Казуистика

От остросоциальных тем Саша устал. В равнодушных выверенных фразах рассуждая о футбольной политике, он постепенно стал ощущать себя картонным; беспристрастным он стать не должен был, но стал, и безрадостный прагматизм, который он заметил за собой совершенно случайно, был ему, вообще-то, до этого момента чужд. Он зарекся мусолить тему про Мамаева и Кокорина, оставшись при мнении, что резонанс вокруг них совершенно нелепо раздутый, как если бы они обязаны были только из-за своей профессии проявлять чудеса гуманности и человеколюбия. Он решил — поделом им будет, может, посидеть-подумать (отказавшись от прагматизма, он вернулся к убеждению, что всеобщность закона, может быть, не так плохо выполняется в России), но вовсе нет необходимости распространять их позор, подобно невидимому ядовитому газу, не знающему препятствий, на семьи и клубы... Он сам не назвал бы своё состояние ни меланхолией, ни депрессий, если бы спросили, — вообще ни одним из известных ему слов. Может быть, он готов был пойти на компромисс, и с оговорками согласиться, что эта серьезность у него естественная, от опыта. Но в большей степени он выгорел после скандалов и череды матчей, каждый из которых точно решал вещи значительно более серьёзные, чем положение в группах еврокубков и строчки в рейтинге регулярного чемпионата. Ему и незачем было задумываться так глубоко, но Саша не придавал никакого веса своим умозаключениям, они так и повисали в воздухе на этапе гипотез, и если он сам верил в них, то делиться не торопился. Он завёл себе девчонку. По юношеской команде это было делом обыденным — завести себе подругу ради новых ощущений, даже не потому, что все вокруг уже серьёзные и в отношениях, а просто «с ней прикольнее». Он такую философию принимал, но, строго говоря, не задумывался серьёзно, считая отношения штукой взаимовыгодной, и если ему прикольно, то и ей должно быть, ведь не откажется же она от интересов собственных в угоду ему? Ее звали Яна. Она была милая на личико, с детским наивным лицом, которое, впрочем, глупым не казалось из-за взгляда непроницаемых цепких глаз. Словно и не было ничего на свете, способного нарушить ее фарфоровую маску под слоем светлой пудры — только если сама она не вспоминала, что людям свойственно проявлять эмоции, — тогда она с заметным усилием в напряжении маленького рта соотносила ситуацию с известными ей клишированными и без особенного желания отыгрывала то удивление, то радость, то лукавство. Максименко делал вид, что верил. Она была себе на уме, а он не был готов к тесной взаимной интеграции: они были словно в разных системах ценностей, и в то же время в сходных, готовые рассказывать друг другу свои чаяния с откровенностью совершенных незнакомцев. Они измеряли шагами сумрачные уголки парков, ногами загребали сухие листья на тропинках и болтали обо всем подряд. Иногда повисало молчание; оно не было легким (так молчат люди, оказавшись на одной волне), но и в тягость тоже не было, потому что он не стремился производить впечатление, а она не проявляла преувеличенного интереса к его делам; если и знала что-то кроме того, что он сам ей говорил про «Спартак», игры и тренировки, то не показывала. Она училась на третьем курсе журфака. Саша сказал ей однажды, что от журналистки в ней только умение задавать каверзные вопросы, а все остальное — безэмоциональность, отсутствие какой бы то ни было гибкости в убеждениях, — делает ее никудышной журналисткой из числа тех, которые только претендуют на самобытность. Она вздернула свои гладкие губы, на которых почти стерлась кофейного цвета помада, и даже не остановилась, чтобы возразить, только ожесточенно пнула носком ботинка кучу хрустящих листьев. Может, была одержима стремлением что-то доказать, но Максименко так и остался при своём. Когда они с Джикией мотались по отелям со спортивными сумками за спинами, когда трепались, только чтобы не молчать, Гео ляпнул, что в двадцать лет девушка — атрибут необязательный, если только он не хочет со своим сыном ещё за одну команду успеть поиграть. «Чем старше, чем сильнее чувствуется одиночество, — рассудил Джикия, — тянет на поговорить». Может, теперь он и счёл бы его молодым стариком, если бы посмотрел, в какие пространные дебри его уводили вязкие беседы с Яной. Максименко представил, что будь тогда Джикия чуть менее напряжен и сосредоточен, то непременно ухмыльнулся бы и отвесил плоский подъеб про подростковое желание трахаться: он был тем ещё любителем не стесняться подобных тем, как свойственных каждой мужской компании. Яна взялась приводить его в чувство, когда он вымотанным пришёл на свидание прямиком с последней перед национальным перерывом тренировки клуба. Она обошла его стул в кафе и встала сзади, положив ладони с короткими аккуратными ногтями на плечи поверх его кардигана. «Так не пойдёт, — с умилительной заботой покачала она головой, — поехали». Она водила машину; с ловкостью припарковавшись возле одного из микрорайонов в Крылатском, девушка потащила его в свою квартиру, держа его ладонь своей, совсем сухой, как будто она не волновалась ни секунды. Саша был благодарен ей за возможность забыться и свести все мысли к путаному неловкому сексу. Он ожидал — просто шёл дальше в своих представлениях о ее сущности — что своей отчужденности Яна не изменит и в постели, но та все-таки оказалась неплохой любовницей. Она осторожно придерживала его за плечи, словно не вполне доверяла, но смотрела с теплотой и нежностью. По очереди они приняли душ, а потом она безапелляционно выставила его за дверь, не называя ни оправданий, ни обещаний. Саша с гордостью подумал, что знал наперёд, что она поступит подобным образом, и был к такой точке зрения лоялен; он сам едва ли согласился бы остаться на ночь, чувствуя себя не совсем созревшим на подобное. На следующее утро он со здоровой и приятно пустой головой ехал на такси в Новогорск. На КПП он столкнулся с Фоминым и Чаловым. С Даней они периодически списывались и комментировали друг другу фотки в инстаграме; отношения с Федей с самого начала не задались, точнее, не задались в дружеском ключе, в профессиональном же — вполне, они лавировали искусно на грани между неприязнью и равнодушием. Чалов всегда был не по годам серьезным, как будто родился, уже зная, чего ему нужно от жизни, и топал своей дорожкой... Максименко смерил его взглядом, пока тот рывками перетряхивал сумку в поисках пропуска: он не мог не отметить, что в движениях Чалова неуловимо проскальзывает досада. Он подумал отчетливо, как если бы это было прописной истиной, что, получи Федя вызов во взрослую сборную, никакой досады не было бы, и даже снисходительности по отношению к ним тот себе бы не позволил, но его требовательность оказалась бы удовлетворена. В молодежке они не успевали нажить крепкого командного духа. Все молодые, с горячими головами и амбициями, они играли больше каждый за себя, игнорируя партнеров и ощериваясь в ответ на первый же упрёк. Ему нравилось смотреть за играми основной сборной, и не в последнюю очередь потому, что команда была сплочена вокруг единого центра, и каждый игрок правильно толковал общую цель и был связан с остальными ей, этой целью: это была команда в том идеальном смысле, в котором Максименко желал ее понимать. Он оставил вещи в номере, который рассчитывал разделить с Рассказовым, когда тот приедет, и спустился вниз, по пути расшаркиваясь со всеми, кого знал. Зобнин пожал ему руку, хлопнул по плечу и пожелал удачи. Ромой он восхищался втайне, и восхищался бы в открытую, если бы это приветствовалось. Сам он слишком рано начал считать своё дело только и всего, что ремеслом, профессией, тогда как Зобнин черпал откуда-то вдохновение, подходил к мячу как к мольберту. Тотемным животным Джикии он давно выбрал какого-нибудь медведя: тот снова стоял у стойки ресепшена в большом красном пуховике, зябко ёжился и силился подавить зевок. Он снова привёз с собой только маленький рюкзак с самым необходимым; футболки он не гнушался стрелять у товарищей по команде, если у кого находилась чистая запасная, и забывал возвращать. — Здарова, — кивнул он Саше, заметив на периферии зрения его высокую широкую фигуру. Максименко подошёл, чтобы пожать ему руку. — Ага, — Саша рывком сдернул с него капюшон, который тот низко надвинул от мелкой мороси на улице, и наморщил нос, — ты как гном опять. Джикия из-под стойки показал ему средний палец и в изысканных выражениях поблагодарил регистраторшу. Они жили в этом же главном корпусе, но этажом ниже. — Больше радости, — потребовал Гео, когда они плюнули ждать лифт и пошли искать лестницу, — ты как на каторгу приехал. Максименко ухмыльнулся в ответ на его неподдельное удивление. — Ты-то на праздник... — Да ну, — Джикия даже замер на месте, неверяще хмуря свои выразительные густые брови, — все остальное такое откровенно тухлое, что только и остаётся радости, что играть тут, — он бесхитростно покачал головой, — разве нет? Саша сбавил темп, чтобы Гео догнал его до второго лестничного пролёта. — Не особо, — дёрнул он плечами, заметив, как начинает говорить отрывисто, с напускным безразличием, как подросток, не особенно искушённый в разного рода будничных актёрствованиях; это позабавило его, — это ваша команда рвёт всех... — Как Тузик грелку, — согласно кивнул Джикия, рукой распахивая дверь на этаж, — не наша, — поправился он, ткнув себе в грудь пальцем в поясняющем жесте, — а наша, всех нас, и твоя тоже. Сборная же. Максименко прикусил язык, чтобы оставить при себе свои нелепые остроты по поводу Чалова. Джикия светился ровным радостным теплом, пребывал в прекрасном настроении и суетливо заменял один жест другим, как будто в нетерпении; он крутил в пальцах собачку молнии на куртке, трогал свою бороду, переминался с ноги на ногу, пока Саша стоял возле его номера, то ли ожидая приглашения, то ли мучительно-медленно соображая, что сказать. Саша махнул рукой, словно находил этот разговор заранее тупиковым. — С кем живешь? — кивнул он на дверь за спиной Гео. — Кого поселят, с тем и живу, — равнодушно пожал Джикия плечами, — в прошлый раз жил с Нойштедтером. Укрепляли линию обороны вне футбольного поля, так сказать. Гео растянул губы в усмешке, а Саша быстро поборол в себе оторопь и язвительно выдал, даже, вроде как, отдавая себе отчёт в том, что Джикия подобных намеков может и не стерпеть. — Ох, в таком случае, не мне тебя учить — секс по правилам, да? Джикия вытаращил глаза. — Разумеется, — протянул он в замешательстве, и в момент оживел, озарённый пришедшей в голову ответной фразой, — у тебя спрошу, если чтó забуду. Максименко поджал губы. Эта пикировка у них возникла совершенно из ниоткуда, оказалась порождена Сашиным слякотным настроением и длинным языком. — Извини, — Саша поджал губы скупым жестом, — сорвался. — Не срывайся, — отпарировал, не поворачиваясь от двери, Джикия, завозившись с ключом. Максименко глубоко вдохнул и мягко опустил веки. Изо дня в день глядя на то, как Яна без усилий лепит из себя что угодно, владеет собой в совершенстве, он слишком много времени стал уделять собственному выражению чувств. Вся эта казуистика, которую так легко плела девушка, его самого вымотала до бешенства. Он со стоном выдохнул и приложился лбом о косяк двери. — Как будто ты не срываешься, — грубовато буркнул он, — ниче особенного. Джикия дёрнул его за подол худи, втаскивая в номер. Максименко без особой радости поддался, машинально переставляя ноги. — Давай, излагай, — Гео ногой отодвинул свой рюкзак под полку для обуви, чтобы на шаг подойти к Саше и ободряюще хлопнуть его по спине, а потом обнять. Вздернутые острые плечи Максименко расслабились под его руками.