. — Заканчивай тут с самобичеванием. Нравится ныть? В Сеуле уйма места, найди себе дырку посимпатичней, залезь туда и отдайся своим страданиям без остатка. А тут прекрати. И без того тошно. — Всегда любил твою прямолинейность, — восхищенно говорит Чон, касаясь губами пальцев Чимина. Пак млеет от теплого прикосновения и почти забывает, что должен оставаться неприступным, недоступным и холодным. Он отбирает руку и прижимает к зашитой ране. — Можно тебя поцеловать? — просит нежно Чонгук, проводя рукой по щеке старшего. — Нет, нельзя. — Пожалуйста, хен, — канючит Чон, приближаясь, обжигая дыханием, а рукой касаясь твердой груди и плавно спускаясь вниз. — Нет! — твердо говорит Пак, ударяя Чонгука по плечу, но на Чона это не действует. Он все так же близко, а его рука все также находится на недопустимом месте. — Ты же теперь по девочкам, разве нет? — Ты про Джиын? Я ей нравлюсь, она, конечно, хорошая, но мы с ней просто друзья. — Что-то не верится. — А ты ревнуешь? — прямо спрашивает Чон, усмехаясь. — Чего?! Я? Да с чего бы мне… Чонгук не дослушивает, а просто прижимается губами к губам Пака. В Чимине горят огни ненависти, раздражения, но их тушат волны нежности, желания, любви. Старший посылает к черту весь мир и закрывает глаза, приобнимая Чона одной рукой и отдаваясь поцелую. Сейчас очень хочется прикосновений и чьего-то присутствия. На самом деле Пака уже долго сковывает тревога и волнение. С того момента, как он зашел на этот проклятый склад. — Ты весь дрожишь, — шепчет Чон, разрывая поцелуй, обнимая Чимина и целуя в родинку на шее. — Было же страшно, да? Ты очень испугался? — Я не ты. — Нет ничего плохого в том, чтобы бояться. Это нормально, когда на тебя идет ненормальный с ножом. Хен, ты можешь мне довериться. Я поддержу. Чонгук говорит искренне, вкладывает в слова всю свою душу, но Чимин пока не может ему безоговорочно верить. Как бы сильно его ни тянуло к Чону, шрамы уже никогда не сойдут. Но у младшего такой проникновенный, нежный, преисполненный любовью взгляд. Вновь он внесен в ореол невинности, святости. Так и сияет своей непорочностью и чистотой. Да как тут возможно устоять? Скрипят запреты, бьют надоедливые литавры, а Чон Чонгук пробивает все старательно возведенные Чимином стены, рукой проникая под кофту старшего и лаская горячее тело. Он так изменился. Сложно поверить, что это тот самый мальчишка из прошлого. Чимин до сих пор не может поверить и соотнести ту хрупкую обтянутую формой фигурку, большие глаза, слабый голос, постоянно ударяющийся в формальную речь, торчащие ребра и невысокий рост. Чонгук когда-то был именно таким. А сейчас он перерос Пака, стал шире в плечах, крупнее, тяжелее, мускулистей. Но изменился он не только внешне. Он поборол комплексы, обрел невероятно обаятельную улыбку, подчинил себе страхи и больше не кажется слишком слабым для этого мира. Однако Чимину все равно хочется его защищать. — Ты так вырос, — влюбленно шепчет Чимин, касаясь теплой щеки Чонгука. Чон не выдерживает теплого взгляда и бережного прикосновения, сжимает Пака в объятиях крепче и увлекает в поцелуй. Целует Чонгук все так же страстно, так же дико, кусается, зализывает и опять наносит укус. Он целует глубоко, попросту вдавливает Чимина в подушку, а руками тянется к трусам, слегка приспуская их. — Не трогай меня там, — слабым голосом требует Пак, разрывая поцелуй, но продолжая одной рукой прижимать к себе Чонгука. — Хен, не у меня встал от поцелуя, — напоминает он. — Ну и что? Я просто… «Давно не занимался сексом», — не заканчивает Чимин. Чонгук не должен этого знать. — Ты испачкаешь трусы, — констатирует Чон, сжимая член Пака через ткань. — Хотя уже. Ты намок. — Замолчи! Какого черта ты делаешь? Зачем вообще пришел? Трахнуть меня? Нравится трахать больных и немощных? Чонгука это задевает и он останавливается, убирая руку. — Мне нравится Чимин. Я люблю Чимина. И заниматься любовью я хочу только с ним. Эти слова повисают в воздухе, заставляя замолчать весь мир. Чонгук грустно смотрит на старшего, выжидая реакции, но тот не знает, как на это реагировать. Единственное, что он может сказать: так уже было. В тот раз Чон признался почти так же. Только его глаза были на мокром месте, и он без конца кусал губы, предчувствуя полное поражение. Сейчас Чон говорит твердо, уверенно. У него не дрожат губы, но сияют блеском отчаяния глаза. Тут надо что-то сказать. Реплика должна быть за Чимином. Но он все еще не готов. Пока слишком рано, чтобы сказать те особенные слова. Чонгук понимает, что сегодня его чувства останутся не взаимными. Он поднимается и собирается уйти, пока не сделал что-то недопустимое. А Чимин не дает, отчаянно хватаясь за запястье. — Что такое? — заботливо спрашивает Чон, беря Пака за руку. — Не уходи, — скороговоркой выдает старший. — Мне страшно. Чонгук тут же возвращается на свое место, поглаживая Чимина по руке и шепча что-то успокаивающее. Паку стыдно. Он действительно очень сильно испугался. Уже давно он свыкся с мыслью, что его страхи только его, что надо как-то самому разбираться с проблемами и превозмогать трудности. Но порой действительно безумно сложно. Например, как сейчас. Перспектива остаться одному и всю ночь мучиться воспоминаниями и страшиться ножа, который в следующий раз непременно его убьет, не радует совсем. В таком он никому не может признаться. — Я буду с тобой, — обещает Чонгук, обнимая. Чон действительно остается. — Слушай, ты все еще… Мне тебе помочь? — неловко интересуется Чон. — Мы с тобой уже всем таким занимались, поэтому…. — Только рукой и аккуратно. Чонгук кивает и берет член Чимина, начиная медленно надрачивать, массируя большим пальцем уздечку и влажную головку. Пак не знает почему. Может, из-за стресса. Может, из-за усталости. Может, из-за того, что у него действительно давно не было секса. Может, из-за того, что это делает именно Чонгук. Пак кончает практически моментально, пачкая руки Чона и получая от него удивленное «ооо». Чимин закрывает лицо руками. Он слишком от всего устал. Этот день, похоже, не кончится никогда. Сколько раз он уже опозорился? — Чимин-а, все хорошо, — шепчет Чон, целуя старшего в макушку. — Тебе надо отдохнуть. Пак соглашается. Надо отдохнуть. Тело уже на пределе. Он выжат. Абсолютно. Поэтому так легко закрываются глаза, поэтому так просто открывается страна снов. Опять снятся гиацинты. Океаны этих благоухающих ярких цветов. Чимин чувствует, как они ласкают его кожу, как греют своими лепестками, заживляя раны. А сквозь канву сна звучит чье-то признание, заставляя сердце Пака биться быстрее: «Чимин-а, я люблю тебя». Давно уже Пак так хорошо не спал. Но открыв глаза, настроение сразу портится: он лежит на груди Чонгука, а тот мерно сопит, слегка его приобнимая. Тут же вспоминается все произошедшее, и Чимин даже не уверен, какие чувства испытывает, вычленяя только смущение. Он отодвигается от Чона к стенке и разминает затекшие плечи. Сегодня он точно никуда не пойдет. Ему нужен выходной. — Доброе утро, — раздается рядом и Пак едва не вскакивает от неожиданности. — Ага… — Мне приготовить завтрак? — живо интересуется Чонгук, поднимаясь. На голове у него настоящее гнездо. — Нет, лучше просто уйди, — мрачно просит Чимин. — Я тебе нравлюсь, даже и не думай это отрицать. Старший молчит. Он и не отрицал. — Зная это, я уже не отступлю. Чимину по-прежнему нечего сказать. — Я поговорю с Тэхеном и попрошу его больше к тебе не цепляться. Сегодня, если Джиын придет в универ, я скажу ей, что у меня есть любимый человек. По-прежнему нечего сказать. Сердце сходит с ума, но в голове нет ни одной мысли, ни одной реплики, ни одного слова, которое стоило бы сказать. — Я уже практически не завишу от отца. Правда, он пока помогает мне немного с деньгами. Но я сам выбрал дорогу, по которой хочу идти. Я ее не боюсь. — К чему ты мне это все рассказываешь? — К тому, что я изменился. Больше я не предам тебя. Поэтому… — Чонгук умолкает на несколько невероятно долгих, мучительных минут. — Чимин, ты когда-нибудь простишь меня? Рука уже почти не болит. Но сейчас ответа нет. Пак не смотрит на Чона, отворачивается и ложится на бок, демонстративно отказываясь от диалога. — Я буду ждать. Сейчас тебе стоит отдохнуть. Напиши, когда придет время пойти в больницу или полицию, я схожу с тобой. Дальше Чонгук собирается молча. Не прощается и уходит. Вот и все. Так и должно быть. Но не выходит. Долго лежать Чимин не в силах. Он резко поднимается, шипя от боли, и идет к окну, выходящему на улицу. Левой рукой он раздвигает плотные шторы, едва их не срывая, и вглядывается в знакомый пасмурный Сеул, выискивая только одного человека. Взгляд быстро находит нужную фигуру. Чем бы Пак ни прикрывался, какие бы немыслимые причины не выдумывал, он делает это только ради него. Начался дождь. Чонгук стоит, запихнув руки в карманы своей кожаной куртки, и смотрит неотрывно. Его взгляд направлен именно к этому окну. Он ждал. Верил и ждал, что Чимин не выдержит и покажется, обнажив свои настоящие чувства, которые пока немы и не могут принять иной, более серьезной формы. Чон улыбается, а потом достает руку и машет, прощаясь, не сводя с Чимина влюбленный взгляд. Пак совсем не думает. Он просто подчиняется расплавляющему его чувству. Он опять ступает в топь, предчувствуя свою погибель. Как обычно, Чонгук знает, чем купить. Он знает, как надо смотреть, чтобы трещинами разошлось взволнованное сердце. Доверять ему — худшее решение. Любить его — почти грех. Все может в очередной раз повториться. Чимин прекрасно осознает глубину своего падения, но ничего не может сделать с дрожью и трепещущим сердцем. Он смущенно машет в ответ.