О фригидности и желании

Иди. Ко. Мне. Кажется, это бормотал Драко вчера, когда увидел ее в дверном проеме. Когда увидел и вдруг понял, что наглухо погряз в дерьме, которое свалилось на него за секунду. В самом прекрасном дерьме, которое стояло в шортах (Мерлин, если это можно так назвать) и непонятной майке, которую хотелось смять зубами, чтобы эта тряпица не закрывала острые кости. Мерзкие, острые кости, которые уже давно должны были прорвать эту кожу. Такую-белую-черт-возьми-кожу. Иди. Ко. Мне. А потом они встретились руками, губами, пили друг друга по капле, зная, что утром будет пятница, Хогвартс и Пэнси, льнущая к нему так неправильно, так тяжело. И Поттер. Конечно же тысячу раз Поттер. Поттер, который будет обнимать ее за плечи за завтраком, который будет подавать ей булочки и улыбаться, как идиот. Но это будет только в пятницу. И вместе падали и утопали во всем происходящем, на считанные часы забывая о Метке, ее ебаных мальчиках, его шлюхах и учебе. Забывая обо всем, кроме того, как удивительно важно было целовать ее за ухо и говорить губами что-то совершенно неясное. То, за что он еще обязательно пожалеет. Но не сейчас. Сейчас. В эту секунду она сидит в гостиной Гриффиндора и пытается объяснить глупому Уизли новую тему по З.О.Т.И., которую он, конечно же, так и не сможет понять. Грейнджер непременно хмурит брови и слегка постукивает указательным пальцем по столу, так, как она обычно делает, когда злится. Кажется, пришло время считать прожилки между плиткой на полу. Это помогло отвлечься ненадолго. Через шестьдесят четыре прожилки послышался звук двери. Через семьдесят вошла она. — Не думал, что Уизли на то, чтобы оприходовать такую, как ты, хватило двадцать минут. Хотя, что уж таить, я вообще ставил на пару минут или на то, что у него вовсе не встал. Ее чертов рот так ужасно скривился. Будто ей плюнули в лицо. В такое худое, черт возьми, лицо. Живот парня неприятно скрутило. Конечно, это не из-за нее. Куда там. Это все домовики Хогвартса с их мерзкой едой. С такой же мерзкой, как и все в этом комнате. — Что ты несешь, Малфой? Я объясняла ему домашнее задание, — она сделала вид, будто не заметила оскорбления. Ну да, конечно. По ее глазам видно, что она бесится. — Рон сказал… — Рон сказал, — произнес Драко с такой же интонацией, что и она, — мне плевать на то, что сказал твой мерзкий Уизли. Я больше не намерен находиться здесь. Не намерен. Ну да, как же. — Прекрати нести ерунду, я ни за что не поверю, что после всего того, что было, ты просто так прикроешь эту лавочку из-за моего лучшего друга. — Что было, Грейнджер? Фригидные трахи и твое костлявое тело? Или может адская боль от Метки? Или этот-твой-Рон-милый-я-так-люблю-тебя? Да мне откровенно плевать на тебя и на все, что здесь происходит. Выметайся отсюда вон, чтобы я не видел твою мерзкую гриву. Выметайся. Он сказал ей выметаться. Да, он все правильно сделал, только вот почему ощущение, что живот кто-то заживо сжирает изнутри? — Хорошо, я уже ухожу. Только знай, что отныне не будет ни одного «фригидного траха» и взгляда. Дверь хлопнула. Драко закричал. *** Он сидел в своей комнате и молча смотрел на дверь, ведущую в их общую ванную комнату. За стеной кто-то настойчиво хлопнул дверью и начал шуршать одеждой. Мысль о том, что было бы неплохо поразвлечься сейчас, пришла сама, и рука Драко неосознанно начертила заученную в четырнадцать лет руну, заставляющую стены становиться прозрачными. А она, разъяренная до потери пульса, подошла к душевой кабинке. Он наблюдал. Наблюдал, как ее тонкие пальцы обхватывают пуговицы сарафана и понемногу открывают взгляду тонкую шею. Мерлин, слишком тонкую. Сарафан медленно скатывался с тела. А потом он увидел плечи и острые выступы ключиц. Огромных и так сильно выпирающих, что становилось страшно. Девушка развернулась спиной к двери и легко выскользнула из сарафана полностью, оставшись совершенно нагой. Никакого белья. Так не по-грейнджерски. Взгляд парня скользнул по узким костлявым бедрам и слишком маленьким ягодицам. Такая ужасно плоская, совсем неприметная. И, конечно, у него стоял. Как всегда при виде ее самого уродского тела. С этим нельзя было ничего поделать. Это было до ужаса больно терпеть. Хотелось сорваться, залезть к ней под горячие струи воды (он даже не сомневался, что она поливалась кипятком) и целовать острые колени. Просить прощение за то, что назвал секс с ней фригидным, потому что он нахрен не был таким. Потому что это было лучшим, что с ним случалось. Признавать это было так больно, так мерзко, что парень сам не заметил, как сильно сжал кулаки. Он хотел ее до дрожи в коленках, до ужаса, до желания суициднуться прямо здесь. А она стояла под струями. Тонкими ножками она делала маленькие шажочки на месте, отчего ее ягодицы слегка двигались. А потом вдруг повернулась к нему лицом. И от вида ее чертовой груди захотелось умереть. Или кончить себе в кулак, как подросток. Он хотел ее самым бесстыдным образом. Он хотел ее в душе, на кафеле, на своей кровати, хотел, опрокинув на диван, заставив держаться за камин. Он хотел ее всю. Хотел быть ее кожей. Хотел заменить ее грязную кровь. Он знал, что она делала это специально. Он знал, что она чувствовала его взгляд. Иди. Ко. Мне. Она видела и специально проводила мокрыми руками по шее, вниз по плечам к груди. Как он мог назвать ее фригидной? И вдруг его пробило. Она взглянула ему прямо в глаза и, закусив губу, дотронулась до темных сосков. Полное ахуение. Он сам не понял, когда прошептал знакомое заклинание и открыл в дверь, когда прямо в одежде залез к ней под струи воды, когда прикоснулся рукой к ее лицу, легко убрав тонкий и мокрый локон за ухо. — Не подходи. Я фригидна. — Да? Разве? Драко дотронулся до ее впалого живота. Она вздрогнула, но ничего не ответила. А рука спускалась вниз, накрывая тяжелой ладонью лобок и надавливая пальцем в район клитора, слегка массируя его. Драко обхватил другой рукой одну ее грудь, мягко поглаживая сосок. — Ты хочешь меня. Такая как ты не может быть фригидна, я отказываюсь от своих слов. Она усмехнулась и сделала шаг к нему, слегка разведя ноги в стороны, давая простор для действий. Грязная сука. Он почти чувствовал, как ее мерзкая кровь бежит по венам, как пульсирует в такт его движениям. И от этого напрочь сносило крышу. Он хотел ее до боли в теле, до скрипа зубов. Хотел такую: открытую для него, тяжело дышащую, горячую. Такую охренительно подходящую для него всем своим существом, своей худобой, своими-такими-впалыми щеками. Он не заметил, когда его рука поднялась к ее лицу, обведя пальцами выпирающую скулу. Такая до ужаса прекрасная, такая тоненькая, что сносит крышу. — Ты самое ужасное, что случалось со мной. Я хочу тебя. И его руки вдруг подхватили ее под острые коленки и вытащили из душа. Он нес ее в свою комнату, как самую дорогую ношу в мире, как самый хрупкий дар. Она стояла перед ним совершенно нагая, возбужденная и мокрая. И он падал. Падал в ее объятия, целуя каждый сантиметр ее кожи, собирая губами влагу. Как он мог сказать ей, что не хочет здесь быть? Как он мог кричать, что может отказаться от этого всего: от этих рук, губ, от маленькой груди, призывно прижимающейся к нему. И было дико непонятно, почему он так тянется к ней, так боится отпустить. А она тянулась к нему руками, обхватывая его лицо тонкими пальцами, прижимая еще сильнее к себе. Она направляла его голову прямо к ключицам, таким острым, что на секунду ему показалось, что они оставили след на щеке, когда он касался влажным языком впадину меж них. И это выглядело так охренительно правильно, так эстетично, что хотелось оставить этот момент не то что в голове — в коже. И Драко валил ее на ковер, прижимая всем телом к мягкому ворсу, обводил языком выступающие ребра, от которых просто сносило крышу. Ее худоба сыграла с ним злую шутку — она пленила, взрывала мозги и вызывала пульсацию внизу живота. Он хотел вытрахать каждую ее косточку. Каждую впадину. Она стонала под ним так тонко, так болезненно, когда он судорожно двигался в ней. Гермиона хотела больше, глубже, так, чтобы казалось, что он вот-вот прорвет ее. А он давал ей это — двигался теперь медленно и глубоко, целуя чуть ниже уха, слегка всасывая мочку, с силой стискивая пальцами ее тазовые косточки, насаживая на себя еще сильнее, и рычал ей над ухом. Она обхватывала Драко внутри так сильно, что не было и мысли, что она создана для кого-то еще. И он падал и падал, так прекрасно кончая в нее, прижимал ее к себе, чувствуя, как ее нутро пульсирует. — Гермиона… А дальше он не разобрал ни единого своего слова, но он вдруг понял, что наглухо пропал. Но эти слова были такими важными сейчас. Как и ее губы на его. *** Ее голова покоилась у него на плече, а дыхание было таким призрачным, что Драко в какой-то момент показалось, что с девчонкой случилось что-то неладное. Парень тихонько, аккуратно перебирал ее кудри свободной рукой и удивлялся тому, как же ей, наверное, тяжело таскаться с этими волосами. Он знал, что Грейнджер тихо спала, утомленная забавой, и потому мысли о том, что она что-то чувствует сейчас, не возникало. Пожалуйста, не нужно, Драко… Он почти слышал ее голос у себя в ушах. Такой, от которого его колени как-то сами собой подогнулись, и парень упал на пол у кровати, на которой сидела Грейнджер. Ее ноги были спущены на ковер и слегка раздвинуты, отчего немного было видно темные складочки. Грейнджер, будто ища опору, блуждала руками, согнутыми в локтях, по кровати. Я не хочу, чтобы тебе было неприятно. Дура, какая же она, черт возьми, дура. Он был готов отдать все, чтобы почувствовать слегка солоноватый вкус на своих губах. И когда он невесомо поцеловал ее в согнутое колено, мягко разводя ее ноги, Грейнджер тихо так выдохнула, будто он делает для нее что-то удивительно важное. Губы Драко медленно проложили дорожку поцелуев по внутренней стороне бедра и аккуратно, будто боясь навредить, накрыли чувствительную плоть. А дальше — взрыв. Просто вынос чертового мозга. Сдвиг по фазе. Ее тело так неправильно, так пошло изогнулось под ним, что Драко мог поклясться в том, что готов делать это каждую секунду, только бы слышать, чувствовать, как судорожно сжимается ее грудь. Потому что, черт, это было так охуительно-прекрасно, что Драко почти чувствовал, как его член наливается с каждой секундой все больше и больше. С каждым движением его языка, с каждым слабым посасыванием, девчонка взрывалась. Ее руки уже давно соскользнули, и сама Грейнджер лежала на спине, слегка подрагивая, и все еще пыталась уцепиться за простынь в поисках опоры. Драко чувствовал, как на языке остаются немного вязкие, соленые следы ее возбуждения, и от ощущения этих капель ему начисто сорвало крышу. Он уже не отдавал себе отчета о том, что происходит, просто идеей фикс на тот момент стала мысль о том, чтобы довести ее до оргазма. Драко намеренно увеличил давление на клитор, сильнее начав посасывать его. Зубы парня уже свободно и неосознанно прикусывали тонкие складочки, отчего тело девчонки выгибалось как ненормальное. Одна его рука поднялась вверх и легла прямо на клитор Гермионы, а другая обхватила саднящий тупой болью член. Он крепко зажмурил глаза, когда его рука в первый раз скользнула вниз, к основанию члена, а его стон слился с ее. И все. Он почти ощущал эти волны бесконечного жара, исходящие от этого маленького тельца на кровати, отчего рука его еще быстрее двигалась на члене, а язык лихорадочно проходился по ее промежности. Грейнджер уже не стонала, только сипло что-то выла-кричала, видно, охрипла или устала. Однако все ее напряжение отдавалось крупной дрожью в ногах. Ее колотило всю, и Драко понимал, что девчонка продержится всего минуту отсилы, и потому еще яростнее заставлял себя двигать пальцем на клиторе и языком чуть ниже, у самого входа. То, как она кончила, он ощутил почти сразу же. Просто вдруг его язык, зажатый в кольцо тугих мышц, начало сдавливать, а под пальцем, массирующим плоть, разрасталась дикая пульсация. Пожалуйстапожалуйстапожалуйста, Драко! И этот дикий крик выбросил его за грань. На пол тяжелыми каплями падала его сперма, а ноги предательски дрожали. Он кончил вместе с ней, в одну же секунду, находясь вне ее, но в тоже время как никогда близко. Драко все еще чувствовал слабую дрожь в ее ногах, замечал, как тяжело вздымается ее грудная клетка. Он усмехнулся, когда Грейнджер предприняла слабые попытки опереться на руки, которые совершенно ее не держали, и тяжело упала рядом с ним на колени. Чтобы быть на одном уровне с ним. Чтобы быть воздухом, светом, водой, всем, чем, блять, угодно, только бы он понял, как она счастлива сейчас. Колени ее вымазались в свежей сперме, но она упорно не обращала на это внимание. Перед тем, как поцеловать его, она сдавленно прошептала: «Спасибо». *** Из сна его вытащил тихий голос, почти срывающийся на каждом звуке: — Драко, я очень есть хочу. Прошептала так слабо, что заставила улыбнуться. Он медленно открыл глаза и посмотрел на девчонку. Она лежала рядом — такая хрупкая и довольная, как кот. Ее глаза всё еще были подернуты дымкой удовольствия, а на губах играла смущенная улыбка. Грейнджер слегка приподнялась на локтях и посмотрела на него. — Я не хотела тебя будить, но если бы еще немножко потерпела, ты бы проснулся от урчания в моем животике, — ее губы растянулись в улыбке, обнажив острые клыки и чуть крупные передние зубы. «Вспомни, как эти зубы проводили по твоему члену» И сразу же горячим мазком внизу живота прошлось возбуждение. Гребаная девчонка заставляла его хотеть ее двадцать четыре часа. — Хорошо, сейчас пойдем что-нибудь съедим, только оденься, Грейнджер, домовики не будут рады видеть тебя голышом, пусть и в своей собственной гостиной. Она быстро чмокнула его в нос и резко подорвалась с кровати, широко и довольно улыбаясь. Ее руки схватили рубашку Драко, лежащую на тумбочке, и с нежностью натянули ее на тело. Малфой смотрел на тонкую фигурку Грейнджер, завернутую в его здоровенную рубашку, и думал о том, как красиво девчонка сочеталась бы с атмосферой Малфой-мэнора. И отчего-то ему так сильно хотелось улыбаться.