Wasted, Саня.

боже, нет никакого бога

Дождь. Небо снова заволокло тучами и на землю падают крупные капли. Они бьются о широкий алюминиевый подоконник со стороны улицы, создавая раздражающий шум. В изоляторе темно, лишь иногда через небольшое окошко внутрь попадают длинные световые полосы от фар машин, что передвигаются где-то там. За стеной, забором и КПП, на котором дежурит охрана. Даже там не горит свет. Возможно, ушли на обход. На жестком матрасе кровати, выступающей из стены на манер полки, расположился Кокорин. Его ноги свисают с конца — койка маловата, а стеклянный взгляд буравит потолок. С потолка иногда сыпется побелка, допустим, если топнуть внутри камеры или рядом в коридоре. Сейчас единственная мечта заключённого в этом каменном мешке — чтобы этот потолок просто обрушился, закончил его мучения. Но тот, падла, лишь смеется над Александром и на зло начинает протекать. Кокорин тяжело переворачивается на бок и теперь перед глаза только стена. На ней полосы, нарисованные чёрным маркёром, любезно выданным смотрителем. Он отмечает дни, проведённые в этом карцере. Полос уже больше тридцати. Должно появится ещё столько же прежде, чем откроется заветная дверь на свободу. Когда наконец-то глаза станет слепить из-за солнца, а воздух не будет казаться пропитанным возбудителями туберкулёза. Или в день суда вердикт вынесется таким образом, что свет для него не откроется три, пять или семь лет. Не самый радужный вариант. Саша чувствует себя невероятно одиноким, сидя в своей камере на полу и от безделия ковыряя носком бетон, из которого тут сделано, кажется, всё. Нет, у него два часа в сутки разговора по телефону и сидящие за стеной Мамаев с братом. При мысли о втором внутри всё сжимается. Какой же он «почти отец», кем его считают все близкие, если сломал парню жизнь, потащив с собой в этот чертов кафетерий, будь он проклят. А Паша. Перед ним стыдно не меньше. Он лишь случайно оказался рядом, когда разгоряченный алкоголем Кокорин бросался с кулаками (стулом) на господина Пака. У него были на это причины. Жаль, что рассказать о них нельзя да и адвокат вряд ли сможет поставить это в аргументы. Саша залпом допил бокал тёмного пива и, облизывая губы от пенки, посмотрел на Пашу, сидящего рядом. Тот размешивал сахар в кофе, только что принесенном симпатичной официанткой. Он подпер щеку кулаком и с тоской смотрел куда-то вперёд. Сколько бы не пытался всмотреться Кокорин, но точка, которую так сосредоточено прожигал взглядом Мамаев, так и не была найдена. — Маманна. — эта кличка давно приелась Паше в общении с Сашей. Уже никто из этой «сладкой парочки» не мог точно сказать, почему или из-за чего она возникла. То ли схожесть фамилий Краснодарского и Питерского игрока, то ли очередная глупая шутка, отпущенная Кокориным. — Ты чего скис? Саша пододвинулся к нему и осторожно боднул лбом кудрявого друга. Он смотрел на Мамаева исподлобья, улыбаясь, но не нахально, как это бывает обычно, а по-доброму, невероятно искренне, пьяно. Кокорина раздражало, когда кто-то грустил в его присутствии. Вообще раздражали все эти модные ныне суицидники, которые кричат на каждом шагу, что ненавидят жизнь, семью, но на самоубийство не решатся никогда, нытики и просто депрессивные мрази. Саша всегда твёрдо стоял на своей позиции, что за все проблемы в жизни отвечают только сами люди и если они не заканчиваются, то виноваты исключительно те, на кого эти проблемы свалились. Да, бывают «подарки судьбы», но те, кто из-за этого ноют, должны быть немедленно подвергнуты мотивирующему прессингу. Кокорин сам готов его проводить. — Да так. — Мамаев шумно вздыхает и делает глоток дурманящего запахом кофе. — Саш, я тут подумал. «Пидорасы.» — слышится где-то над ухом от какого-то дядьки в костюме, проходящего мимо. Он обходит их компанию, одаривая каждого неодобрительным взглядом, садится за стол в углу. Сашу будто отключают, всё в тумане. Он помнит лишь как встал, благой мат из своих уст, удары. Сильные удары стулом, который каким-то магическим образом появился в его руке. Кирилла, который подбежал к нему, доказывая действиями любимую фразу «брат за брата, так за основу взято». Сознание возвращается лишь когда хлопает дверь с железным замком, изолирующая его от остального мира, как какого-нибудь Чикатило или не менее страшного преступника. Сейчас в голове ведётся постоянный спор: кто же останется со мной после всего этого дерьма? Родители, к огромному счастью Кокориных, остаются на их стороне. Так и должно быть, ведь нельзя отворачиваться от самых близких из-за таких… Проёбов? Иного названия нет. Александр жмурится и обхватывает голову руками, когда снова вспоминает про двух самых главных человечка, оставшихся в Санкт-Петербурге. Жена с ребёнком. Как бы они не ругались по мелочам и не кидали в гневе злостные фразы, они стояли друг за друга горой. Их семья не идеальная, но и не ужасная. Он изменяет с девушками, с парнями, она не отстаёт, но вечерами просто сходят с ума, находясь рядом. Даша будет его любить, будет продолжать ждать. Пожалуй, всегда, раз решила связать свою жизнь с этим придурком. Артём. Артём Дзюба. У Саши много друзей, но лучших, логично, пересчитать можно на пальцах одной руки. Их сложно представить раздельно, если представить этого голубоглазого великана, хотя бы себе в голове, то тут же вырисуется нахальный Кокорин рядом. Они многое прошли вместе, опираясь на надежные (и очень широкие) плечи друг друга. Александр недавно дочитал фантастическую книгу, в которой каждый человек мог запечататься на другом. Эта «печать» заключала в себя то, что при произнесении имени запечатанного на тебе человеке, он тут же появлялся рядом. Если бы такое и происходило в нашем мире, то Саша бы, даже не задумываясь, отдал себя Артёму. Да если Дзюба сейчас как-то попросит его помощи, то он перегрызет собственными зубами все решетки, лишь бы скорее прибежать. Саша всё чаще стал замечать, что он зависим от этой двухметровой балки под двадцать вторым номером. И снова отмечал, что проебался. Проебался с моментом, когда их дружбу можно было повернуть в другое русло, ведь Артём так прозрачно на это намекал. Но он был занят. Тратой денег, снятием дешевых шлюх и бесконечным распитием дорогого алкоголя. Дзюба первый позвонил ему в изолятор. Долго молчал в трубку, а потом произнёс один краткий и невероятно предсказуемый вопрос. «Саш, зачем?» — и Кокорин тут же сбрасывает. Не знает, что сказать. Знает, что «друг» не один и ему должно быть плевать. Пока Саша ужирался в усмерть и кутил, Артём нашёл своё счастье в хмуром капитане. Даже Станислав Саламович, всевидящее око сборной, не заметил, в какой момент нападающий стал утром выходить из номера Акинфеева, как они последними оставались в душе, где лениво ощупывали такие заветные и одновременно запретные тела друг друга. Никто так и не понял, почему Кокорин с такой ненавистью смотрит на номера один не только для своей сборной, но и лучшего друга. Холодно. Саша садится на пол и ёжится, пока его мышцы сводит, будто судорога на поле, дрожь. Он трёт ладонью нос, что в последнее время стал жить своей жизнью, то не давая дышать совсем, то становясь ниагарским водопадом. Живя в каменном мешке, сложно не подхватить простуду, особенно, когда со всех углов течёт. В камере невероятно сыро. Сердце сжимается, когда за стеной слышится кашель младшего. Они виделись на завтраке и Саша с ужасом понимает, что тот совсем ослаб за время нахождения в «Бутырке». Да и Мамаев заметно побледнел, покрылся красными угрями, но с невероятной яростью защищает обоих Кокориных от ядовитых фраз «постоянных посетителей» изолятора. А потом с улыбкой смотрит на друга, искренне пытаясь показать, что всё не так уж плохо, за что получает скромную, но просто до краев наполненную благодарностью улыбку в ответ. К Александру один раз в камеру подсадили какого-то пьянчугу, но тот быстро «съехал», когда полез с кулаками на футболиста. Или уже бывшего? Слово «бывший» разъедает мозг. Саша прячет голову за руками, будто это может помочь, но мысли, с которыми остался один на один, убивают. Он не хочет сидеть. Он кается. Он боится. Ведь хотел просто отправить один не нужный день в мусорку, пользуясь алкоголем. А получается, что всю жизнь