Sanity Falls

Решётка хлопает о землю с оглушительным грохотом, и Ларри почти по-девичьи взвизгивает. — Чувак, ты меня до смерти напугал! — Прости, — рассеяно отвечает Сал, наклоняясь над землёй. Выпуклая каменная плита украшена вязью непонятных символов, опасных и манящих. Вообще-то, сам Салли мало что понимает в происходящем, но ему до жопы интересно, что происходит. — Если сойти с плиты, врата закрываются. Нам нужна помощь. Тодд, можешь подержать дверь, чтобы нас не замуровало? Моррисон удивительно быстро соглашается, он явно не горит желанием идти в неизведанные катакомбы: душа учёного просит зрелищ, которых и в этом зале навалом. — Готов? — спрашивает Сал, когда они с Ларри становятся у приподнявшейся решётки. За ней начинается длинный коридор, слабо освещённый зеленоватыми кристаллами в канделябрах. — Нет, но Эш где-то там, — вздыхает Джонсон. Его передёргивает от одной мысли, что может произойти с упавшей с такой высоты девушкой, да ещё и до смерти напуганной непонятными подвалами. Салли, подчинившись острому желанию успокоить и себя самого, и друга, берёт его за руку. Ларри молча сжимает его пальцы в ответ, и они двигаются вглубь. Зеленоватые отблески на стенах слабо подрагивают, будто в кристаллах заключена какая-то жидкость. Холод от влажных каменных стен ползёт по спине. — У меня ощущение, будто по спине ползут пауки, — шепчет Джонсон, и от его тихого голоса начинает дрожать почти живая тишина: Салу кажется, он видит тянущиеся прямо к нему руки, словно черви, выползающие из-под камня. — Молчи, Ларри, — просит Фишер. — Пожалуйста. У меня плохое предчувствие. Ларри замолкает, сжимая пальцы друга сильнее: у него потные ладони, и Салли становится неприятно, но он не пытается вырваться из мёртвой хватки. Им обоим безумно страшно, но Ларри, никогда не становившийся свидетелем чего-то поистине ужасного (убийство Сандерсон не считается, он его скорее слышал, чем наблюдал), сейчас трусит сильнее. Салу почти жалко его. Они идут уже довольно долго, но коридор не меняется. Фишеру начинает казаться, что это место построено по типу живого колеса Сансары или египетского Уробороса: зацикленная бесконечность. Коридоры, созданные культом, могли незаметно глазу, буквально на миллиметр через каждые десять шагов, закручиваться, в итоге создавая огромное кольцо, по которому незадачливые исследователи вынуждены были бродить бесконечно. Они ведь не знают секретного прохода за какой-нибудь третьей статуей вороны на двести пятьдесят восьмом шагу слева. — По этой логике, чел, мы должны были уже вернуться к Тодду, — бормочет Джонсон. Сал вздрагивает от неожиданности и понимает, что всё это время бубнил себе предположения под нос. — Кольцо может быть бесконечно огромным. Мы можем бродить здесь днями, пока не умрём от голода или обезвоживания. Или недостатка сна: в такой жути тебя вряд ли вырубит. Знаешь, что становится с человеком, который долго не спит? Ларри не отвечает, порадовавшись в глубине души, что Сала удалось разговорить. Брести в абсолютной тишине становится невыносимо. — На вторую ночь без сна, — продолжает Фишер, — у тебя снизится твоя физическая сила, начнёшь забывать слова. К четвёртой ночи мозг начнёт отключаться, хотя ты сам не засыпаешь. Из-за этого начнутся провалы в сознании: ты сам не будешь замечать этого, но появятся пятисекундные отключки в рандомном месте. К шестой ночи потеряешь связь с реальностью, начнутся галлюцинации и припадки, будет казаться, что кто-то постоянно следит за тобой. — А потом? — спрашивает Ларри, хотя не понимает, почему Сал решил именно это рассказать. — Ты мне скажи, — невесело усмехается тот, и Джонсон понимает: Салли заметил, что у него начались проблемы со сном, но пока ничего не сказал. Сам такой же. Они вновь замолкают, Ларри начинает слабо царапать обгрызенными ногтями кожу на руке Фишера, и тот хмыкает. Под протезом тот наверняка улыбается: это их особая с Ларри фишка, как общение по рации и все эти «Кромсали-Схерали». Так они выводят друг друга из задумчивости и информационного паралича. В последнее время Сал всё чаще впадает в прострацию и не замечает ничего вокруг, уходя мыслями в себя. Это пугает. Ларри хочет завести разговор на отвлечённые темы, например, как он увидел сегодня ворону, доедающую голубя, или что-то вроде этого, но внезапно впереди заканчиваются зелёные фонарики, и ровное жёлтое сияние заполняет небольшой зал, которым окончился коридор. — И всё же он не бесконечный, — с облегчением вздыхает Джонсон, нехотя размыкая пальцы: Салли отпускает руку и принимается бродить вдоль стен, водя по ним ладонью. — Не понимаю, — бормочет Фишер. — Это всё выглядит так… — Обычно? Сал поворачивается к Ларри. Тот, прислонившись к каменной стене и осев на пол, вертит в пальцах сломанную сигарету, которую нашёл в кармане джинсов. Табак сыплется наружу, и Джонсон задумчиво нюхает собственные пальцы. У Салли болезненно жмёт в груди: Ларри выглядит бесконечно потерянным. — Да, — кивает Фишер, оглядывая три абсолютно идентичных двери. Он наваливается на одну из них, и деревянная громадина со скрипом поддаётся напору. За ней оказывается точной такой же коридор. — Бред какой-то. — Салли, посмотри, — зовёт Джонсон. Он только сейчас заметил, что в углу коридора, абсолютно неприметные, стоят три маленьких масляных лампы. У одной из них треснуло стекло, зато две другие абсолютно целые. Сал подбирает одну из них, шарит по карманам и находит зажигалку. Фитиль загорается мгновенно, и Фишер глубоко вдыхает полившийся от масла запах: густой, чуть сладковатый, такой умиротворяющий и знакомый… Что же это за запах? — У нас дома так пахло, — вспоминает Салли, дрожащими пальцами оглаживая драгоценную лампу. — Мама любила всякие благовония и прочие штуки. Это похоже на сандал и… Ларри? Когда друг не отвечает, Фишер оборачивается: коридор, где они стояли, был пуст. Джонсона и след простыл, даже табак у стены испарился. — Ларри! Это не смешно, чувак, выходи! — кричит Сал, прижимая к груди лампу. В ответ ему лишь тишина, и Салли становится по-настоящему страшно. Ларри никогда не страдал любовью к таким вот розыгрышам, прекрасно осознавая, что лишний раз ломать психику Фишера не стоит. И сейчас… Даже если он решил незаметно уйти, Салли бы точно услышал хлопок двери. Нет никаких шансов, что такие скрипучие петли не издали бы не единого звука. — Чёрт возьми, Ларри… Сжимая чуть чадящую лампу, Салли наугад приближается к одной из дверей и приоткрывает её. И снова идентичный коридор. Стоять на месте всё равно ничем не лучше попыток найти Ларри или Эш, а судя по ощущениям он здесь находится уже не меньше часа, и Тодд наверняка волнуется за них. Новый коридор отличается от прежнего только расположением шипов у стены. Абсолютно бесполезных, на взгляд Сала: только слепой или пьяный до чёртиков может наткнуться на эту «ловушку», до которой от дверей добрых три метра. — Ларри? — на всякий случай зовёт Фишер, прислушивается и неровно вздыхает: у горла нервно дрожит какой-то сжатый комок, не дающий нормально дышать. Астма? Рак щитовидной железы? — Воображение. Салли стремительно оборачивается: звук шёл из двери, соседней с той, из которой он вышел. Голос был смутно знакомым. Огонёк в лампе дрожит, когда Сал приближается к следующему проходу и с силой дёргает дверь на себя. И замирает в шоке. За этой дверью нет коридора: небольшая комната, светло-серые мягкие стены из войлока, сверху до низу изрезанные и исписанные какими-то символами. В углу напротив, стоя на коленях, рыжий мужчина чертит сочащейся из пальца кровью какую-то формулу. На нём смирительная рубашка без сдерживающих узлов, и псих то и дело с чавкающим звуком опускает пальцы в распотрошённое предплечье, чтобы набрать ещё крови. Салли видит, как с каждым таким действием из рассечённой руки вытягиваются тонкие нити вен, которые цепляются за отросшие ногти мужчины и натягиваются струнами. — Мистер… — Воображение, Сал. Это всё у тебя в голове, — шепчет рыжий. Он точно обращается к Фишеру, но при этом он даже не оборачивается к нему. — Понимаешь, такое дело, луна сегодня особенно красива, и тангенс я посчитал неправильно, поэтому у меня здесь получается кошачья селезёнка, поделенная на двенадцать стульев, украденных в Греции в одна тысяча восьмидесятом году. Салли безумно жутко смотреть на то, как абсолютно невменяемый человек продолжает рисовать на светлых стенах какую-то непонятную жуть. Он бормочет бессмыслицу, и Сал оглядывает ещё раз стены. Вот формула Маркуша, слева от неё схематично нарисован цветок гиацинта и подпись: «Моя любовь». Дальше какая-то выдержка из Корана, чуть правее — перевёрнутый крест, на которой повисли козьи рога. Чем дальше Сал смотрит, тем сильнее слышит шум в ушах: будто кто-то забыл выключить телевизор. — …и потом сказал, чтобы я остался, а я согласился, а там было страшно, но интересно, я ждал их, а там были люди, они ходили вокруг меня и пели песни, и плясали дикий танец, от которого кружилась голова и тошнило кровью… Сал резко обернулся, услышав в голосе знакомые нотки. Мужчина перемещается в другой угол, тот, что ближе к Салли, чтобы продолжить рисовать, и тот едва не вопит от ужаса: под отросшей бородой и спутанными волосами он узнаёт Тодда. — Тодд! — кричит Салли, хватая друга за плечи. И тут же жалеет об этом: Моррисон резко падает на землю и начинает истерично орать, катаясь по полу. Он оставляет за собой кровавый след, его рука болтается синюшной плетью около тела, но он в какую-то секунду пытается опереться на неё и встать, орёт от боли и вновь падает. — Тодд, пожалуйста, успокойся, Тодд! — Салли бесконечно страшно, он захлёбывается невольными слезами, глядя, как выворачивает на полу его друга, кричащего и стонущего от боли. Тодда выгибает под неестественным углом, он переворачивается со спины на живот и ползёт, опираясь на одну руку, к Салу. — Это ты виноват! — хрипит он, и изо рта у него пузырями вырывается кровавое месиво. Салли, споткнувшись о собственные ноги, вылетает за дверь, с грохотом её захлопывая, когда пальцы Моррисона уже цепляются за косяк. Деревянная громадина перешибает запястье мужчины, и рука с хрустом вываливается в коридор под ноги Салу. Фишер не может поверить в увиденное, сознание дробится на куски, оплывает по краям, в носу свербит от вони, горло сжимает стальная хватка истерики. — Тодд… Тодд… Салли сползает по стене на пол и воет в сложенные на колени руки. Во рту вкус металла и рвоты, словно монетку проглотил, и Фишер тяжело сглатывает, стараясь не наблевать. Почему это всё с ним происходит? За что? — Ларри, — зовёт Сал со всхлипом. — Ларри, пожалуйста, помоги мне… Только сейчас он вспоминает, что Ларри исчез, а Эш рухнула в мусоропровод. А Тодд… Тодд наверняка жив, и он всё ещё держит для них врата. Это просто морок, это всё было не по-настоящему, его хотят сбить с толку! Сал закатывает рукав свитера и с силой кусает себя за запястье, до хруста сжимая зубы на коже. Острая боль врывается в сознание, отрезвляя. Салли открывает глаза и смотрит на собственную руку: на ней припухшие лунки от зубов. Медленно переводя глаза, Фишер видит, что на том месте, где валялась отрубленная рука Моррисона, ничего нет, даже следов крови. — Ха! — не своим голосом орёт Сал. Истерика сменяется весёлым безумием, и он подскакивает на ноги, хлопая себя по бёдрам. — Я так и знал! Он гладит себя по голове, как это мог бы сделать Ларри, и рывком распахивает дверь, за которой был Тодд. Никакой комнаты из психбольницы и обезумевшего друга, только обычный каменный коридор, как и прежде. — Ну теперь-то я готов ко всему, суки. Салли хватает потухшую во время падения масляную лампу — слава яйцам, она не треснула! — и поджигает заново. Сладкий запах успокаивает разбушевавшуюся фантазию. За следующей дверью, в которую он решился зайти, никаких ужасов не оказывается, разве что одинаковость коридоров раздражает и нервирует. За некоторыми дверьми Сал слышит какой-то непонятный гул, и в них он зайти не решается, упорно выискивая те, за которыми тишина. Шок после увиденного уже успел сойти на нет, но вернувшееся беспокойство за друзей не давало чётко мыслить. В девятом по счету идентичном коридоре Сала ожидает неприятный сюрприз: за каждой из двух дверей какой-то мерзкий звук. За первой он слышит скрежетание, будто мелом скребут по доске. Вторая же пугает больше: там играет музыка, хотя этот звук сложно ею назвать. Будто на расстроенном пианино перебирают три клавиши, и на фоне этого дует ветер. От этих звуков хочется сесть прямо здесь и сжаться в комок, умоляя о пощаде. Сал выбирает первое — меньшее из зол — и, прижав к груди лампу, заходит внутрь. Предсказуемо, никакого коридора. Салли едва сдерживает рвотный позыв: здесь стоит удушающая вонь гнили. В полумраке сложно разглядеть очертания предметов комнаты, но она похожа на одну из стандартных спален апартаментов Эддисона. В центре небольшого помещения стоит стол, полный тарелок и мисок, от которых и исходит мерзкий запах. Зажав нос рукой, Сал осторожно приближается, только сейчас замечая, что по ту сторону стола находится кресло, в котором расселось нечто, уже очень отдалённо напоминающее человека. На расплывающейся, словно масло, голове растёт всего пара волос, цвет которых не разобрать при таком свете. Шеи не видно из-за нескольких слоёв жирного подбородка, нависающего прямо над необъятной грудью. Огромный голый живот в складках, похожих на волны, едва умещается за столом: его край впивается прямо в расползающееся брюхо. Нечто с громким скрежетом и чавканьем впивается зубами в край очередной тарелки и шумно дышит. Салли с отвращением, ему несвойственным, переводит взгляд на яства: в мисках лежат остатки каких-то мясных и рыбных блюд, в которых копошатся жирные белые черви. — А, Сал, привет, — хрипит чудовище, изо рта у него вываливаются ошмётки еды. Заплывшие маленькие глазки смотрят прямо на него, и обмётанные губы расползаются в улыбке. Гнилые зубы скребутся друг о дружку. — Прости, я все…аргх…съел. Угостить нечем. — Пых? — бормочет Салли, не веря в увиденное. Это глюк, он уверен. Пыха здесь просто не может быть, да и когда он последний раз видел его, мальчишка явно не настолько отожрался. — А кто же ещё, — причмокивает блестящими от жира губами друг. Он пыхтит, наклоняется над одной из тарелок и буквально всасывает из неё извивающуюся личинку. Та трепыхается, пока Пых с явным наслаждением зажёвывает её. — Как дела, Кромсали? Сал не выдерживает: его сгибает пополам, он едва успевает отщёлкнуть замок на протезе и блюёт прямо под стол. Желудок болезненно сокращается, горло обжигает желудочным соком, и он кашляет, пытаясь убрать от грязных губ голубые волосы. — Ты давно не кушал, — урчит где-то над ним Пых, гремя тарелками. — Я поищу для тебя что-нибудь. — Не…надо, — стонет Сал. Из глаз текут злые слёзы, голова от вони безумно кружится, и Фишер решает убраться, пока эта версия Пыха не решила сожрать и его. Он поднимается и отходит к двери на дрожащих ногах, но в спину ему летит: — Эй, дружище, пока не ушёл. Подай мне вон ту миску. Салли, скрепя сердце, оборачивается: Пых с трудом поднимает толстую руку и указывает на целый тазик в углу рядом с дверью. В отличие от Тодда, жирдяй не ведёт себя агрессивно, да и если бы он решил напасть, вряд ли бы смог вылезти из кресла. Сал решает напоследок хотя бы здесь не вызывать на себя гнев непонятной копии друга и, взяв в зубы лампу за металлическое кольцо, берётся за миску. Она ужасно тяжёлая, руки у Фишера дрожат, и в нос бьёт тошнотворный запах крови, густой и сладкий. — Спасибо, Кромсали, — ворчит Пых. Сал подносит таз к столу и — о боже, какой чёрт его дёрнул это сделать — бросает взгляд на содержимое, которое теперь можно разглядеть. В тазе вперемешку лежат окровавленные конечности: ноги, руки, изрезанное на кусочки туловище и…голова. Аккуратные накрашенные губы, широко распахнутые зелёные глаза, густые каштановые волосы: Эшли смотрит прямо на него, удивлённо и растерянно. Сал роняет таз на пол и, развернувшись, бежит к двери, боясь оглянуться. За спиной Пых орёт «Мой обед!», и на пол рушатся несколько тарелок, разбиваясь вдребезги. Дверь поддаётся мгновенно, и Салли выпадает в коридор под крики и ругань жирного ублюдка. Лампа падает на пол, откатываясь в сторону и вновь потухая. Сал ползёт по полу на четвереньках, пытаясь убраться подальше от двери, пока не упирается в стену. Слёзы больше не катятся по щекам, Фишер захлёбывается собственным дыханием, пытаясь ухватить воздуха. Глаза он прикрывает всего на секунду и тут же жалеет об этом: перед мысленным взором сразу появляется расчленённая Эш. — Это…не…настоящее… Не…настоящее…не…настоящее…не…настоящее Сал баюкает подобранную лампу в руках и качается взад-вперёд, бормоча себе под нос успокаивающие слова. Пых точно не был реальным, а вот Эшли… Нет, нет, точно нет, однозначно. Это иллюзия, как и с Тоддом. В голове набатом звучит какая-то жуть, и Салли трёт пальцами саднящие губы. Протез остался в той комнате, и она… Если комната исчезла, то и протез вместе с ней. Это очень-очень плохо. Перекрывающие друг друга швы на лице нещадно чешутся на открытом воздухе, и Фишер сцепляет зубы, лишь бы не прикоснуться к ним. Он вновь поджигает лампу и смотрит на трепещущий огонёк. Как и раньше, ароматное масло пахнет домом и мамой, запах нежно окутывает сознание изнутри, погружая картинки мёртвой Эш в голове в туман. Салли неожиданно понимает, что не помнит больше ни взгляда подруги, ни запаха её крови. Помнит только собственные ужас и отчаяние, но не более того. — Спасибо, — неуверенно бормочет он прямо в лампу. Огонь мягко дрожит от его дыхания. Негромкий скрежет выдёргивает Фишера из анабиоза, и он поднимает голову: дверь, за которой был Пых, с чмоканьем врастает прямо в стену, будто её утянули зыбучие пески. На её месте остаётся голая стена. Сал мотает головой, крепко зажмуривается и открывает глаза. Стена всё ещё пустая, на той стороне осталась всего одна дверь, из которой слышится мелодия. — Пожалуйста, скажи, что за ней поле и радужные пон… Бабочки, да, лучше бабочки. Никаких пони, прошу. Галлюцинация — а это точно она — должна когда-то кончиться. И Сал не может оставаться вечно в этом коридоре. Единственный проход — именно здесь. Лампа мягко греет дрожащие пальцы, Салли поднимается, сжимая её изо всех сил, и подходит к двери. Она ничем не отличается от предыдущих, но музыка, льющаяся из-за неё, тревожит. Даже запах масла не может приглушить холодок ужаса, бегущий вдоль позвоночника. Салли ожидает увидеть за дверью всё, что угодно: истерзанное тело матери, пронзённого рогом пони Чарли, утопающего в собственной алкогольной рвоте отца, но никак не… — Ларри! — кричит Сал, подбегая к другу и ставя лампу на пол рядом. Ларри лежит на грязном матраце в углу маленькой обшарпанной комнаты. Он выглядит абсолютно нормально и даже ровно дышит, только хмурится во сне. — Эй, Схерали, давай просыпайся, чувак! Сал трясёт Джонсона за плечи, но тот ещё больше хмурится и тихо стонет. Тут Салли понимает, откуда идёт музыка: прямо рядом с матрацем стоит маленький старый магнитофон. В нём даже нет плёнки, но зацикленная мелодия всё льётся из динамиков. Фишер быстро сопоставляет два и два и тянется к кнопке «стоп». Музыка не прекращается, наоборот, кажется, становится чуть громче. Ларри начинает дрожать. — Прости, сейчас, я сейчас, — Сал тыкает на все кнопки наугад и, когда от этого мелодия только нарастает, приходит к единственно верному решению: он хватает магнитофон и грохотом опускает его на пол. Звук на секунду становится похожим на чей-то безумный вопль и резко затихает. — Сал… Ларри медленно приоткрывает глаза, мутно глядя перед собой. — Ларри, ты как? — Салли нависает над Джонсоном, мягко кладя ему ладонь на лоб. Жара нет, уже хорошо. — Я…кажется, нормально. — Что произошло? Куда ты делся? Ларри хмурится, силясь вспомнить, и осторожно кладёт собственные пальцы поверх руки Фишера. — Я не помню… Мы стояли в том коридоре, с лампами. А потом всё как в тумане… — Боже, слава богу, слава богу, Ларри, я… Я так счастлив, — Салли не может сдержать эмоций. Он утыкается лбом в грудь друга, сжимая пальцы на его плечах. Облегчение затапливает его с головой, у горла дрожит нервная истерика, которая не даёт даже нормально сглотнуть. — Я видел…такое… — Эй. Теперь всё будет хорошо. Я рядом, Салли, — руки Джонсона обхватывают его за талию, стискивая в объятиях. — Всё позади. Я с тобой. Навсегда. Ларри что-то бормочет ему в волосы, пока Сал силится сдержать вопль. Ему всё ещё страшно, настоящая Эш всё ещё где-то там, им нужно найти её и выбраться к Тодду. Но Ларри в порядке, и Сал больше не один. — Ты без протеза, — тихо говорит Ларри ему в макушку, и он каменеет на мгновение. — Не бойся, Сал. Ты очень красивый. Салли нервно смеётся, его колотит как от лихорадки. — Да уж, Мистер Вселенная. — Ты лучше. Ты идеален, Салли. Голос у Ларри меняется, он шепчет с придыханием, и его пальцы медленно поглаживают Сала по спине. — Что?.. Фишер не может понять, откуда взялся этот липкий ужас. Первобытный страх затапливает его, и это хуже, чем то, что случилось в комнатах Тодда и Пыха. Это ощущение, будто вот-вот случится что-то непоправимое, кошмарное, чудовищное, противоестественное… — Ты прекрасен, Сал… Мой Салли… Мой хороший, красивый, мой маленький… — Ларри с ощутимым нажимом проводит пальцами по спине Фишера, цепляясь пальцами за вязаный свитер. Его губы шепчут уже где-то у уха, и в следующую секунду мокрый язык обводит ушную раковину, а зубы прикусывают её. — Ларри, ты чего? Ты что творишь, чел? Это какой-то прикол? Мне нихрена не смешно, — Сал пытается вырваться из объятий, но они становятся только крепче, у Ларри стальная хватка. Когда Салли хочет приподняться на руках, чтобы точно выскользнуть из цепких рук, Джонсон неожиданно подбрасывает его прямо на себе и перекатывается со спины на живот вместе с Фишером. Тот оказывается под другом, боясь даже вздрогнуть. В нос и рот ему забиваются длинные волосы Ларри, от которых чудовищно разит могильной землёй. Всегда тёплые карие глаза друга наливаются кровью и лихорадочно блестят, а треснувшие губы растягиваются в ужасной улыбке. — Я так давно хотел это сказать, мой любимый Салли, — шепчет он, и в его голосе слышится истеричная радость, будто он сейчас расплачется и засмеётся одновременно. — Я так сильно хочу тебя, я так сильно люблю тебя, мой маленький. Твои ручки и ножки, твоё очаровательное личико, которое не портят никакие шрамы… В подтверждение своим словам он наклоняется и широко лижет самый большой шрам — на левой щеке. Это место вспыхивает острой болью, словно слюна у Ларри ядовитая, и парализованный до этого ужасом Сал орёт, начиная вырываться. — Да что на тебя нашло, придурок! Отпусти меня! Отъебись, псих! Ты, блять, не Ларри, ты грёбаный психопат! Ларри терпеливо удерживает его на месте, пока Салли изо всех сил брыкается под тяжёлым телом. Ему впервые за этот день страшно настолько, что хочется умереть прямо здесь от шока и боли. А потом он застывает на месте, словно все силы разом выключились. Тело каменеет, изо рта больше не доносится ни звука, и Фишер не может даже кончиком пальца пошевелить. Разбитый магнитофон рядом с матрацем со щелчком запускает мелодию. — Вот видишь, — с восхищённым придыханием говорит Ларри, наклоняясь над Салом ещё ниже. — Я знал, что ты тоже этого хочешь, моё маленькое солнышко. Твоё изуродованное личико говорит мне «да». Салли плачет. Ему не стыдно за собственные слёзы. Человек с лицом и телом Ларри, его любимого и самого лучшего на свете друга, смотрит со смесью похоти и сумасшедшей любви, от которой невозможно скрыться. Этот человек — не его Ларри Джонсон, но он до боли похож на него, и даже этот голос…этот голос… «Почему он, Господи? Из всех возможных людей, из всех возможных ситуаций… Почему именно он и именно так? Мой Боже, почему ты меня оставил сейчас?..» Сал читает про себя молитву, которую ему перед сном каждый раз шептала мама, убаюкивая. Чужие губы похожи на усохших слизняков, и целуют его жадно и пылко. Влажный язык пробирается между его зубов, оглаживает изнанку рта, лижет изнутри. Ларри мурчит ему в губы, запускает пальцы в голубые волосы, пропускает их сквозь пальцы и углубляет поцелуй, вжимаясь в чужое тело. Сал не может поверить в то, что это происходит с ним. Он не может поверить, что прямо сейчас холодные влажные пальцы подтягивают до самой шеи его свитер, и влажные губы осыпают поцелуями его грудь. Ему не противно, ему не мерзко, ему уже не страшно и не больно. Ему просто…никак. Ларри стягивает с безвольного тела красные джинсы вместе с бельём и странно смеётся: смех дробится на части, будто прямо сейчас внутри Ларри не он один, а целая толпа спятивших маньяков. Мелодия и аромат масла сплетаются воедино и перекрывают слух и обоняние. Сал закрывает глаза, чтобы отрезать себе зрение и не видеть, как Ларри расстёгивает ремень на собственных джинсах. Как жаль, что нельзя себя лишить осязания. Чужие пальцы смыкаются на его члене, и Сал отрешённо думает о том, что это не похоже на то, как он трогал себя сам. Рука Ларри ощущается и движется иначе, и физиология — продажная сука — запускает внутренние процессы. Внизу живота тяжелеет, член наливаются кровью и крепнет в руках Джонсона. «Ты когда-нибудь трахался?» Мелодия не заканчивается, и масло продолжает гореть. «Фу, чел, о таком неприлично спрашивать» Пальцы оглаживают внутреннюю сторону его бедёр. «Какие мы нежные, Салли-Кромсали! Давай, колись, друг!» Ему раздвигают ноги. «Ну, нет. А ты?» Волосы Ларри щекочут ему живот. «Я как-то поцеловал Эллу Чемберс…» Джонсон целует его прямо над спокойно бьющимся сердцем. «Блять, серьёзно?» Тяжёлое тело опускается сверху. «Да, и даже в трусики ей залез» Салли задыхается. «И?» Жарко… «Там скользко и липко, чувак. Или у неё проблемы с вагиной, или я пидор, но мне не понравилось» Они совпадают углами и впадинками тел. «Может, это просто не твой человек? Ну, наверняка трахаться приятнее с тем, кого любишь» — Сал… «Ты такой наивный, Салли, любовь — это не про меня» — Сал… «И что, ты прямо никого не любишь?» — Сал… «Наверное, нет. Только если маму» Боль острой иглой пронзает от живота до самого мозга. — И тебя люблю, — говорит Ларри из воспоминаний и незнакомец, влезший в шкуру лучшего друга. — Нет! — орёт прорезавшимся голосом Салли. — Пожалуйста, Ларри, не надо! Тело внизу горит огнём, по разведённым бёдрам и вниз стекает струйка крови. Ларри прямо по живому, по болезненно пульсирующему движется внутрь, толкается вперёд, вырывая из груди Салли крик боли. Мелодия долбится в сознание, запах масла душит, Ларри держит его за плечи, вбиваясь в неподатливое тело. Сал плачет, вновь ожившими руками цепляясь в спину Джонсона. Ему больно, ему хочется просить его остановиться, ему хочется сбежать от этого ужаса, но он только кричит на каждом толчке и сжимает пальцы на чужой спине всё сильнее. — Я тебя люблю, Салли… — Нет! — Люблю… — Нет, пожалуйста! — Салли… — Хватит! — Сал! — Отпусти меня! Рядом звенит лампа. Мгновение — и истерзанное лицо обжигает резкая боль. Этого Сал выдержать не может. Он широко распахивает глаза. Над ним лицо Ларри, на котором отражены глубокий ужас и беспокойство. — Чувак, умоляю! Пожалуйста, приди в себя! Сал прерывисто вздыхает и умоляет: — Пожалуйста…перестань… Я больше не смогу… Лицо Ларри исчезает, и Салли глубоко вдыхает затхлый, но удивительно чистый воздух. Боль мгновенно исчезает, словно её и не было. В голове больше не играет зацикленная мелодия, и на тело не давит чужая тяжесть. Фишер боится пошевелиться, чтобы только не навредить искалеченному телу ещё сильнее, но… — Сал, эй? Ты слышишь меня? Салли поднимается на дрожащих руках. Перед ним на коленях стоит полностью одетый Ларри с выражением полнейшего ужаса на улице. В его глазах стоят слёзы, и он дрожащими губами говорит: — Чувак, пожалуйста, скажи, что это ты. Умоляю. «Всё закончилось?» Сал не может в это поверить. Это не взаправду. Он сошёл с ума в той комнате, где его насиловал человек с лицом и голосом Ларри. Но Ларри вот же, сидит перед ним. И не притворяется, что ему страшно, Салли распознал бы его ложь мгновенно. Он смотрит вниз: штаны на нём, и свитер в порядке. Пальцы слабо шевелятся и нащупывают рядом протез. — Откуда?.. Он остался в комнате Пыха… — Что? — нервно переспрашивает Ларри. — Причём здесь Пых? Сал, это я его снял только что, ты начал задыхаться, и мне пришлось… — Неправда! — кричит ему Салли и подползает на четвереньках к Джонсону, хватая его за тёмные пряди. — Ты лжёшь! Я оставил его в комнате, где Пых поедал убитую Эшли! А Тодд?! Где его отрубленная рука? Ты её забрал? И чёртов магнитофон, и мелодия! Ты меня… Сал резко замолкает: в глазах Ларри неверие и шок. Он смотрит с непередаваемым ужасом и болью. — Рука?.. Эш?.. О чём ты говоришь, Сал? Что ты видел? И что я сделал? Салли дрожащими руками держится за каштановые волосы и медленно оседает на пол перед Ларри. — Ты не помнишь? — тихо спрашивает он. — Ты правда не помнишь? — Сал, что бы ты не видел, это были галлюцинации. От масла из лампы, помнишь? Ты зажёг лампу, буквально два раза вдохнул и упал в обморок. Ты лежал тут минут пять в отключке, то орал, то плакал. А потом меня начал звать и кричать так, будто тебя резали. — Не было… Этого всего не было? Это галлюцинации? — переспрашивает Сал. Он не может в это поверить, всё было таким реальным, особенно Ларри и то, что он творил с ним. — И сошедший с ума Тодд? И каннибал Пых? И ты, когда… Видимо, Ларри что-то видит на его лице, поэтому, побледнев, говорит: — Что я сделал? «Я тебя люблю, Салли…» — Н-ничего. — Сал, мне нужно… — Не нужно. Это был сон, Ларри. Это был морок от лампы… Лампа! Салли вырывается из чужой хватки и оглядывается. Рядом с ним валяется разбитая масляная лампа. От её запаха больше нет умиротворения, только тошнотворная горечь во рту и головная боль. — Я разбил её, как только понял, что из-за неё ты упал в обморок. Наверное, эти грёбаные культисты оставили здесь эту хрень в качестве ловушки. — Или для самих себя. Ларри встаёт и подходит к нему ближе. — Они типа так триповали? Или что? Хотели заглянуть в будущее? Если это так, и ты видел то, что может случиться, нам нужно следить за Тоддом и держать Эш подальше от Пыха. Сал смотрит на осколки под ногами. Вопрос даётся ему почти так же легко, как решение вернуться сюда однажды и забрать последнюю целую лампу с собой: — Ларри, ты меня любишь? Несколько секунд в ответ ему слышится лишь тишина, а потом уверенное и тихое: — Конечно, Сал.