Полночные литании

** Хавьер смотрит на подрагивающие ресницы, на их тень на бледных щеках. Его взгляд опускается ниже, выхватывает хорошенький, аккуратный желобок над припухшей верхней губой — «лук Купидона» (стрела угодила ему в сердце уже давно и прочно засела). Невыносимо хочется коснуться, но он всё же сдерживается. Юдзуру дышит ровно и практически неслышно. Сон делает его лицо умиротворённым, лишённым обычной экспрессивности, лишь чуть трепещущие ноздри и дрожь тёмных ресниц. Фарфоровый. Вот только его тело отдаёт вполне себе человеческим теплом. Хавьер склоняется над ним, делает вдох у самого виска — там, где чёрные волоски прилипли к нежной, слегка влажной от пота коже. Тонкий, чуть сладковатый аромат ванили проникает в ноздри, заставляет сердце забиться болезненно сильно. Взгляд Хавьера перемещается на подбородок юноши, на уже начинающий расцветать на его белой коже порочный цветок (нежно лиловый ирис?) засоса. Возможно, он действительно был слишком не сдержан накануне. Но вместо угрызений совести у Хавьера в груди сейчас одно лишь пьянящее, всеохватывающее, мешающее дышать чувство эйфории. Причиной ему служит всего одна единственная мысль, которая стучит в мозгу в ритме его пульса: «Мой…мой…мой…мой…». Брошенный на часы на прикроватной тумбочке взгляд и Хавьеру хочется закричать, если бы только это не грозило разбудить объект его страсти, который мирно спит сейчас в его кровати измождённым сном. Если быть совершенно точным, то уже ровно три часа и двадцать две минуты Юдзуру является его любовником. Хавьер сжимает кулаки (так чтобы ногти до боли впились в ладони), щипает себя за запястье, боится проснуться, пробудиться от сладкого сновидения, оказавшись вдруг в жестоком и холодном утре один, без Юдзуру. От этой мысли в горле появляется едкий ком. Хавьер судорожно сглатывает и возвращается к молчаливому созерцанию. Слишком много «если» и « а вдруг?» отравляют ему эти только что обретённые, драгоценные минуты наедине с Юдзуру. Хавьер добивался их слишком долго и настойчиво, он ещё даже не успел, как следует ими насладиться, а внешний мир обязательств и условностей уже угрожает им и хочет их у него украсть. От этого становится по-настоящему больно. Они ведь ещё даже и не поговорили толком. Вчера слова казались Хавьеру лишними, ему хотелось, чтобы говорили их тела, казалось, что так будет правильнее… Именно поэтому едва они переступили порог его съёмной квартиры в Торонто как он с силой прижал Юдзуру к стене (несмотря на вырвавшейся возглас неподдельного удивления), вжался в него всем телом — непозволительно близко, так, чтобы не оставалось никаких сомнений в том, чего он хочет. Случившееся до сих пор казалось чем-то на грани фантастики или за гранью сна, далёкой мечтой, которая вдруг неожиданно сбылась, когда уже не оставалось никакой надежды на её осуществление. Сколько раз Хавьеру довелось услышать: «Нет, Хави», «не сегодня», «не могу». Бессчетное количество раз маленькие, острые иглы отказов впивались ему в самое сердце, но он не мог сдаться. Хавьер никогда не любил терпеть поражения и признавать капитуляцию. Он вообще не любил терпеть, и россыпь проступающих на длинной шее Юдзуру следов от его пальцев служила тому наглядной иллюстрацией. — Слушай, давай зайдём сегодня ко мне после тренировки, а? Будут лучшие суши! А хочешь, я даже попытаюсь приготовить оякодон… или как там его? — Ты в курсе, что вышел новый классный шутер?! Ни за что тебе меня в нём не сделать! Спорим, Юзу?! Ну, так приходи вечером ко мне и проверим! В итоге еда на кухонном столе так и осталась нетронутой, и играли они совсем в другие игры. Юдзуру вздрагивает во сне и Хавьер сразу же непроизвольно напрягается всем телом, ему не хочется, чтобы Юдзуру сейчас просыпался. Он думает о том, что тогда ему бы неизбежно пришлось посмотреть ему в глаза, и он не уверен, что абсолютно готов к этому. Казалось, что даже мимолётная тень сожаления была бы способна его убить. А кто мог дать ему гарантию, что её не будет во взгляде этих тёмных как беззвёздная ночь глаз? Хавьер всё-таки нехотя отводит взгляд. Теперь он сверлит им белый потолок, пока сомнения разъедают его изнутри. Изощрённая пытка страхом быть отвергнутым. Мысли теснятся в голове, наплывают одна на другую, подливая масла в огонь его мук: «Он же тоже хотел вчера…Ты же сам видел…Не хотел бы оттолкнул бы тебя и дал бы тебе по твоей похотливой роже!…Нет, нет…Помнишь как он поначалу отбивался..? Это ты принудил его, не ври себе…Взял его силой, как последний подонок…Что за глупости?! Он так стонал! Ему нравилось, я знаю…Чёрт». Нескончаемый круговорот, который затягивал в себя всё глубже и глубже. В какой-то момент Хавьеру дико захотелось схватить Юдзуру за плечи, и затрясти со всей силы рыча ему при этом в лицо что-то вроде: «Любишь меня?! Говори!» Сколь до ужаса нелепо и жалко и от одной только этой мысли уже начинает мутить. Тихо встав с кровати, Хавьер медленно бредёт в ванную, суёт лицо под обжигающе-холодный кран, жадно пьёт воду. Замечает, как дрожат его руки над белой поверхностью раковины. Из зеркала на него смотрит пара лихорадочно блестящих глаз. Хавьер замечает небольшой след от укуса на одной из своих ключиц и криво усмехается. Не может удержаться от того, чтобы не провести по нему пальцами, вспоминая вкус губ того, кто оставил его там. Свою метку. На нём. Хавьер возвращается в спальню, останавливается в дверном проёме. Юдзуру кажется таким хрупким и беззащитным на его большой кровати среди смятых простыней и сбившегося одеяла. Он перевернулся на живот, и покрывало обвилось вокруг его тонкой талии, оголяя стройную спину. От прохладного ночного воздуха на ней появились мурашки. Хавьер сглатывает, не двигаясь с места, замерев, любуется прекрасным телом своего любовника. Образы трёх последних часов затапливают сознание, выплывают из его тёмных глубин яркими, чувственными картинами: их сплетённые тела (между которыми, казалось, от исступлённого жара плавилась кожа), то, как Юдзуру выгибался под ним, обхватив его бёдра ногами, подавался ему навстречу, принимая в себя, отдаваясь ему отчаянно и с каким-то мазохистским наслаждением. По телу Хавьера пробегает крупная дрожь. Невыносимо хочется прильнуть к нему как можно ближе, сжать в объятиях, в очередной раз искать подтверждения реальности всего происходящего. Хавьер так и делает, за что сразу же получает ощутимый удар локтем в бок и недовольное ворчание от сонного Юдзуру. — Хави, прекрати! Сейчас же! Хавьер агрессивно впивается зубами ему в заднюю часть шеи, прижимается вплотную, обвивая руками всё ещё расслабленное после сна, обнажённое тело. Желание искрой пробегает по венам и внизу живота начинает сладко пульсировать. — Хочу тебя, Юзу. Юдзуру ловко высвобождается из кольца его рук, переворачиваясь на бок. Хавьер невольно ежится от пристальности его взгляда, словно он вдруг стал меньше, теряя в значимости и объёме. Сердце оглушительно стучит в груди и во рту предательски пересохло. Вот этот момент и настал. Хавьер чертыхается про себя, а Юдзуру смотрит так, что, кажется, будто он готов сейчас же встать, одеться и уйти, даже не обернувшись. Хавьер боится этого больше всего на свете, и испарина на коже заставляет простыню противно липнуть к спине. Он резко прижимает указательный палец к уже раскрывшимся губам Юдзуру, умудряясь опередить того на долю секунды, опередить ещё пока несказанные вслух слова. Пусть речь Хавьера сумбурна и сбивчива, но признание льётся из него стремительным, освобождающим потоком. Он говорит о том, что потерял голову, как только увидел его, о том, что его улыбка способна сойти за оружие массового поражения, о том, как ярко сияют его глаза после успешно приземлённого квада, о том, что хочет утонуть в его запахе и о том, что мечтает, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Всё это скорее похоже на горячечный бред и Хавьер то и дело перескакивает с одной мысли на другую, переходя с испанского на английский и обратно. Любовный делирий не знает грамматических правил. Из Хавьера бьют чистые, ничем не замутнённые эмоции в момент самого странного и, пожалуй, нелепого (но от того не менее искреннего) признания в любви в его жизни. Юдзуру уже давно прекратил попытки заговорить. Его частое дыхание щекочет кожу на ладони Хавьера, и зрачки полностью затопили собой радужку, сделав глаза непроглядно чёрными. Две чёрные дыры готовые поглотить в себя безнадёжно влюблённую душу. Наконец, слова иссякают и Хавьер, так и не дождавшись никакой ответной реакции от Юдзуру, опускает голову. В уголках глаз начинает жечь и, кажется, что невидимые тиски сдавили судорожно вздымающуюся грудь. Хавьер чувствует себя растоптанным и проскальзывает абсурдная мысль о том, что неплохо бы сейчас провалиться в эти ещё хранящие тепло и запах их тел простыни. Пусть бы эта кровать, где он только что принёс в жертву своё сердце, стала бы ему последним пристанищем, также как уже успела стать алтарём его любви, пускай и всего на одну единственную ночь. Какой же ты всё-таки дурак, Хавьер. — Так ты любишь меня, Хави..? Юдзуру не ждёт ответа на этот сделавшийся несколько минут назад риторическим вопрос. Он не нуждается в нём, позволяя горячим губам Хавьера целовать каждый сантиметр его смеющегося лица. Хавьер снова обвивает его руками, сбивчиво шепчет извинения ему в самое ухо: «возможно, всё произошло слишком неожиданно — прости; возможно, я был слишком требователен и груб с тобой вчера — прости; возможно, я никогда и никуда тебя от себя больше не отпущу — прости». Прости, прости, прости. Полночная литания. Их любви. Когда Хавьер всё-таки проваливается в сон, усталый и счастливый, ему уже больше не приходится бояться наступления утра. **