Неукротимый

      Ногти впиваются в ладони, зубы — в костяшки. Только бы не закричать. Дедушка с бабушкой спят совсем рядом, и стены тонкие, и…       Такеру перекатывается на спину.       Тень собирается в углах комнаты — кажется, если закрыть глаза, оживёт и восстанет со смехом. Накроет с головой. Вытрет память начисто, оставив только пепел и обугленные обрывки.       Когда-то Такеру, кажется, был счастливее всех на свете. Вот только это тоже не получается вспомнить, даже если стараться изо всех сил.       Его первый дуэльный диск — подарок родителей. Вспышка в груди — гордость… радость? Папин смех. Мамины сияющие глаза… или чьими они были, синевато-серые, так похожие на его собственные? Памятные фотографии стоят так высоко, как только можно, и раньше Такеру не дотягивался посмотреть… а потом разучился поднимать к ним голову. И теперь, что бы он ни делал, он не может вспомнить их лиц.       Может быть, ему было суждено умереть вместе с ними.       Может быть, это всего лишь тени шепчут ему страшные сказки на ночь. Как всегда.       Не получается до конца увериться, что сгусток темноты в углу не движется, и Такеру держит глаза открытыми, пока не забрезжит рассвет. Солнце не успокаивает, но хотя бы даёт силы продолжать.       (А, собственно, продолжать что?)       Волосы он убирает назад. Себя — в спортивный костюм.       Если высветлить себя достаточно, получится человеческая форма белого шума. Такеру терпеть не может всё, что связано с техникой; но эту идею он даже не то чтобы понимает, а чувствует, кажется, каждой клеткой. Если спрятаться достаточно хорошо — быть не придётся.       Это, на самом деле, ужасно удобно.       Он всё равно не умеет быть.       У него ничего не осталось. Родители погребены в земле, дуэльный диск погребён в шкафу, а его полноправный владелец погиб годы назад. Как? Может, вместе с родителями в той аварии. Может, среди голых стен, в которых не было почти ничего, кроме очков виртуальной реальности.       Клятву не прикасаться больше к картам Такеру держит. Вдобавок он избегает даже обсуждения дуэлей как чумы… жаль, они так популярны. Ну, хотя бы чайки на побережье не кричат ему о составлении колод, известных дуэлистах и прочей подобной ерунде. Он старается не думать о том, что, может быть, завидует способности жить так просто, не тонуть каждый день в водовороте, из которого не выбраться.       Они смотрят на мир прямо и открыто. Они, наверное, даже хотят его видеть.       Такеру зажмуривается, и из темноты под веками выступает смерть.       Он запирает своих демонов так старательно, что иногда ему кажется, что вместе с ними он отбирает у себя что-то ещё.       Но было ли что отбирать? Было ли что-то до?       Глубина его души — такие страшные потёмки, что в них не разглядеть ничего.       Видит он всё хуже и хуже с каждым годом, и, может быть, пора начать носить очки, но вот они-то как раз его выделят — больше, чем он может себе позволить, — и приходится терпеть резь в глазах каждый раз, когда бабушка или Кико всё-таки уговаривают его сесть за учебники. Они волнуются за него, уж это ему хватает совести осознавать. Дедушка, пожалуй, тоже, только по-своему.       Вот только они не понимают. Ни один из них не был там, где мир сужается до голода и страха, где тишина давит на уши так, что хочется кричать, где нет никого, кто мог бы услышать, утешить, помочь…       Неукротимый, душа, мечта.       Флейм ужасно гордится своим именем, хотя никогда, наверное, не признается, насколько. Такеру постоянно забывает про эти значения — быть может, потому, что нет ничего дальше от выросшего Хомуры Такеру, чем «мечта» и тем более «неукротимый»? Даже смешно, насколько они разные, и если он действительно был создан по его образу и подобию, то создавали, если честно, из рук вон плохо.       А потом Такеру понимает. Флейму хватает всего нескольких слов — и там, где другие часами говорили в пустоту, тут же возникает связующая нить. Его союзник… его партнёр дёргает за неё, и стена, что всё это время скрывала Такеру от него самого, рушится вдребезги.       Переродиться — родиться заново — потому что всё это время, считай, и не жил.       Собрать себя из того, чего не было, позволить вдохнуть в себя жизнь.       Он нужен. Он впервые за свою никчёмную жизнь оказался кому-то по-настоящему нужен.       И нужен он не здесь.       Такеру не глядя выкидывает банку геля для волос и спортивный костюм. Кико всё-таки уговаривает его сходить за очками — что ж, может, оно и к лучшему.       В конце концов, вокруг наконец-то есть что видеть.       Ден-Сити — огромный, незнакомый и пугающий, но рядом единственный и верный друг. И, возможно, скоро будет ещё один. На это очень хочется надеяться.       Ему не на что было надеяться уже очень, очень давно.       Новорождённый Соулбёрнер не носит ни пятнышка белого цвета.