Костер в степи

      Раздольная степь широко раскинулась до самого горизонта, так, что не видно ни конца, ни края. Ветер колышет пожухлый ковыль, капли росы в свете полной луны переливаются самоцветами, а ночное небо пестрит россыпью звезд. Ни единого облака.       По степи плывет дым, смешивается с горьким запахом полыни и осенней травы. В ночной тишине далеко слышны гитарные переливы, жалобное пение скрипки, звон монист и звонкий смех. То стоянка цыганского табора.       Большой костер освещает покрытые дорожной пылью кибитки, возле которых пасутся кони, мирно щиплют траву, постукивая копытами.       В свете костра танцуют цыганки, кружась в вихре своих цветастых одеяний, движения их полны страсти и грации.       Громче всех хохочет молодая девушка с гривой черных волос. То подскочит, то замрет на мгновение, лишь руки плавно, словно змеи, совершают замысловатые движения, то вдруг пустится в пляс, кружась вокруг костра. Цыгане любуются ее статью, ее раскрасневшимся молодым лицом, ее широкой улыбкой, ее энергией и силой.       Возле костра на земле сидит старик с изможденным, испещренным множеством морщин лицом. Смуглый, с седыми растрепанными волосами, и потухшими черными глазами. Старик курит трубку, клубы дыма заворачиваясь причудливыми спиралями, поднимаются вверх.       — Ой Вита, ой плясунья, — ворчит старик, задумчиво наблюдая за бешеным танцем цыганки. — Один ветер в голове, только и знаешь, что кружить парням голову! Девушка звонко хохочет, кружится, взметая полы широкой юбки и лукаво стреляет глазами.       — А они пусть не смотрят, если не нравится! — легкомысленно отвечает она.       — Так если бы не нравилось… Ты бы лучше о замужестве подумала, — продолжает старый цыган.       — Ой ли, ой ли! Чего это на тебя нашло, старик Кало? — порывисто, словно маленький вихрь, Вита подскакивает к костру и, присев на корточки, с любопытством заглядывает в его лицо. — Сам-то ты женат не был, а меня, значит, сватаешь?       В ее темно-карих глазах в сумасшедшей пляске скачут отблески пламени, черные как смоль кудри спадают на раскрасневшееся лицо.       — Ты на меня-то не смотри, — угрюмо отвечает он. — Я в своей жизни много наворотил, о чем жалею. Твое дело молодое, вся жизнь впереди, а коль послушаешь старого человека, так от многих ошибок убережешься.       — Сама как-нибудь управлюсь, — усмехается цыганка. — Скажи, а ты хотя бы любил когда-нибудь?       Неясная пелена застилает его глаза. Старик Кало прикуривает трубку и, выпустив кольцо дыма, отвечает:       — Любил. Давно.       Любопытство в глазах молодой девушки разгорается сильнее. Вита подается вперед и улыбается, предвкушая интересную историю.       — Кто она? Почему ты не женился?       Но старик ее уже не слышит. Перед его внутренним взором стоит такая же ясная ночь, костер посреди степи и девичье лицо, не Виты, нет. Лицо его Рады.       Она была молода и полна энергии, жизнь так и била ключом. В глазах — неугасимое пламя, на губах — улыбка. Ее непослушные упругие кудри подпрыгивали с каждым движением, многочисленные браслеты тихонько позвякивали. Она кружилась в танце, изящная и гибкая, словно молодая ива, она притягивала взгляды, и едва взглянув на нее, парни уже не могли отвести глаз.       Кало было тогда не больше двадцати. Он, как и многие, был очарован неповторимой грацией и этой жаждой жизни, что отражалась в ее глазах. Он играл на гитаре и пристально ловил каждое ее движение. Струны звенели под его умелыми пальцами, и звуки музыки заполняли собой сердца танцующих цыганок. Лиричный перебор, звонкий, словно горный ручей, сменялся вдруг страстным боем, диким и неудержимым, как буря в степи.       Рада хохотала. Кало то и дело ловил ее лукавый взгляд, и каждый раз, когда глаза их встречались, сердце пропускало удар, и Кало казалось, что он летит в пропасть, в глубину ее темных омутов, на дне которых плещется жаркий огонь.       Она улыбалась ему.       Она должна была принадлежать ему.       Из воспоминаний выдергивает нетерпеливый возглас Виты.       — Эй, старик, ну что ты молчишь? Она была красивая? — Красивая…       Она была прекрасна. Она словно маленькое солнце дарила свет и тепло темными холодными ночами.       Как часто Кало представлял, как прижмет ее к себе, как сыграют свадьбу, как она подарит ему детей. Как часто он видел ее в своих снах, где она принадлежала только ему, такая молодая и податливая…       — И что? Почему ты не женился? — вновь доносится до его затуманенного сознания.       — Она предпочла другого.       Да, так оно и было. Кало любил ее всем сердцем, он страстно желал ее, но Рада, его       Рада, предпочла другого.       Она улыбалась ему, но предпочла другого.       Это потом, много времени спустя, Кало понял, что слишком много на себя взял. Рада улыбалась вовсе не ему, она улыбалась самой жизни. Улыбалась звездному небу над головой. Улыбалась сочной траве под ногами, искрам костра и журчанию ручья. Улыбалась солнцу и луне, шелесту деревьев и гитарным переливам. Улыбалась цокоту подков и звону манист, запаху степных трав и свежему ветру. Она улыбалась всему миру.       Но Кало так хотелось думать, что ее улыбка предназначена только ему! Ах, как много он бы отдал за то, чтобы так оно и было!       Но однажды ночью он увидел ее в объятиях другого. Их табор той ночью остановился на берегу моря. Была уже глубокая ночь, когда Кало услышал где-то вдали звонкий смех. Это смеялась его Рада. И этот ее смех звучал так призывно, что Кало не раздумывая выскользнул из своей кибитки и пошел на голос.       Он увидел ее на пляже, у самой кромки воды. Его Рада смеялась и… обжималась с другим.       Ярость затмила разум, в глазах потемнело, и Кало бросился к возлюбленным. Он схватил соперника за шкирку и, сам поражаясь своей силе, оттащил к воде и, сбив его с ног, стал топить. Тот парень бился в его руках в борьбе за глоток воздуха. Пронзительно кричала Рада. Шумел морской прибой. Но все эти звуки заглушал стук собственного сердца.       Когда противник затих, Кало наконец отпустил его и повернулся к Раде. На ее лице, мокром от слез, отражался ужас.       — Как ты могла? — в отчаянии закричал Кало.       Но Рада не ответила. В ее черных глазах мелькнуло что-то страшное. Она бросилась к утопленнику, взметнув столб брызг, и, выхватив кинжал на его поясе, накинулась на Кало, замахнувшись для удара.       Его Рада подняла на него руку. Его Рада, которую он готов был холить и лелеять, носить на руках, исполняя любое ее желание, грозила ему кинжалом.       Кало казалось, что весть мир его перевернулся. Он перехватил ее тонкую руку с зажатым кинжалом и, отобрав оружие сам нанес удар. Прямо в сердце.       Тихий хрип слетел с ее губ, когда Рада, обмякнув, стала оседать. Опомнившись, Кало сгреб ее в охапку и вынес из воды на берег. Он повторял ее имя, бил по щекам, тряс за плечи, молил не уходить…       Но она умерла.       Погрузившись в воспоминания о той страшной ночи, старик Кало не сразу слышит очередной вопрос любопытной Виты.       — Старик, эй, старик! Ты там оглох?       Кало переводит мутный взгляд на нее.       — Что с ней стало? Где она теперь?       Слабая улыбка касается его губ.       — Она здесь. Она всегда со мной.       Он переводит взгляд чуть в сторону, за спину Виты, и вновь улыбается. В свете костра на него смотрит его Рада, такая же, какой он запомнил ее в последний раз: бледная, с потемневшими, полными ненависти глазами, мокрые от морской воды волосы липнут к лицу, а в груди страшная рана, из которой рекой течет кровь.       Рада всегда рядом. Она являлась к нему ночами, не давая спать. Она забрала у него всех, кто ему дорог.       Мать умерла от остановки сердца. Ее нашли утром в пустой кибитке. На лице застыл невыразимый ужас.       Сестра сошла с ума. Она пряталась, забивалась в темные места и все время повторяла: «Оставь меня! Уходи!». А потом она бросилась со скалы.       Брат разбился на лошади, когда та, испугавшись чего-то, понеслась вперед. И каждый раз возле мертвых тел Кало видел Раду. Она больше не улыбалась, но ее красивое лицо искажал жуткий оскал, а из ее глаз, казалось, на Кало смотрела сама Бездна.       Вот и сейчас Рада смотрит на него и, кажется, улыбается. Нет, это не та улыбка, за которую когда-то Кало полюбил ее, светлая, полная жизни. Эта улыбка полна ненависти, злобы и темного торжества, в черных глазах пляшет адское пламя, но от нее веет могильным холодом, словно от самой Смерти. Ему кажется, он слышит ее шепот, тихий, как шипение змеи. Рада протягивает руку, и Кало понимает: в этот раз она пришла за ним.       Как долго Кало ждал этого момента! Как часто представлял, как Рада позовет его за собой, окончив наконец его полную одиночества и сожалений жизнь, но этого не происходило. Рада по-прежнему являлась ему, но лишь молчала неподвижной статуей, наслаждаясь его страданиями, его чувством вины и болью потери.       Но теперь его Рада стоит перед ним, протягивая руку, и Кало кажется, что он жил только ради этого момента.       Его Рада при жизни предпочла другого, но смерть разделила с ним, с Кало.       Старый цыган в последний раз делает затяжку, с наслаждением выпускает в небо клубы табачного дыма и протягивает руку в ответ. Он чувствует ее ледяные пальцы, дыхание перехватывает, ему не хватает воздуха. Сердце сковывает ужас, он хочет закричать, но голоса нет. Кало кажется, что его забросили на дно океана, где нет ни капли воздуха, а огромная толща воды давит сверху, не давая пошевелиться или даже вдохнуть.       А потом он видит перед собой лицо Рады. В ее глазах насмешка.       И Кало вдруг успокаивается. Он пойдет за ней куда угодно, хоть в непроглядную тьму, хоть в испепеляющее пламя Ада.       — Какой-то ты сегодня немногословный, старик Кало, — обиженно надувает губки молодая цыганка Вита. — Все из тебя клещами надо тянуть.       Старик не отвечает, он сидит неподвижно, глядя куда-то мимо оцепеневшими глазами. Словно мертвыми.       В душу закрадывается подозрение.       — Эй, старик, ты там живой?       Вита проводит рукой перед его лицом, но старик не реагирует.       — Старик Кало? — она мягко касается его плеча, и старый цыган заваливается на бок.       Нервный крик вырывается из груди.       — Да что ты орешь, дура? — доносится до нее голос старой цыганки. — Ушел он, не видишь? Ушел в лучший мир.