...И придёт он в мир, словно безмолвная тень очищения, не страшась ни Бога, ни Дьявола, неся с собой свой крест и свой суд. И пройдёт его карающий путь через каждого человека на сей бренной земле, и будут спасены невинные и будут изничтожены грешники. Никому и ничему не спастись от всевидящего ока, ибо только в Раю или в Аду сумеет обрести он покой...
— Тише, неразумное дитя, тише, не плачь, услышь меня...</i> Всё также тихо в хате. Всё также поскрипывает дверь, всё такая же тьма вокруг. Всё также гремит в беззвучии голос женщины. Всё также нет света, и не только за окном, но и в душах в округе. — Позволь мне рассказать тебе историю старую, запутанную и вряд ли добрую и честную, но зато — справедливую. Послушай же и не перебивай... Давным давно, в те далёкие времена, когда люди только переживали свой рассвет, было двенадцать героев, что защищали нас от зла. Они были святыми, им помогали сами Небеса. Долгое время мы жили в мире и спокойствии. Пока в нашу реальность не прорвались жуткие твари Альтернативья. Более того — воскресли грехи человечества, чистые воплощения ужаса, мерзостные духи-отродья, заражавшие всё, к чему прикасались, собой. Много страшных битв пережили Кардиналы в попытке остановить грехи, но тем всё равно удалось прорваться в наш мир. Гордыня поразила королей и регентов, гнев плотно вошёл в сердце воинов, зависть повисла мёртвым хватом на душах у торговцев вместе с алчностью, чревоугодие настигло монахов, лень же попала во всех. И начался хаос. Было много боли, болезней и смерти. Многие умирали, ещё даже об этом не подозревая... Порок и похоть разрушали души и тела куда быстрее чумы. Людские сердца и души омрачились, и Кардиналы, что когда-то защищали всех и вся, начали истреблять еретиков, на которых указывал Папа. Тогда-то и произошёл рассвет Церкви. Антиутопический рассвет, нужно сказать. Полная власть святых, что только казались таковыми. Их бредовая вера теперь грозила либо поглотить, либо стереть любого, даже короля. Впрочем, тот сразу сбежал далеко-далеко, за тридевять земель, к родственникам маменьки. Кардиналы убивали, уничтожали целые государства в Абсолютном Крестовом Походе, объявленном Папой, едва Грехи прорвались к нам. Теперь исчезло и доверие из людской жизни. Сосед мог обвинить тебя в поклонении Дьяволу, а на завтра твой высохший труп уже обгладывали бы его собаки... Даже в семьях каждый боялся сделать что-нибудь не так. Даже самые близкие друзья расходились и больше никогда не присаживались вместе на одну лавку за выпивкой. И двенадцать героев стали двенадцатью палачами, и ничто, казалось, не могло их остановить...Сто пятнадцать лет назад. Приграничье.
Город горел жутким синим пламенем. Дьявольским огнём, который не гасили ни вода, ни магия. Ещё бы — ведь "благословение", отправленное Третьим Кардиналом, поддерживалось самим христианским богом. Точнее, так говорили в народе и в самой Церкви, но правда это или нет, не известно и по сей день. Рушились здания, под ними все ещё стонали и молили о помощи люди. Те люди, что совсем недавно, всего пару лет назад, отправляли крёстный ход в честь героев человечества. Всего два года назад всё здесь было хорошо. Смеялись дети, хохотали крестьяне, жаловались на жизнь их жёны, улыбались в усы торговцы — так оно было. Простая, ничем не нарушаемая спокойная жизнь, полная лёгкости и желания двигаться дальше. И когда всё изменилось? Когда люди стали бояться друг друга? Когда души погрязли в грехах, как говорят церковники? Или когда человек сам впустил в себя зло? Теперь здесь останется пепелище во имя веры. Папа прислал вместе с одним из Кардиналов маленькую армию — неспособную противостоять мощи короля, но успешно разрубившую на куски гарнизон, вываливший наружу просить искупления. Получили, но не все. Часть оставили помирать на главной площади прямиком на кольях. Кого-то ждёт более быстрая смерть от боли, кого-то — более медленная от огня, уже охватившего здание администрации. А вот и он, главный виновник сегодняшнего торжества. Сам Третий Кардинал — его ещё называют Неистовым. И нет на этом континенте человека более фанатичного и преданного, нежели он. С полной уверенностью в истинности своего учения, Кардинал Святости сжёг уже с полсотни городов и сёл, и ещё ни разу никто не мог хотя бы навредить его воинству. Белоснежная мантия, шарф с золотой шерстяной обводкой — один из отличительных знаков особого прислужника Церкви. Правильное, ангельское лицо, губы, расплывшиеся в улыбке. Он рад, он доволен. Ему хорошо. Еретики сожжены, истинно уверовавшие спасены и уже в Раю. А его работа на сегодня окончена. Точнее, так он думает за мгновение до того, как дым, покрывший вдруг добрую половину города, рассеивается. Перед Кардиналом — около трёх тысяч солдат Веры, верных мучеников, поставивших своей целью служение Богу не крестом, но оружием. Но даже они невольно вздрагивают, когда видят то, что скрывала тьма. Чёрный, потрёпанный, будто пожёванный и облитый смолью плащ. Вскоре становится ясно, что эта ткань — бархат. Такая же остроконечная шляпа. В зубах — дешёвая самокрутка, в глазах — дешёвая издёвка. На лице — поганое выражение твёрдости в мыслях и в свершаемом. В движениях — грациозность и в то же время нелепость, словно умелый танцор специально исполняет роль не дружащего с ногами пьяницы. Вне сомнения, этот человек — еретик, понимает Третий. Он поднимает свою руку и восклицает: — Глядите же, о дети мои! Сия невинная душа была поглощена самим Дьяволом! Да избавим же её во имя веры, о рабы Божьи! Аминь, братья! — А-а-ами-инь! — Нараспев подхватили три тысячи бойцов, словно загипнотизированные сделавшие первый ровный строевой шаг навстречу прокаженному. В их глазах не было ни страха жить, ни страха умереть. Таковы были воины Церкви. Человек останавливается, затем поднимает своё лицо к безмолвным небесам. И смеётся. Сначала смех тихий, слышимый только первым рядам. Но вскоре безумный хохот долетает и до ушей самого Кардинала. — БУ-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! Святой не остаётся в стороне от подобного вопиющего безобразия. Еретик должен страдать, бояться божьей кары! Почему же он не убегает..? Почему не выкидывает свои грязные фокусы..? Нет, возможно, правильней было бы спросить... — Почему его смех перекрывает гул трёх тысяч моих воинов? Почему вы замолчали, братья мои? В чём дело? Или ваша вера не так тверда, как вы клялись? Или вы всё ещё боитесь чего-то мирского? Покайтесь же, и да будут ваши слабости прощены! — ДА, КАРДИНАЛ! "Аминь" вновь гремит пуще прежнего. Но человек, вышедший из дыма, уже прекратил смеяться. Он начинает идти вперёд, на огромную волну облачённых в серые лёгкие кольчуги церковников. И когда до столкновения остаётся всего ничего, он резко вскидывает руку, словно призывая к чему-то. И верующие, что должны были просто смести, раскидать кусочки этого еретика на по ближайшим деревьям, останавливаются. Замирают, смотря в его глаза. В его ухмыляющееся лицо. И тогда он начинает говорить. — Вы, трусы, познавшие власть! Вы, безмозглые фанатики, не видящие ничего, кроме самих себя! Вы взяли на себя ответственность судить тех, кто погиб в вашем святом огне! Вы без суда и следствия убили тех, кто вышел к вам на поклон! Вы вырезали женщин и детей, оставляя своих раненных умирать в обречённом городе! Знаете, что я скажу вам? Вы есть еретики, которых так боитесь. Вы есть страх, что прячется в каждой стоящей предо мной душонке. Вы есть грехи человечества... И до воздастся каждому по свершениям его..! — Замолчи, отродье! Не тебе обвинять святых воинов! Не твоему поражённому язвами телу изгаляться над нашими стремлениями и побуждениями! — Третий Кардинал, какая честь... Сегодня ад поприветствует одного из главных грешников... — Хватит пустых речей, еретик! Благословляю вас, братья! Сотрите это диавольское существо со священной земли! Человек лишь легонько пожимает плечами и лишь добавляет: — Я уже закончил... И тогда начинается бой трёх тысяч бойцов христианской веры против одного единственного восставшего. Никто не знал, откуда он пришёл, откуда взялся, для чего наговорил столько богохульств за одну речь, но все три тысячи были уверенны в одном — он есть зло. Интересно, а что считали те, кто сейчас горел заживо в своём собственном доме? — Я принимаю все ваши грехи и отпускаю их этим клинком. Помолимся же за ваши бренные души на том свете! А-а-аминь! — Как и церковники до этого, он нараспев окончил короткую молитву и чёрным дьяволом обрушился на первый строй. Ни сталь, ни серебро, ни пули не могли поразить этого человека. Из его тела текла кровь, ручьями стекала и пропитывала собой землю. Но он не умирал. Его окружали, раз за разом, пытались отсечь конечности, но он всё не останавливался... Он не сражался — он танцевал свою смертельную партию, не пронзал сердца еретиков ударами меча — лишь доносил Слово до их обманутых, погружённых в хаос душ. Его руки сжимали поочерёдно то рукоять клинка, то пистолет, и раз за разом каждое из орудий отнимало ту или иную жизнь. — Ничто не могло остановить Двенадцать Палачей и армию Церкви, кроме одного существа, но не Бога и не Дьявола. Изначально он точно был человеком, я уверенна, но потом... Потом он стал чем-то другим. Вскоре после своего появления он получил прозвание Тринадцатый Кардинал, но народ, по крайней мере те, кто выжил после встречи с ним, нарёк его Кардиналом Сином. Безумный фанатик, что вырезал целые сёла, мирно стоявшие где-то в глубине страны, убивал за малейшее сомнение в вере. Поговаривают, что когда-то он был священником в обычном городе, на который пала карающая рука Папы в те далёкие годы. Кто-то называл его Дьяволом во плоти, кто-то — настоящим божественным духом справедливости, но единого мнения среди людей не было. Знай же, что был он и впрямь безумец, но только до тех пор, пока в его судьбу не вмешался ещё один человек. До этого Тринадцатый Кардинал был известен лишь как истинный Дьябло, карающая длань Господа, что очищает всё вокруг. Точно можно сказать лишь то, что если бы не он и ещё несколько героев, то мы бы никогда не преодолели смутные времена. Но он не был героем, о нет, только не он. Даже пьяный рыцарь, продавший последний кинжал, и то в нём больше героического, нежели в Кардинале Сине. Он был Меньшим Злом, которое выбрали люди. Ибо на другой чаше весов стояла судьба всего мира. Пожертвовать чем-то столь большим человечество не могло. Всё поле перед городом усеяно трупами. На лице каждого застыло выражение безмолвного ужаса, словно перед смертью он познал невыносимую тяжесть своей вины. Кто знает, было ли это действительно так? Живых свидетелей, чтобы рассказать, уже не осталось. Син убивает без жалости, но с вечным несущимся над всей битвой смехом. — Не... Не может быть... Да кто же ты такой? Человек? Нет, только нечисть способна одолеть святое воинство. Изыди! Поди прочь! — Третий Кардинал выставляет вперёд золотое распятие, которое испускает яркую вспышку, а затем мгновенно чернеет. Однако фигура впереди не обращается в прах, наоборот, до церковника вновь доносится этот безумный, уже успевший вгрызться в сердце мёртвой хваткой, смех. — БУ-ХА-ХА-ХА-ХА! Святой отец, что же вы так неискренны в своих желаниях! Упадите на колени и молите Господа, дабы он даровал вам ангелов, что покарают меня, раз я такой отвратительный еретик! Дерзайте, Кардинал! Почему же вы молчите? Почему с ваших губ не слетают слова священных текстов? Спина упавшего на четвереньки Третьего упирается в крепостную стену. Даже сквозь одеяние она жжёт прямо до кости, но палач Церкви не чувствует этой боли. Он чувствует другую — ту, что льётся сквозь взгляд человека прямо ему в душу. Ту боль, что буквально разрывает его на части изнутри. Он пытается сопротивляться — но боль лишь усиливается и достигает каждой клеточки тела. Извернувшись, он, хрипя, вываливает подходящему человеку свою последнюю попытку сделать хоть что-то: — Т-ты... Е...Еретик... Я, Третий Кардинал, именем Папы, пров-в-вожу обряд очищения... — Словно в полусне святоша машет почерневшим распятием перед медленно шагающим тёмным бархатным одеянием. Пару секунд фигура всё также смотрит на него. Без жалости, без малейшей тени сострадания или сожаления. Затем раздаётся всё тот же безумный смех. — Запомните моё имя перед покаянием, греховный святой отец. Запомните и расскажите обо мне Дьяволу, что встретит вас у ворот в Ад. Скажите ему, что я приду. Когда-нибудь я приду. И пробегу все девять кругов, словно гимнастка по узенькой досочке... Имя мне — Син. Я — ответственный за все ваши пороки, за все ваши грехи, люди. Вы можете называть меня безумцев, сумасшедшим, осквернённым, поклоняющимся Сатане. Вы, грешники, можете говорить что угодно... Но ваш исход в любом случае будет один. Понимаете, о чём я, Третий Кардинал? Из леса вдалеке раздаётся волчий вой. Он заглушает хруст шейных позвонков, хриплый, тоскливый вскрик и небольшой хлопок, с которым складываются здания за крепостными стенами и с которым город прекращает своё существование. Грешники и невинные, свои и чужие, родные и иноземцы — никто не стал разбираться, их просто убили во славу господа. Фигура в бархатном чёрном одеянии усмехается, затем одной рукой стаскивает почерневший от дыма шарф с шеи мертвеца. Затем надевает его на себя, закинув концы назад. И не видно ни проблеска золота. Только бесконечная тёмная ткань. Такое же бесконечное покаяние и такая же вечная справедливость. Его нарекли Тринадцатым Кардиналом, Кардиналом Сином. Но если все остальные были воплощением всего святого, доброго и светлого, то Син вобрал в себя семь смертных грехов. Он сошёл с ума, но не сошёл с пути. Его вера осталась для него единственным светом в абсолютной темноте. Так он и появился, из ниоткуда, никем и ничем, кроме справедливости, не ведомый. Неся смерть всем, в чьей душе появилась тьма, будь то святой, король или обычный крестьянин. Таким был Тринадцатый Кардинал Греха, и путь его являл собой поле боя, на коем ровными штабелями лежали мёртвые еретики, на котором лилась их нечестивая кровь. Поле боя, на котором была одна единственная Абсолютная справедливость. Бога или Дьявола, решай сам. О том, что с ним произошло, можно рассказывать бесконечно долго. Но ещё дольше будет повесть всего его пути с самого начала, с того самого городка, у которого он сразил Третьего Кардинала и его святую армию. Я никуда не тороплюсь, да и ты, как я смотрю, всё ещё не спишь, а потому выслушай и следующую часть моей истории... И запомни — он никогда не трогал невинных. Ни разу за весь свой долгий крестовый поход он не поднял своё оружие против того, чья душа была чиста. Другой вопрос в том, все ли души, что встречал, были столь нетронуты? Подумай и скажи, едва я замолчу — в чём же заключалась справедливость этого странного человека..?Четырнадцать с половиной лет назад. Село Смоленское, что близ границы.
Син постоянно в дороге. Кардинал Греха никогда не стоит на месте — иначе грешники могут испортить ещё одну невинную душу. Он видел, как это делается. В неё буквально помещают похоть и разврат. Ужасные, нечеловеческие вещи. Но Кардинал лишь смеялся каждый раз, смеялся, когда убивал тех, кто свершил это со святой девой, и её саму. Никакой жалости к еретикам и предавшим Его. И всё также звучал безумный смех, бессвязная молитва и дьявол в чёрном бархате, коротко перекрестившись, шёл сеять семена веры в сердцах её потерявших. Разумеется, не стоит и уточнять, что сопровождалось это вырыванием тех же сердец голыми руками. Он был силён, гораздо сильнее любого из смертных. Он в совершенстве владел искусством манипуляции разумом, а также всеми известными видами психологий. Но он никогда не применял их, потому что грешники не заслуживали слов, предназначенных для людей. Он был ловок, хитёр и чувствителен к любым опасностям. Син чувствовал любой более-менее сильный грех в радиусе километра, а уж вблизи легко говорил о том, что, когда и зачем еретик предал Господа в очередной раз. А уж различная нечисть и нежить бежала с его дороги как можно дальше, но он находил её и убивал. Раз за разом, с тем же смехом кромсая издыхающее тело монстра, чудовища, демона. И вот, его путь привёл к одной из приграничных деревенек. Грехи здесь имели странный, словно приглушённый, запах, а вот люди ощущались совершенно однозначно — еретики. Причём еретики убеждённые, хотя для Кардинала не было и нет разницы, насколько человек ушёл от бога в своей душе. На улочках здесь пустынно, редко встретишь одинокого работягу, батрачащего у себя в огороде. Единственные оживлённые места — церковь и таверна. Причём последнее заведение находится в куда более хорошем состоянии, нежели первое, несмотря на всеобщую религиозность граждан. Кардиналам и священникам больше не верят. С одной стороны это правильно, с другой же... А во что тогда верить? В неизбежность конца? Не до этого простым умам крестьян, ох не до этого. Им — до урожая в этот год, до пары медяков, заработанных на базаре, до шикарной бабищи из маленького бордельчика, до крепких рук соседа... Син шёл мягкой поступью, проводя кончиками пальцев по стенам домов, проплывавших мимо. Словно пробуя новую местность на вкус. Судя по несдерживаемой улыбке во всё лицо, ему понравилось то, что почувствовали руки. Никто не знал, о чём думал Тринадцатый Кардинал в тот момент, но легко было догадаться о том, куда пойдёт человек веры в первую очередь. Конечно же в питейное заведение, расслабиться и подцепить монашку, решившую попробовать запретный алкоголь. Ужасный, ужасный и греховный мир, полный не менее греховных людей — такой была земля, по которой ступал Кардинал. Его долг — очистить её, придать священному огню всё гнилое и чёрное, что только есть в людях. Но в отличие от бывших героев Церкви, для Сина не было невинных и виновных. Только грехи и их искупление. Двери распахнуты, внутри призывно играет лихая народная мелодия, а какой запах — ммм! Разве что мертвец прошёл бы мимо с вечным протяжным "Мозги-и-и...". А вот человек с дороги точно бы зашёл хотя бы поздороваться, да новости узнать, что да как, у кого с кем, всё в таком духе. Правда, увидь хозяин сей таверны фигуру, приближавшуюся ко входу в его маленькую обитель выпивки и раскрепощения, то мигом бы сбежал через чёрный ход. Но хозяин, на счастье, был занят — выпивал вместе с друзьями в своей особой комнатке на втором этаже. Син всё таким же лёгким, ни сколько не выдающим тяжесть снаряжения под тёмным бархатом шагом прошёл прямо на середину всей залы, один раз обернулся вокруг своей оси, один раз опустился и поднялся на пятки и наконец, начал, потягивая звуки, словно читая нараспев молитву. — Дорогие грешники, ублюдки и выблядки, а также прочие упыри сего замечательного заведения! Скажите мне, ради чего вы пьёте? Из-за какой такой беды вы глушите своё несчастье на дне кружки? Что, корова издохла, милсдарь пятый стол, лавка у стены? Али жена опять к соседу "звёзды посчитать" уходила, сударь у окна? — Он всегда делал так в людных местах, даже в детских домах среди сирот, даже в церквях... — А вам чегось, святой отец? Хотя какой святой... Ты же даже на отца-то не похож, молокосос! В нашем селе церковников не жалуют, верно я грю-то, а, народ? — Вслед за вставшим "сударем с женой и звёздами" сразу же обрушился гул одобрительных голосов. — МУ-ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! Все замолкают, едва тёмная фигура складывается пополам от смеха. — Чего смеёшься, балалайка бесструнная? — судя по тону, это было очень страшно оскорбление, поскольку в застывшей словно кисель таверне всё равно пронеслась парочка "ха-ха". — Да так... Несмотря на то, что пару секунд назад люди были готовы насадить Сина на вилы, сейчас на их лицах чётко читался животный страх. Что-то в этом вполне обычном безумном хохоте отпугнуло их, заставило вставших присесть обратно, а потянувшихся за оружием — забыть про него. Син вскинулся, выхватил один из своих пистолетов, направил его на вставшего и, не раздумывая, нажал на курок. Грохот оглушил всех, но не менее сильно по душам ударил ужас. Довольно долго каждый здесь грешил. Грешил в мыслях, грешил в подворотне, грешил дома. И каждый из здесь присутствующих вдруг понял — пришла расплата. Они ни за что не забудут улыбающееся лицо тёмной безумной тени, что оборвала их жизни. Что заставила их заплатить по счетам. Ибо воздастся каждому за дела его... — А-а-а-а! Бежим! — Спасайся кто может! Крики и грохот переворачиваемой мебели. И вновь его голос, затмевающий всё вокруг: — А-а-а-аминь! Тринадцатый Кардинал вновь хохочет. Для него эти звуки — музыка для ушей, ведь они сопровождают очищение грешников, их прощение. Выстрелы же — длань Господня, пули — его плоть. Только так и никак иначе. Помещение окропляется кровью. Она повсюду — на стенах, на столах, стульях, многочисленных трупах. Никому не удаётся сбежать от мгновенно перезаряжающих револьверы рук, от всевидящего ока, замечающего сбегающих через окно или дверь на кухню. Каждый здесь заплатил сполна, как и все до них, как и города, да что там — уже несколько королевств покорил Син на своём пути. Такая краткая зачистка стала для него уже более чем привычным делом. И тем не менее, он всё ещё не был удовлетворён, как тогда, когда переламывал шею Третьему. — Я ещё не закончил. Вы слышите меня, половые крысы, что притаились в комнатах наверху? Я иду за вашими душами! А-а-аминь! Но прежде, чем нога в чёрном сапоге встаёт на деревянную ступень, до Тринадцатого Кардинала доносится пронзительный женский голос. — Не смейте убивать этих людей! Он замирает. Впервые кто-то столь открыто сопротивляется ему, особенно после слухов, активно пробежавших по всей стране. Но в этом голосе ему слышится что-то другое, нечто более чем просто "противостояние". Кажется, словно обладатель против самой справедливости, что несёт Син. Тогда он оборачивается, не глядя выбрасывая вперёд руку с пистолетом. И вновь замирает, когда обнаруживает, что внезапно вторгшимся оказывается сестра, вероятно, из церкви неподалёку. Монахиня одета в простую серую робу, но это не мешает ей стоять прямо и гордо, а лицу — выражать свой гнев и возмущение. Кардинал опускает своё оружие, затем, ехидно улыбнувшись, спрашивает: — И почему же я должен прекратить очищать души этих... Людей? Она смотрит ему прямо в глаза, несмотря на алый блеск, что пугал даже королевских особ. Её лицо можно назвать прекрасным — и это настоящая, истинная святая красота, в отличие от маски Кардиналов, что прячутся под ней, как под плащом, скрывающим натуру. Лживую, грязную, отвратительную натуру. Но вот что ответила ему вошедшая: — Потому что это не очищение! Это... Резня, безумие, извращённая фантазия! Неужели вы не ведаете, что творите? Они не заслужили смерти! — А ты так уверенна? Каждый из них знал, что грешит. И каждый поддался ему, этому греху! Так это было, и я не отступлюсь от своих слов. — Тогда я не дам вам пройти дальше! — И что же ты сделаешь? Одна да против вооружённого воина в доспехах? — Вы... Вы же святой отец, так? Я отлучу вас от церкви! Тогда вы не будете иметь права на всё это! Он задумывается. Всего на мгновение, но и этого хватает. Это может стать проблемой, понимает он. Однако Син не может просто очистить душу этой девушки, ибо он видит, насколько она чиста. Пат. Ничья. Он не может пройти дальше, он не может уничтожить невинную душу. Но грешников необходимо заставить заплатить. Что же делать? — Хорошо. Я отступлю, но с двумя условиями, святая дева. Ты согласна? — Позвольте мне выслушать их для начала, святой отец. Её голос не дрожит и не сбивается. Он действительно готова идти в самый ад ради тех никчёмных еретиков, что в порыве паники откупорили одно из самых дорогих имеющихся вин — уже пошёл запашок — и разлили на троих... Нет, четверых. Но зачем? Почему она не согласна с тем правосудием, что вершит Син? Неужели это так сложно понять? Отчего святая дева сопротивляется ему, провозглашающему суд? Он делает к ней шаг, пряча пистолет и клинок на свои законные места — кобуру и ножны. Затем наклоняется, оказываясь с ней на одном уровне, снимает свою шляпу и кланяется. — Грешники назвали меня Син, госпожа. И моим первым условием будет ваше имя. Она опешила, и он отчётливо это видит. Но вида не показывает, только едва слышно усмехается. — Меня зовут Мэри. Я служу церкви, что неподалёку. Монах, читавший молитвы в ней, сбежал, едва услышал про вас. Должно быть, знал, кто именно идёт сюда... — Очень приятно, Мэри. Пусть вас не смущает то, что произошло сейчас здесь — я лишь человек, что платит людям за дела их, как по Библии. — И каким же будет ваше второе условие? — Пойдёмте со мной, сестра. Вы — первая и единственная чистая душа, что я нашёл за всё моё путешествие, а потому я не могу просто оставить вас рядом с теми... Живыми, что наверху. Она растерянно мотает головой. — Нет, я не могу. Моё место здесь, при этой церкви, при этих людях. Тогда Син саркастично вываливает ей то, что понял, едва пройдя мимо церковных стен. — Около семи человек уже рассматривали вас как объект своих утех. Ещё трое желали на это посмотреть. — Всего лишь низменные желания, которые нужно подавлять. И я могу убедить людей сделать это! — Я не закончил, — остановил он начало её пылкой и, без сомнения, полной гордости за себя речи. — Одним из них был монах, которого вы упомянули. Мэри замирает. В её глазах видны страх, боль и отчаянье. "Хм... Она не хочет замечать очевидного? Или не может понять, НАСКОЛЬКО грешны те, кто окружает её?" — проносится в голове Тринадцатого Кардинала, а затем он решает перейти в дальнейшее наступление. — И что же вы будете делать, святая дева Мария? Согласитесь ли пойти со мной, дабы сеять ужас в порочных сердцах, дабы очищать эту землю? Или же останетесь здесь, дождётесь моего ухода и будете развращенны теми, кого пытались защитить? — Я... Дайте мне подумать. Он картинно кланяется, надевает шляпу обратно и ловко присаживается на одну из не переломленных пополам лавок. Проходит пять минут, десять, пятнадцать, а сестра всё также неподвижно стоит перед лестницей, сложив руки на груди. Ей тяжело, как только может быть чистой душе, поставленной перед тяжёлым выбором. Но Кардинал шёл на этот шаг не просто так — ему почему-то хотелось посмотреть, повлияет ли присутствие ещё кого-то рядом с ним в вечном пути справедливости. Наконец, Мэри заговорила. — Я пойду с вами, святой отец. Но вы не тронете этих людей, иначе я наложу на себя руки! — Я не позволю! — Я... Я могу просто перестать дышать! — Чёрт... Безумство, ранее так и грозившее перелиться через край его глаз, куда-то улетучилось, да и в сестре гнева больше не осталось. Одновременно и независимо друг от друга они решили придти к компромиссу. — Зовите меня Тринадцатым Кардиналом, святая дева. Что ж, хорошо, я готов пойти на обмен. Осквернённые души на одну. Вашу. Она легонько вздрагивает, а затем произносит тихое "да". Проходит, некоторое время, и Кардинал встречает святую деву на окраине. В его руках уже сверкает клинок, но незнакомая с повадками Сина Мэри испуганно спрашивает: — Вы... Убьёте меня? — Мне казалось, вы сразу поняли, что я не собираюсь так поступать. Не стоит бояться, я готовлю сталь для тех десятерых грешников, что притаились под пологом темноты метрах в ста отсюда. — Хорошо, раз так. И, позвольте? Спасибо. За то, что верны своему слову. Этот разговор они ведут, уже оставив село за спиной. Конечно, святая дева и знать не могла, что от той деревни УЖЕ осталось одно лишь пепелище. Кардинал никогда не изменял своему слову, это правда... Он не тронул тех людей. Но вот огонь, тот самый, что полгода назад спалил один приграничный город-крепость, мог касаться кожи грешников сколько угодно. Очищение. Справедливость. Кара. Суд. Иначе — никак. Помимо своих умений и невероятной интуиции, Кардинал становился сильнее с каждым еретиком, разделившимся с телом через его руки. Третий из палачей стал лишь началом кровавой резни, что прокатится через все королевства, и пройдёт через каждого человека, от мала до велика. Они движутся вперёд, и через пару часов пути они встретят свой первый город. Первое поле битвы двух не то слишком похожих, не то слишком разных половин. Он будет лгать, предавать и льстить, всё ради своей Истины. Она будет сопротивляться и пытаться пробить эту пустую лицо-маску, похожую на те, что носят все остальные Кардиналы, с единственным отличием. Она и есть натура Сина. Его смех, его жестокость, его жажда крови, его фанатичность, его преданность — всё. Но так ли это? Ещё недавно, в таверне, девушка и думать не могла о том, что вскоре пойдёт куда-то с человеком, подобным сей персоне. Ох и не лёгкая её ждала судьба... Сколько всего ей предстоит выслушать, сколько всего предстоит выдержать, а всё ради цели... Вот только какой? Направить лишённого разума человека на правильный путь? Решить для самой себя — а что же есть Добро, а что есть Зло? Или же, в конце концов, остановить святого, грозящего стать ещё большим Дьяволом, чем Двенадцать палачей? Обо всём этом я поведаю тебе следующей ночью. Закрывай глаза и засыпай. Спокойной ночи, дорогой. Спи крепко... И верь. Верь в то, что твой покой охраняет Тринадцатый Кардинал Греха.