Идеальное выражение

— Я вижу, как ты на меня смотришь, — как-то сказал он. Киното поднял взгляд на него: закрыв глаза, Киное сушил волосы полотенцем, сидя в одних штанах с краю футона. Отдых между двух миссий. Киното был занят его лодыжкой: по дороге назад Киное признался, что неудачно поставил ногу при приземлении, но похоже, все было не так серьезно, как ему показалось. Вывих он не нащупал. — И как же? — Ты думаешь о вещах, о которых нельзя. Киното нахмурился. Его тон даже занудным нельзя было назвать, но он был не прав. Не прав. Он ни о чем не позволял себе думать. У шиноби Корня вообще не должно быть своих мыслей, и он был хорошим шиноби. Вздохнув, Киното осторожно опустил его ступню. У Киное были длинные, ровные пальцы на ногах и, видимо, растяжение связок. — Это не так, Киное-доно, — он поднялся и бросил бинт ему на колени. — Неправда. Глупо было считать его глупым. Киното посмотрел в темные, ничего не выражающие глаза. Нет, уж чему он научился за годы партнерства с ним, так это тому, что с Киное нельзя играть в подобные игры. Да, последнее время он предпочитал показывать себя человеком, более-менее правдоподобно соответствующим «своему возрасту», да и обострений у него уже почти не случалось, но никогда нельзя было забывать… Этот человек, скрывающийся за внешностью двенадцатилетнего мальчика, смотрел на мир глазами социопата. Социопата, который это полностью осознает и, соответственно, использует в полной мере. И который не поведет и бровью, если с Киното, его напарником, что-то случится. Киното никогда об этом не забывал. Но все же. Проклятье… Киното медленно опустился обратно. Возможно он просто испытывал потребность о ком-то заботиться. Киното и сам не знал, почему простая задача «проследить, чтобы Киное освоился в Организации» переродилась в то, чем она являлась сейчас. Киното тер пальцами лоб, вспоминая. А все потому что, что однажды он начал вдруг понимать, к чему клонит Лорд Данзо. Киное... носитель генов Первого, чуунин в шесть, джонин в десять… «Он нашел себе преемника…» Киното хорошо помнил, как, смотря на светло-каштановую макушку с идеально прямым пробором, неожиданно стал говорить про себя: ты мой будущий лидер. Ему нравилось воспринимать это так. Наверное в этом была проблема. — Давай… Что Киное взрослел, и забота о нем превращалась во что-то другое. — Можешь попробовать, если хочешь, — бросил он, расслабленно скрестив ноги. Повязку он себе уже сделал. — Если это тебя занимает. Киното ничего не ответил. Киное расчесывал пальцами волосы, ниспадающие на плечи. Как-то он рассказал, что хочет отращивать дальше… — Слушай, — наконец пробормотал Киното, стараясь не смотреть ему в лицо и легко ткнул его пяткой в грудь, прежде чем завалиться к себе на футон, сразу же отворачиваясь, — ложился бы спать. Когда ты уставший, то несешь всякий бред. — Я никогда не несу бред, только если не делаю это намеренно, — заметил Киное, не двигаясь с места. — Сейчас — несешь… Тишина. — Киното? Лежа с закрытыми глазами, он почувствовал, как Киное подсел к нему. Спиной почувствовал. — Киното. Два пальца прошлись по его шее. — Прекрати! — Киното резко сел прямо, сминая его запястье. — Не сейчас. Он потер шею, шмыгая носом. Так было нельзя. — Я же сказал, что можешь попробовать, — заверил он, похлопывая себя сложенным накрест ногам, и медленно протянул к нему руку. Киното покачал головой: — Так нельзя, — выдавил он надломленным голосом, чувствуя, как его беспомощно тянет вниз, — нельзя, ты же знаешь. Киное со спокойным видом кивнул, почти сочувствующе гладя его по черным, зачесанным назад волосам, и вытягивая вьющиеся концы. Он никогда не позволял себе даже допускать мысли об этом. Он так старался. А сейчас позорно утыкается лицом в его бедро, закрывая глаза, вдыхая, вжимаясь щекой и носом к его внутренней стороне, трется о него в каком-то жутком изнеможении. «Теплое», — это чувствовалось через штанину. Господи, как же он себя ненавидел. — Киното взглянул снизу вверх. Киное в ответ снял его руку со своего колена и потянул себе за спину, заставляя чуть приподняться к своему животу. Лицо чистой жестокости. Прекрасное выражение равнодушной природы. Киното крепко обнял его, прижимаясь лбом под солнечное сплетение, кожа к коже, так близко, что его трясло от отчаяния. Киное-доно… Он поджал дрожащие губы. Киное… киное киное киное… …легко поддался и лег. Неизвестно, доверял он или, может быть, издевался, когда обнял Киното под грудью в ответ и прижался щекой. Но Киното готов был поверить ему. Его объятиям и жестковатым прикосновениям — он правда был готов поверить, что Киное действительно понимает, почему, несмотря на всю эту боль, он однажды решил посвятить ему всю свою бесполезную жизнь. Все свою жизнь… — крупно вздрогнув, Киното всхлипнул несдержанно ему в ухо и прижался носом к виску. А потом отпустил, и, перевернувшись на спину, закрылся. Безмятежно закинув через него ногу, Киное уселся на нем верхом. Киното казалось, что он умрет… Пока он лежал там, спрятав лицо в сгиб разбитого локтя, он думал, что его тело изодрано на куски: его кровь расхлестана по округе, его внутренности выворочены наружу, а конечности размозжены. Как будто он снова взглянул в глаза воплощению Мокутона — в лицо беспокойной, как жизнь, стихии, которая каждый день бьется с носителем насмерть за то, чтобы снова стать целой. Да... Наверное, они оба искали выход, — успел подумать Киното, когда Киное резко вцепился в него. Привстав и уперевшись босыми ногами в пол, навалился всем весом, раздавливая ему гортань и пережимая артерии. И подавив инстинктивный порыв его оттолкнуть, Киното только провел дрожащими пальцами по влажной, худой груди и накрыл его кисти своими, прижимая теснее и с восхитительной ненавистью к себе самому ощущая, как мышцы на животе с рывком содрогаются от возбуждения. Он задыхался. Его разум был чист от мыслей, раскрытый рот — наполнен безвкусной слюной; Киное — над ним, склонив голову, замирая почти что вплотную к его немеющему лицу. Выход... один поцелуй.. Киното попытался двинуть высохшими губами, в надежде выхватить у того изо рта хоть часть этой жизни или, может, отдать уже всю свою без остатка, но Киное ему не позволил. Ки-но-е… прямая челка поверх равнодушных бровей, тяжелые пряди скрывают мягкие щеки. Лицо идеального высокомерия… Кровь стучала все медленнее и медленнее… Киното только подумал: его глаза в тот момент были красивее всех… И тут он вздохнул. Больше всего на свете он боялся, что Киное однажды разожмет хватку в последний раз. Синяки на шее сойдут, не оставив следа и их больше не будет… А ведь Киното любил их, лелеял, как и того, чьи руки их оставляют. Киное вот не любил ничего. А может, ему было легче быть скрытным. Он иногда думал, что мог бы провести так всю жизнь: обняв Киное за пояс, лежать, прижимаясь щекой к его плоскому, твердому животу, и слушать, как бьется под кожей брюшная артерия. И Киное клал теплую руку ему на голову. Он не успокаивал, не испытывал жалости. Власть, только власть. Идеальное выражение… В такие моменты Киното хорошо мог представить его повзрослевшим: его поведение сгладит время, так что никто, взглянув на него, и подумать не сможет, что он притворяется; расцветет и обретет силу мягкая, сдержанная авторитарность... Да, все будет в порядке. Шимура примут его, и Киное сможет стать тем, кем всегда должен был стать. А он, — думал Киното, — просто будет с ним рядом.