Сладость

— Тебя надо оттрахать хорошенько, для профилактики. Чимин расплывается в улыбке, смысл которой сложно прочитать и понять из-за сумрака, что царит в комнате. Вечер наступил как-то внезапно, и тепло солнечного дня сменилось на прохладу наступающей ночи, принося с собой мысли о чем-то сокровенном и тайном. В какой момент Чонгук стал романтиком, он сам и не понял, но задаваться подобными вопросами, в любом случае, уже слишком поздно. — Как вариант…мне нравится. Парень позволяет себе легкую улыбку, которую Чимин так же вряд ли сможет прочитать всё из-за того же сумрака, который никуда, к сожалению, не исчез, несмотря на то, что в комнате стало невыносимо жарко, будто сюда в гости заглянуло само Солнце. — Тогда ты только дай знать. Чимин выдыхает подозрительно шумно, но Гук отгоняет от себя непрошенные мысли, стараясь не думать о том, что можно было бы сделать со старшим сейчас, когда они в номере одни, а все остальные ребята спят, набираясь сил перед завтрашним перелетом. Концерт в Амстердаме был отличным, но тяжелым, если не для Чонгука, так для всех остальных уж точно. Врачи ему до сих пор не дали разрешения на участие в танцевальной программе, поэтому он, как какой-то инвалид, сидит на стуле в течении всех трех часов, пока остальные отдуваются за него, выполняя его танцевальные партии. Из-за этого Гук чувствует себя отвратительно, ему стыдно перед друзьями, перед фанатами, перед самим собой, в конце концов. Единственный, кто никак не выказывает своих эмоций по поводу сложившейся ситуации, сейчас сдавленно дышит где-то в другом конце комнаты. Чимин ни единым словом или жестом не дал понять, что он расстроен, что он устал или что ему тяжело. И это не смотря на недавние проблемы со спиной. Он даже сочувствия своего не проявил, за что Чонгук ему искренне благодарен, ведь меньше всего хочется постоянных напоминаний о том, что он на данный момент является обузой. — Раздеваться? Или какие-то иные варианты? Чонгук усаживается на просторный диван, закидывая ногу на ногу и располагая руки на своих коленях. Ему от чего-то неловко, но в то же время безумно интересно, что же будет дальше. Ему не привыкать к выдумкам Чимина, но каждый раз сердце всё равно замирает в тягучем предвкушении. — Ну можем и в одежде попробовать… Чонгуку кажется, что Чимин склоняет голову на бок, и даже готов поклясться, что видит многообещающий блеск в его глазах, но после вновь всё списывает на слишком бурную фантазию и длительное отсутствие тепла старшего рядом. С того момента, как он повредил ногу на тренировке, они практически не прикасались друг другу. Один был вымотан морально, другой — физически. — Мыслишки начали просыпаться? Младший, сам того не замечая, начинает подыгрывать, ввязываюсь в опасную игру под названием «Пак Чимин», чувствуя, как дрожь скапливается электрическим покалыванием на кончиках пальцев. — Они и не засыпали. И вновь движение с той стороны, где находится старший. Шелест ткани, приглушенное дыхание, что скапливается улыбкой в уголках губ, легкое движение, отдающееся гулкими ударами пульса в ушах. — И что же там такого?.. Что не дает заснуть им. Блик света от проезжающей где-то на улице машины освещает комнату. Он медленно ползет от края одной стены по потолку, облизывая каждую шероховатость и неровность, в своей нерасторопной спешке стараясь дотянуться до противоположного угла комнаты. Эти мгновения просветления Чонгук ловит как завороженый, ведь картина, что сейчас разворачивается перед его глазами, превосходит все ожидания. — Ты. Чимин выдыхает, но уже не сдавленно. Томно. В бликах блеклого света его губы выглядят еще более пухлыми, он проходим по ним языком, что вызывает в теле младшего бурю эмоций, что тихим ураганом оседает где-то в самом низу живота. — Это…льстит? — Собственный голос звучит слишком хрипло и сдавленно, от чего Гук нервно сглатывает, стараясь прийти в себя. — Нет. Это скорее возбуждает. Парень проводит ладонью по собственной шее, невольно отражая движения старшего, улыбка которого так и не сходит с лица, напротив же, становится шире и желаннее. Её хочется сцеловывать, слизывать с губ, кусать и вновь целовать, пока хватит дыхания. Чонгук держится. Честно держится, откидывая голову на спинку дивана, выдыхая шумно через нос, плотно сжимая губы, превращая их в тонкую линию, что в тусклом свете кажется причудливой трещиной, разрезающей лицо. — Неужели? Я уж думал, ты потерял ко мне интерес. Голос Чимина звучит обыденно, будто они обсуждают какую-то деталь хореографии, и от этого у младшего по спине пробегает холод, заставляя ежится на месте и нервно тереть пальцами основание шеи. Ведь он всегда рад своего Чимину, даже уставшим и когда у самого сил практически ни на что нет, в любом настроении, в любой ситуации. Так почему же сейчас в голосе старшего ему слышится плохо замаскированная обида? — Нет. Чонгук замечает, как дрогнули плечи старшего, и слышит выдох, более расслабленный, прорезающий ту самую стену обиды и непонимания, которую вокруг себя построил Чимин, и от этого улыбка сама лезет на лицо, заявляя свои права на губы младшего. Порой Чимин ведет себя как ребенок, и Гук чувствует себя старше, опытнее, спокойнее. Но это лишь порой. В остальном Пак полностью показывает, кто главный в их отношениях, и не сказать, чтобы парень был против такого расклада. Больше слова им не нужны. Поэтому Чимин откидывает голову на спинку кресла, выгибается слегка в спине, прогибая поясницу, и немного разводит бедра, заставляя Гука нервно сглотнуть. Он сам практически лежит на диване, свесив одну ногу вниз, упираясь ступней в пол, а вторую сгибает в колене, слегка подтягивая к себе. И пока Чимин улыбается, ведя по своим губам пальцами, Чон медленно выдыхает, оттягивая ворот футболки. Старший же не отрывает взгляд от своего мальчика, ведет пальцами по подбородку к шее, скользит в выямку между ключицами, а после и по ним самим, выдыхая томно. Ловкие пальцы не останавливаются, скользят вниз, расстегивая пуговицу за пуговицей, а цепкий взгляд карих глаз, что сейчас, в темноте, кажутся практически черными, неотрывно следит за Чонгуком, который, сам не понимая, уже и сам скользит ладонями по своему телу, то сжимая бедро пальцами, то касаясь груди сквозь ткань футболки. Все эти игры действую на младшего возбуждающе, и у него уже начинает медленно ехать крыша, основание которой благополучно расплавилось под натиском солнечной улыбки старшего. Чонгук ведет ладонью по своей шее, вновь отзеркаливая действия человека напротив, и тихо всхлипывает, когда вторая рука Чимина опускается меж бедер, скользя ладонью по внутренней стороне и уверенно сжимая пах. Чимин стонет, так, что у Чонгука по спине идет волна возбуждения, закручивая в тугой узел, стоит ему опустить свой взгляд вниз, там, где творится невообразимое. Чимин поддевает пальцами прядку ремня, цепляет пуговицу, а после тянет язычок молнии вниз, давая себе некое подобие свободы. Он выдыхает вновь, и с тихим стоном запускает пальцы под ткань белья, обхватывая себя ладонью, ведя большим пальцем по головке, размазывая вязкую каплю смазки. Он стонет без стеснения, разнося свой сладкий голос по комнате, наполняя темноту чем-то большим, сокровенным, тем, что знакомо и доступно только им двоим. Чонгук улыбается в ответ на эту сладость, что практически горчит на языке, и не выдерживая, позволяет сорваться тихому стону и со своих губ. — Сними… Голос тихий, хриплый, дыхание сдавленное, но тон практически приказной, такой, какой любит он, какой любит Чимин. И последний повинуется, тихо, без спешки, стягивает с себя джинсы и белье, оставаясь лишь в одной расстегнутой рубашке. Старший вновь оказывается в кресле, но на этот раз садится практически на самый край, спиной укладываясь на сидение, упираясь затылком в спинку, и разводит бедра, прижимаясь одним коленом к подлокотнику. Чимин вновь тянет пальцы к губам, но на этот раз обхватывает ими, вбирает в рот. Облизывает. Посасывает. Чонгука бросает в жар. Он сильней сжимает свое бедро рядом с пахом, всё еще не позволяя себе дотронуться до себя, будто это может разрушить момент и всё испортить. Вместо это он до боли прикусывает нижнюю губу, всхлипывая, не смея оторвать взгляд от Чимина, который ведет влажными пальцами по своей вздымающейся рвано груди, касаясь живота и, минуя пах, проводит ими меж своих ягодиц. У младшего окончательно голова идет кругом, воздух плавится, и его можно даже потрогать, от чего хочется без перерыва облизывать собственные губы. Из марева Гука вырывает протяжный стон. Глаза с трудом фокусируются на Чимине, который проталкивает в себя пальцы, и тихо стонет, кусая свои и без того пухлые губы. Чонгуку хочется рвануть с места, и с собственническим рыком впиться в эти самые губы, впечатать из в свои, властно, жадно, ловя каждый стон и оставляя на них свои собственные. Он держится, только богу известно какими силами, но держится. Перенимает правила игры, навязанные старшим, и мысленно ругается, кляня себя и собственное повиновение на чём свет стоит. — Сними… Чимин выстанывает, не отрывая своего масляного взгляда от младшего, улыбается нагло, пошло, облизывает свои блядские губы, всхлипывает и добавляет третий палец. Он бросает Чонгуку его же слова, и его тон звучит так же властно. Он приказывает одним лишь взглядом, и Гук уже тянет футболку вверх, нервно путаясь в ней и с яростью откидывая в сторону, вновь возвращаясь взглядом к старшему, что уже откровенно извивается на кресле, насаживаясь на собственные пальцы. — Я хочу тебя… Чонгук срывается с места в ту же секунду, оказываясь на коленях перед Чимином. Его рука сжимает маленькое запястье, но лишь слегка, не останавливая, лишь улавливая не прекращающиеся движения. Второй рукой Гук скользит по бедру старшего, сжимает чуть кожу, и после накрывает пах, чем вызывает у Чимина сдавленный стон. — Кажется, кто-то обещал оттрахать меня, в итоге заставляя сделать иное. Чонгук улыбается одними лишь уголками губ, видя, как смотрит на него старший, улыбается, касаясь его губ своими, сцеловывая ответную улыбку, как и хотел, улыбается, сжимая член Чимина в своей руке сильнее, касаясь головки подрагивающими пальцами. — Пальцы слишком короткие… Чимин выдыхает расстроенно, дует губы, которые тут же целует Чонгук, снимая все сомнения, все расстройства. Его пальцы уже скользят вниз, касаясь входа, и без стеснения и промедления толкаются внутрь, сталкиваясь с пальцами старшего, от чего тот давится воздухом, заходясь в протяжном стоне. Гук целует его вновь, скользя лаской к шее, цепляя кожу зубами слегка, стараясь не оставлять следов, и отыгрывается на груди, впечатывая красную метку прямо под ребрами. Он ловит дрожь в теле старшего, разводит пальцы внутри, победно улыбаясь, слыша громкий протяжный стон, и не может более себя сдерживать. Чонгук ласкает Чимина так, будто это их первая ночь, и он безумно голоден, желая испытать всё и сразу. Он целует его везде, куда только может дотянуться, играет пальцами, выбивая приятную музыку стонов и всхлипов, трется своим бедром о чужое колено, вызывая у самого себя несдержанные стоны. — Хочу тебя безумно… Голос вновь подводит, превращаясь в некое подобие животного рыка, с которым Чонгук набрасывается на Чимина, стоит лишь освободиться от стесняющей одежды. Теперь их ничто не разделяет. Губы в губы, кожа к коже. Расплавленный воздух обжигает чужими прикосновениями, и на спине Чонгука расцветают яркие полосы от ногтей Чимина, которыми тот рвет не только кожу, но и, кажется, душу. Гук толкается внутрь, с ума сходя от жара, от узости, от отзывчивости старшего, что нагло ведет бедрами, выписывая восьмерки, как на тренировках, только вот танцем их движения назвать трудно, да и стоит ли. — Двигайся… Чимин вновь приказывает, а Чонгук вновь повинуется. Даже если Пак снизу, он всё равно остается на руководящих позициях. И он стонет призывно, заставляя младшего двигаться, срываясь на бешеный темп, вбивая старшего в несчастное кресло, наполняя комнату характерными шлепающими звуками. А Чимин стонет, всхлипывает, кусает губы, свои, чужие, рассекает пальцами воздух над своей головой, хватаясь ими за подлокотники кресла чуть выше своей головы, и выгибается так сильно, что вот вот, и сломает позвоночник. Он ногами обхватывает талию Чонгука, скрещивая лодыжки за его спиной, и прижимает младшего к себе настолько близко, насколько это возможно, заставляя двигаться короткими, глубокими точками. Кто не выдерживает первым этот бешеный темп — сказать сложно. Они оба дышат загнанно, покрывая тела друг друга отметинами, поцелуями, испариной. Целуются жадно, оголодавше заглатывая языки друг друга, смешивая вкус удовольствия на губах, создавая свой неповторимый рецепт счастья. Отсвет проезжающих за окнами машин наглыми языкам и света не переставая лижет потолок, скользит от стены к стене. Он зарывается пальцами в волосы, ерошит мысли, создает воспоминания. И пусть эта ночь похожа на множество других, есть в ней что-то яркое, как отсвет драгоценного камня на дне водоема. Сладость солнечных бликов на тонкой водной глади.