Ты околдовал меня с самого начала

Я наблюдал за ним с самого начала, как только ушастый гоблин в колпаке королевского шута, звеня бубенцами, поочерёдно указал пальцем на каждого из Диких, проведя мне короткий экскурс по своим «небольшим шалостям», которые пришлось претерпеть воинам Одинокого Великана за неделю во дворце: мокрые кровати, дохлые крысы, гвозди в сапогах… И всё ведь ради шутки! Тот, на кого я смотрел, казался совершенно непричастным к этому, начисто убогому, и, по моему скромному мнению, абсолютно несправедливому миру. Холодом награждался каждый, кто попадался в поле зрения этих серых глаз, что цветом были схожи со сталью его клинков. В тот день я, не отрываясь, любовался его смертоносным танцем с невидимым для других противником, мгновенными сменами стоек, грациозными ударами «брата» и «сестры». — Сложно было не заметить, что ты смотришь на меня. В упор, словно был намерен дырку во мне просверлить, — Угорь улыбается одними лишь уголками губ, но этого всегда оказывается достаточно для того, чтобы моё сердце, пропустив удар, тут же разгонялось до бешеного ритма, будто я не сидел сейчас напротив гарракца, а бежал самый настоящий марафон. Грешить на предательское сердце я стал с того же дня — каждый раз, пересекаясь с Диким во время путешествия отряда к Костяным Дворцам, оно неприятно сжималось и жгло, а я, прижимая к нему раскрытую ладонь, едва сдерживался от желания вырвать его из собственной груди и растоптать прямо на тракте. Эльфийка лишь пожимала плечами на мою очередную жалобу, уверяя меня в том, что моя самая сильная человеческая мышца в полном порядке, а я лишь накручиваю себя взбудораженным воображением о предстоящем спуске под землю. И я верил ей, шаманке и принцессе Дома Чёрной Луны, не находя других оправданных причин. А затем гарракец, раз за разом закрывая меня собой, с истошным рыком бросался в бой, спасая мою не такую уж и ценную жизнь. — Ты же постоянно попадаешь в переделки, — глубоко вздыхая, Дикий качает головой, — Никакого покоя. Пока арбалет ещё свой зарядишь… Я доверял ему. Тот, кто всю свою жизнь старался сторониться людей и не поддерживать практически никаких контактов — вдруг оказался привязанным к самому хладнокровному и такому же необщительному товарищу. Мне с удивлением пришлось отметить, что, пусть жжение в груди так и не прошло с тех пор, как наш отряд отправился в путь, но чем ближе я находился к этому Дикому, тем легче мне становилось — тогда я всё ещё не мог во всём разобраться досконально. — Я не был в восторге от этого похода, а Рог Радуги вообще представлялся мне чем-то сказочным, так что я мало верил в вероятность его существования. Как и ты, — гарракец рассматривал мои руки, держа их в своих. Он делал это часто — настолько часто, что это походило на какой-то особый шаманский ритуал. Вскоре я смог узнать его ближе, чем все остальные. Отчего он, такой несговорчивый, в не самых располагающих для откровений обстоятельствах, решил поведать о своей жизни — я не знаю до сих пор. Не то чтобы я сильно изумился, когда Угорь приоткрыл мне завесу тайны о своей прошлой жизни… По его манере держаться, норову, да и далеко ходить не надо — навыкам фехтования — довольно многие подозревали в нём дворянское происхождение. Что озаботило меня в крайне высокой степени — так это то, что факт его искренности был мне настолько приятен, что я, чего греха таить, всем своим естеством возжелал остановить время в той тюремной камере. — Потому что это был ты, Гаррет, — отпустив мои руки и поднявшись со своего места, Угорь обошёл стол, за которым мы сидели, и навис надо мной, заставив меня немного смутиться от подобного поведения. Благо, тусклый свет свечи скрывал предательский румянец на моих щеках, — И ты сохранил мой рассказ в тайне. Две недели под землёй, среди костей, тьмы, сырости, голода и неприятных сюрпризов на пути к заветному артефакту, казались сущим адом (в принципе, учитывая глубину моего погружения, это как раз мог быть один из его кругов). Я брёл среди могил и склепов, всеми правдами и неправдами стараясь отогнать дурные мысли о том, что я останусь здесь навсегда, и, как это обычно говорят, больше не увижу солнечного света. Я до сих пор вспоминаю то скопление дверей в Ярусе меж ярусов, и момент, казалось бы, длившийся вечность, когда я, открывая очередную дверь, потревожил несущего стражу Дикого. Видимо, судьба имеет чувство юмора, ведь наткнулся я как раз на Угря, который, возможно, просто услышав что-то, зашагал в моем направлении. Скольких усилий мне стоило не сделать шаг вперёд, сменяя земляной пол Храд Спайна на влажную от ночной травы росу мира наверху. — Знаешь… — гарракец замялся с ответом, а я смотрел прямо ему в глаза, и в них уже давно не было больше той равнодушной стали, лишь горячее плавленое серебро, смотрящее в душу, — Меня просто потянуло в ту сторону. Ночь тихая была, да и кто сунется ко входу в проклятое место, сам подумай? Я шёл, как завороженный, а потом вдруг резко чертыхнулся, будто отгоняя плохой сон. Сны. Часто снились кошмары об Изначальном мире. Пожалуй, они стали моими верными спутниками, ибо посещали меня часто — едва ли не каждую ночь. После пережитого мне потребовалось довольно много времени, чтоб оставить всё позади — это сейчас, рассказывая всё по сотому кругу, я отношусь ко всему с толикой присущей Вашему покорному слуге иронией. «Сказка о Костяных Дворцах Сиалы» или «Наставления начинающему Танцующему с тенями» — именно так Угорь прозвал мои записи, которые никто не сможет прочесть здесь, на Западном или Южном континенте Хары, ведь никто из ныне живущих в этом мире не знает валиострский — первый и ныне мёртвый человеческий язык. — Прошло так много лет, почему ты вдруг снова вспоминаешь об этом? — пальцы Улиса, моего кронгерцога, вплелись в мои волосы, и я прильнул к его руке, блаженно прикрывая глаза, растягивая губы в довольной улыбке. — Потому что это наша история, которая теперь существует и здесь, в нашем новом мире, — я накрываю ладонь гарракца своей, чувствуя жар его кожи, и замираю от его поцелуя в мой седой висок.