Эй, судьба моя!

      Музыка — настолько же реальное, насколько и эфемерное явление. Она может соединять людей, а может и навсегда разделять их пути; может заставлять страдать, а может исцелять мятежные души. Человечество всегда шло с музыкой «рука об руку», и никто бы уже не смог представить мир без этого невероятного, но такого привычного таинства. Казалось бы, понятия несочетаемые.       Тишину нарушили первые гитарные аккорды, и музыканты посмотрели на вокалиста, который уже стоял у микрофонной стойки. Он кивнул им, показывая, что приготовился. Затем Максим Самосват глубоко вдохнул, сосредоточился и почти проговорил, приглушённо, с хитрецой, при этом чуть прикрыв руками микрофон: «Такая вот печаль — Никого и ничего не жаль. Не жаль бродяг в пыли И отчаянной моей любви. Я устал от слёз, От затёртых ясных звёзд. Так устал кричать И лезть в драку… сгоряча!»       Последнее слово было выделено вокалистом особенно сильно, отчего оно приобретало особое значение. Гитаристы тут же подхватили порыв, и рёв их инструментов разнёсся по студии, набирая силу и будто заполняя собой всё пространство. Казалось, что это дикие звери, засидевшиеся без дела, наконец, были выпущены на свободу. Этот звук проникал в самые потаённые уголки, подхваченный ударными, и заставлял сердце биться чаще. Особо чуткий слух мог уловить и глубокий, звучный бас, который задавал настрой и ритм всей композиции. Изначально никто не планировал репетировать так песню, ибо запись была для подарочного альбома, но потом пришла одна идея, и всё закрутилось.       Никто бы в тот момент не догадался, что перед ним стоял, набирая в грудь побольше воздуха и начиная новый куплет, совсем не тот, кого все видели. «Мне снится много лет, Как плыву на древнем корабле. А моря нет давно — Только камни и сухое дно».       Дезмонд отдавался песне целиком. Ему казалось, что он был рождён для того, чтобы стоять за микрофоном. Мелодия лилась будто сквозь само время и расстояние: написанная задолго до появления в этом мире чуждого ему полуэльфа, она отражала всё, что лежало у того на душе. «Все друзья ушли В направлении Земли. Ночь меняет день, И мне душно в пустоте»…       Он действительно задыхался. В его душе, на самом деле, царила давно позабытая пустота. Обречённость. Друзей у Дезмонда никогда особо не водилось, но ради тех, кто был рядом с ним, он готов был горы свернуть. Только вот иногда бывает поздно.       Торвальд тоже мог полезть в драку «сгоряча», хоть и старался продумывать каждое своё действие. Он сражался до последнего. И, в конце концов, ушёл. И Дезмонд ничего не мог с этим поделать. А ведь он пытался. И свято верил, что сможет спасти друга. Воодушевлённый надеждой чародей был уверен, что оказался здесь неслучайно, не просто по воле неудавшегося эксперимента. Но у судьбы были свои соображения на этот счёт. Узнав про Рукопись и её создание, Дезмонд собирался сделать всё возможное, чтобы помочь другу. Однако вскоре выяснилось, что опера, которая должна была спасти Торвальда, оказалось уже написанной, и довольно давно.       Только вот Торвальд так и не вернулся. А это значило, по законам магии, только одно — он не хотел возвращаться. Дезмонд помнил, сколько раз его друг говорил о чести воина погибнуть в «славной битве», даже представлял, что, возможно, об этом сложат баллады. Торвальд хотел совершить что-то значимое, и, казалось, не страшился гибели. Это был его выбор, и чародею, подробно изучившему данный вопрос вдоль и поперёк, приходилось принять его и признать. Он всегда уважал мнение Торвальда.       К Дезмонду подошёл второй вокалист, и вырвавшийся из своих мыслей полуэльф тряхнул головой, поворачиваясь к товарищу своего… Двойника? Они запели дуэтом, повышая голоса и словно соревнуясь, кто быстрее и громче сможет: «Это серьёзно и несерьёзно — Каждому свое: Мерзнуть под солнцем, Греться под дождем!»       Бросив мимолётный взгляд на дверь, Дезмонд увидел, как та приоткрылась. В помещение зашёл мужчина, от вида которого в груди псевдовокалиста больно кольнуло, и он, уже было расслабившись, поспешно отвернулся.       — Андрюха, привет! — донеслось откуда-то сбоку.       Наверняка Лобашёв уже был в курсе всего, ведь Самосват собирался ему рассказать. По внимательному, заинтересованному взгляду, который Дезмонд уловил боковым зрением, он понял, что оказался прав. Ещё бы: не каждый день энийский полуэльф в гости заходит! «Время к закату, И настроение ход меняет свой. И я рад, что я живой!»       И он был рад. На самом деле. И очень скучал по дому. Они, все вместе, через многое прошли. Ему хотелось услышать голос Алатиэль, обнять её, заглянуть в родные глаза и увидеть в них весь свой мир… Дезмонду даже почудилось, что он соскучился по постоянным перепалкам Гилтиаса в обличье кендера и Дрогбара, которого друг так и норовил донимать по любому поводу. Исключительно из дружеской любви, само собой. Даже Ирдиса, с которым они накануне знатно повздорили, ему уже безумно хотелось увидеть и извиниться за свою резкость.       Он отошёл, чтобы перевести дыхание, но вслушивался в слова песни, чтобы не пропустить место, где должен был вступить сам. «Такая вот печаль — Я с души своей сорвал печать. Тревога на душе Мне рисует белую мишень»…       Дезмонд посмотрел на висевшее напротив зеркало, в котором отражалась импровизированная небольшая сцена. И увлёкшийся полуэльф понял, что ему нравилось то, что он видел. А видел он молодого, полного сил мужчину с азартно поблёскивавшими глазами.       Потребовалось время, чтобы эльфийский чародей стал походить на человека с Земли, ведь они с Самосватом отличались друг от друга кардинально. Стричься совсем коротко Дезмонд отказался наотрез, однако они с Максимом сошлись на длине до плеч: так укороченные волосы и смотрелись не слишком по-эльфийски и, одновременно, позволяли скрыть острые уши. Дополнить образ решили банданой, которая на манер налобной повязки смотрелась довольно сносно, как резюмировал сам Дезмонд. Самосват сначала хотел что-то добавить, но промолчал. Не сказать, что его неожиданный гость сильно огорчился.       Они не собирались рассказывать об этом всем. В лучшем случае, им бы просто не поверили, а в худшем — ещё и отвезли бы обследоваться. Такие проблемы никому из них были ни к чему.       Прошедшийся с микрофоном эниец, который уже по-настоящему отрывался и наслаждался процессом, вернулся на место. Он засомневался, но потом плюнул на всё, осторожно поставил ногу на колонку и подхватил слова песни, звучавшие вызовом: «Эй, судьба моя! Чем порадуешь меня? Дай мне новый шанс И пошли мне ураган!»       Песня будоражила сознание, взрываясь внутри сотнями ярких искр. Дезмонд поудобнее перехватил микрофон, скользнув взглядом по кожаному браслету с поблёскивавшими в свете ламп металлическими клёпками, который украшал его правое запястье. На другом же красовалась узорчатая тёмная с красным повязка, которую предусмотрительный полуэльф накануне стащил у Самосвата. Увидь тот же Гилтиас этакое стильное решение нацепить на себя побольше побрякушек, окрестил бы «мадамой», а Максим бы, наверное, открутил уши — чтобы не позорил. Посему хитрый эниец просто понадеялся, что Макс ничего не узнает. «Не пойман — не вор», — так, насколько помнил Дезмонд, говорили здесь? Хотя теперь, скорее всего, «пойман», ибо Лобашёв лично пришёл проконтролировать процесс. Старавшийся следить за собой невольный путешественник, отнюдь, не страдал страстью наряжаться как можно более приметно: это просто помогало переключить своё внимание и отвлечься.       Снова припев дуэтом, и снова воодушевлённый полуэльф видел в зеркале того, кого не видел уже очень давно. Он улыбнулся своему отражению и отвернулся к остальным музыкантам — начался длинный, взрывной проигрыш.       Дезмонд вошёл в раж. Он снова Жил. По-настоящему. Не как раньше, конечно, но ведь перемены были неотъемлемой частью этой самой жизни. Зато теперь он был уверен, что обязательно подойдёт к Андрею Лобашёву, пожмёт ему руку и в красках расскажет и про живописную Энию, и про строгий, величественный, не менее прекрасный Ксентарон. И про замечательного человека, с которым бывшему изгнаннику посчастливилось встретиться когда-то. А ведь в этом была и заслуга вокалиста, в том числе. И, если когда-нибудь вдруг появится возможность, всё же, помочь другу, и он сам этого захочет, Дезмонд был и будет готов это сделать без промедления. На душе метавшегося в раздумьях чародея стало чуть спокойнее. «Это серьёзно и несерьёзно — Каждому свое: Мерзнуть под солнцем, Греться под дождем!»       Вокалисты стали друг напротив друга и, встретившись взглядами и едва заметно ухмыляясь, уверенно пропели заключительные строчки: «Время к закату, и настроение ход меняет свой. И я рад, что я живой!»       Гитары снова зарычали, постепенно успокаиваясь, затихая. Дезмонд медленно опустил руку, державшую микрофон, а второй взялся за стойку. Пытаясь выровнять дыхание, он посмотрел на остальных. «Эния победила», — подумал вполне довольный собой полуэльф, ведь ему, казалось, удалось выступить. Пусть и не на настоящей сцене, а в стенах студии. И даже удачно. А ведь именно на это они с Самосватом и поспорили, когда решились на эту авантюру. Сложнее всего оказалось продумать момент с внешностью Дезмонда: нужно было изменить полуэльфа, но до определённой узнаваемости, одновременно не спалив этого самого полуэльфа и его гостеприимного «брата-близнеца». Пришлось придумать не слишком правдоподобную историю про новый образ и «разноообразие в жизни». Оставалось надеяться, что этого хватило.       — Макс, какой-то ты сегодня не такой: вроде и ты, а, вроде, и нет. Случилось что? — задал вопрос кто-то из музыкантов.       «Один — один», — подвёл итог Дезмонд (ведь спор был и на то, что его не должны были раскусить). — «В конце концов, всё равно думали, что кому-то можно и рассказать».       Он только пожал плечами, понимая, что не всё будет просто объяснить: «Представляете, я — полуэльф из волшебной страны. Мало того, из метал-оперы. Прибыл к вам сюда по ошибке. Ах, да… Ещё я маг. Круто, правда?»       Да. Разумнее было подождать Самосвата и решить всё уже вместе. Дезмонд вздохнул, предвкушая всё предстоявшее и раздумывая, каким лешим он должен был умудриться потом благополучно вернуться домой, ничего и никого не сломав.       — Я-то думал, что уже ничему не удивлюсь… Но, признаю, это было сильно. И, наверно, даже неожиданно. Я поражён, — раздался голос за спиной вздрогнувшего полуэльфа.       Тот обернулся и замер, не веря своим глазам.