Положение равновесия

Впервые он осознал себя года в два. Он видел солнечные полосы на полу и свою тень, разрезанную на кусочки. Помнится, это его поразило. Черноволосый бледный парень, сидящий на полу в тёмном каменном коридоре, стукнулся о стену затылком. Он честно пытался вспомнить, что он подумал тогда: сейчас ему это казалось очень важным. Тёмно-коричневый дощатый пол, желтые полосы света, текущего сквозь занавеску, маленькая разбитая тень. Запах сирени. Чей-то голос. Это оно: то, о чём он может сказать, что любит. Это – не очередная легенда для задания, это – только его. Даже более его, чем имя. То, о чём никто не узнает, а значит, никто не отберёт. В глубине коридора послышалось цоканье чьих-то гэта. Парень, неслышно поднявшись, запрыгнул на потолок и пошёл в сторону полигона. Данзо-сама не любит, когда бездельничают. *** Кисть плавно движется по листу, не оставляя следа. Хорошо это или плохо? Его имя давно никто не произносил. Есть ли оно у него? Если никто не слышал, как падает дерево, упало ли оно? Сай точно знает: не важно, слышал ли кто-то звук падения, если ствол лежит на земле. Он хочет ничего не делать. Ничегошеньки. Для него, члена корня анбу, это непозволительная роскошь, но пока никто его не видит, Сай почти свободен. Забавная способность: стираться из мыслей людей, как только пропадаешь из их поля зрения. Только брат всегда помнил о нём. И, возможно... Сай плетётся по длинной каменной кишке в сторону самых малоиспользуемых помещений с блокнотом подмышкой, но на повороте вдруг утыкается носом в чью-то грудь. Кто-то еле уловимо пахнет сиренью. Кто-то щурит жёлтый глаз и фыркает (Сай думает: “Ух ты, эмоция”), обтекая замершего парня по широкой дуге. Кто-то, кто делает вид, что не помнит о нём, даже когда смотрит в упор. От этого, почему-то, грустно. От этого он почти счастлив: он знает, что эти цветы кто-то получил от него. Кто-то, может быть, даже запомнит его имя. “Прогресс,” – думает Сай. *** Он хорошо помнит, как увидел кого-то в первый раз. Это, на самом деле, случилось не так давно – в тот день, когда он убил своего брата. (Он может говорить кому угодно, что Шин просто умер, но сам не может убежать от правды: Шина убила его, Сая, рука.) Это худший день в его жизни. Лучший тоже. Похоже, в момент крушения его мира в голове Сая что-то сломалось. Он сам выцветал, становился плоской тенью на стене, тогда как фигура Данзо (он узнал его имя только спустя пол года) наливалась объёмом и красками, единственная среди теней. Всё то, что оставалось в Сае от его прошлого, перечеркнутого навсегда ударом клинка, склеилось в его сознании намертво с образом желтоглазого старика с тихим властным голосом. “Ками-сама,” – думает он, – “хорошо это или плохо?” Он не знает, но начинает собирать в свитки цветы. *** Вместе с отчётом на стол к Данзо ложится пышный букет. Он глядит на него, как на ядовитого скорпиона: подозрительно и с опаской. Кажется, он даже немного отодвигается от него. Когда Сай выходит из кабинета, Данзо склоняется к цветам, зарывается в них лицом и тянется за запечатывающим свитком. В самом деле, никто же не поймёт, если он вдруг начнёт с букетами расхаживать. Это, на самом деле, именно то, о чём никто не должен знать. *** Сай подходит, и без обиняков кладёт ему голову на плечо, оплетает руками, трётся носом о шею. Данзо тянет его за волосы, заставляет поднять голову, и впервые, кажется, разглядывает его целиком, не как смазанную фигуру без определённых черт. Его почему-то удивляет, что глаза Сая не просто тёмные, а чёрные, как у какого-нибудь Учиха. От сравнения хочется плюнуть всем Учиха в глаз (благо, их всего-то два, а Шин… так, подделка). Сай чуть ли не урчит от такого внимания. Данзо придвигается к нему и целует, неуловимо, почти не-. Ну наконец-то. Дальше не происходит ничего. Разговоры только по делу, случайные столкновения в коридорах, переплетённые пальцы, черноволосая голова, привычно лежащая на облачённое в тёмно-серую ткань плече. В общем-то, ничего больше и не нужно.