Оverdone

- overdone - v. Первый раз наступает после ежедневного осмотра казарм и инструктажа по четвергам, инструктор, глядя на четыре блокнота, двенадцать смятых страниц и три карандаша, разбросанных по скомканному покрывалу Зоэ, повернулся на каблуках и взревел в лицо Ханджи: «Это неприемлемо! Ты будешь держать свою постель и пространство в чистоте, так же как и твою униформу и… — из его горла донесся странный звук, полный отвращения. — Даже твои волосы — сплошной беспорядок, черт возьми!» Ханджи бесстрастно смотрит на инструктора, подняв брови, сложив руки за спиной, ожидая окончания тирады мужчины. Она не дает никакой заметной реакции на то, что она слышала, кроме как отсалютовать, когда инструктор оканчивает разговор. — Боже, он кричит так громко! — выпалила она, сдувая прядь волос с глаз, когда плюхнулась на кровать. Другие новобранцы хихикают вокруг нее, вытаскивая пачки карт или сигарет — теперь, когда их перерыв официально начался. Леви размахивает ногами, когда сидит на верхней койке, смотря на нижнюю кровать, и продолжает считать листы бумаги, которые Зоэ с энтузиазмом вырывает из одной из своих записных книжек и сминает в отчаянии. Ее челка падает на глаза, и девушка сдувает ее с громким вздохом, жуя кончик карандаша и хмурясь, когда пряди опять лезут в лицо.  — Может быть, если бы ты расчесалась, это не раздражало бы так сильно, — говорит Аккерман, и Зоэ смотрит на него широкими глазами из-под распушенных волос. — Да, но у меня нет расчески, — усмехается Ханджи. Леви не стал спрашивать, почему она всегда разговаривает с людьми с таким количеством энтузиазма, когда идиотизм Зоэ просто просачивается из нее. — Что тут у тебя? — спрашивает он раздраженно, заглядывая в ее сумку у подножия кровати, и Ханджи просто пожимает плечами. — М-м… Еще блокноты, пару бутылок и точилка для карандашей, — услужливо выдает она. Леви принимает некоторую гордость за то, что не бросил своим ботинком ей в голову.  — Черт возьми, — бормочет он. — Больно на тебя смотреть, просто одолжила бы у меня. Он поворачивается к своей сумке, чтобы вытащить расческу, и вдруг чувствует, как матрас опускается рядом с ним. Резко обернувшись, он понимает, что девушка стоит на коленях около парня, разглядывая через плечо содержимое его сумки. Быстрым движением Аккерман застегивает молнию и пихает ей в лицо расческу и резинку. — Возьми это. Ханжи моргает и смотрит на протянутые им предметы. Осторожно ее длинные пальцы вырывают гребень и резинку из его рук и продолжают удерживать их перед лицом Аккермана. — И что делать с этим? — ее тон осторожен, как будто она думает, что он идиот. — Заплети волосы назад — недоверчиво отвечает парень.  — Мой брат всегда так делал, — говорит она и напевает, словно вспоминая. — Не возражаешь?  — Что? — спрашивает Леви, потому что нет, серьезно — что? Он наблюдает, как Ханджи пересаживается спиной к нему и держит гребень через плечо. — Не поможешь расчесать волосы? — спрашивает Зоэ. — Воу, а ты медлительный какой-то. Парень чувствует, как начинает злиться. — Я медленный? Ты даже не принесла расческу в армию, какой ты солдат, ч-что ты вообще здесь забыла?! — Леви, — повторяет девушка. Аккерман замолкает, брови дергаются, но он выхватывает свой гребень из ее рук и скользит по узлам каштановых волос. Это была ужасная идея, учитывая, что у нее повсюду узлы. Тем не менее, независимо от того, насколько суровыми становятся его действия, Ханджи не говорит ни слова, просто тихо дышит в приглушенном шуме казарм. Новобранцы вокруг них продолжают свои разговоры и занятия, и Аккерман успокаивается в легком ритме дергания зубчиков своего гребня сквозь вздымающиеся темные волосы. Ханджи Зоэ — загадка в десятках новобранцев, и Леви находит себя заинтересованным в том, кто кажется таким совершенно бесхитростным перед лицом насилия военных. Поэтому он считает тетради на ее кровати, которые она оставляет лежать, карандаши, которыми она скользит в спутанную паутину ее волос на затылке, количество разрывов на ее униформе, которые Зоэ игнорирует, решив, что это время можно потратить на писульки в тетради или что-нибудь другое. — Что именно ты изучаешь? — бормочет он, чувствуя, как легко расчесывается волосы, не приходится их дергать и тянуть. Ханджи молчит. — Все,  — отвечает она после удара. — Я никогда не была на военной базе. Я из фермерского города. — Ты не заботишься о том, чтобы кричать? — вздыхает Леви, откидывая голову назад и пробегая зубцами по ее длинной челке. Он видит прикрытые ресницы ее глаз, кривые линии бровей. Ее выражение лица расслаблено, и Аккерман запоминает его, хранит где-то в своем уме, чтобы разглядеть позже. — Я здесь, чтобы сражаться с титанами, — глаза у нее раскрыты, а взгляд острый. — Я их всех убью. — Да, — говорит Леви, отложив расческу и взяв резинку, делая конский хвостик. Он скользит большим пальцем по первому позвонку ее позвоночника, в котором находится смерть титанов. — Одинаковый. - iv. Второй раз приходит после того, как Стена Мария* проломлена, многие погибли, и Ханджи сидит в ванной ванны с паром, ее рот под водой, лицо выражает приглушенное отчаяние. Леви находит ее там, когда Майк спрашивает его, куда она ушла, потому что Эрвин хочет завтра получить выживших новобранцев, ведь все это ужасный гребаный беспорядок, и что мы будем делать с беженцами и так много мертвых новобранцев, чтобы сжигать и как все идет через — Аккерман открывает дверь, входит внутрь и закрывает ее. Волосы Ханджи распластаны вокруг ее плеч, плавая вокруг нее, все еще испачканные в грязи, крови титана и крови ее спутников и всех, кого она знает, мертвы теперь, что делать, что делать — — Ханджи! — кричит капитан, потому что ему нужен якорь, и ее мысли тоже. Нет ничего лучше дружбы, рожденной хаосом настоящего. Он склоняется над ней, рука не смеет прикоснуться, но Леви протягивает ее в любом случае. — Ханджи! Она моргает один, два раза, прежде чем осознание просачивается в ее тело, и ее мышцы напрягаются для удара, прежде чем расслабиться, потому что здесь только соперничество. Медленно она откидывает голову назад, глядя на него, ее брови нахмурилась от горя. — Леви. Ее голос хрипит в середине. — Давай тебя почистим, — вздыхает Аккерман. За последнюю неделю он уже четыре раза мылся, никогда не забывая о скользком жире титановой крови на его коже, мурашках, которые бегали по его телу, когда люди вокруг него падали и умирали, скольжение пота, когда адреналин накачивал его кожу и подталкивал бороться, жить, выживать. Он становится на колени позади ее головы, хватая кусок мыла со стойки рядом с ванной и размахивая им по плечам, прежде чем она вздрагивает и рывками подается вперед. — Я не могу, — говорит она, поворачивая голову, чтобы посмотреть на него, вытаращив глаза. — Я-я не могу. Мужчина делает вид, что понимает и отступает. Резкими движениями она хватает кусок мыла и скребет по коже, под ногтями, по складками кожи, и, макая голову под теплую воду, даже трет волосы настолько сильно, насколько это возможно. Наконец, Зоэ смывает с себя пену, осушает ванну, полную грязной воды, и садится обратно на керамическую поверхность, ее спина все еще соприкасается с холодным бортиком ванной. — Прости, — произносит она. — Я не могла позволить тебе прикасаться ко мне, когда я… И Леви понимает, что, по-крайней мере, чувство грязности, отвращения даже к жизни, когда все, кого он знает, мертвы и умирают — вина выжившего тяжела на его плечах. — Твои волосы в беспорядке, — говорит он вместо этого. — Да, — тихо соглашается майор. Рядом с ванной есть расческа, полотенца и пропитанная грязью, пропитанная кровью униформа, а так же очки Ханджи с порванным ремнем. С ним все было в порядке, когда она сражалась, и Аккерман без сомнения знал — Ханджи разорвала его в порыве убитой горем ярости. Он быстро вытирает волосы полотенцем и накидывает ткань на плечи. Леви делает вид, что не видит отчаянного сжатия ногтей, впивающихся в ткань, когда она растирает полотенцем все тело. С непоколебимым спокойствием он продевает зубцы расчески через ее теперь уже более длинные каштановые волосы и начинает распутывать их тихо, медленно. Это занимает гораздо больше времени, чем Аккерман тогда, когда он имел бы терпение, но на его душе есть груз, который он не хочет сейчас созерцать. Зоэ плачет молча — крупные теплые слезы текут по ее лицу, — так же работает Леви. Он не говорит ни слова, и она не произносит ни звука. У нее по спине течет река, ручей мерцающей почвы между веснушчатыми загорелыми лопатками бывшей девушки с фермы, теперь уже солдата. Зоэ всхлипывает, и капитан тянет руки прочь. — Моя семья погибла. Мужчина разделяет ее волосы на три части, начинает заплетать.  — Я здесь, — говорит он ей уверенно, тихо. — Они называют тебя самым сильным солдатом человечества, — рыдает женщина, плотно прижимая колени к груди. — Значит, я никогда не умру, — предлагает Леви ей ничтожное утешение, когда прикасается к ней, как будто это его якорь в реальном мире. — Это соперничество остается сильным, потому что есть еще люди, для которых нужно оставаться сильным. Все могут быть мертвы, но ты нет, ты все еще жива, плачешь в ванной, твои волосы длинные и гладкие и настоящие между моими пальцами. Плотина в Ханджи ломается, и она вопит в колени, плачет часами, рыдает, руки прижимаются к лицу, когда слезы текут по щекам, и Аккерман наклоняет голову к ее спине, лопатке и остается с ней, пальцы все еще застряли между прядями волос Зоэ. - iii. Третий раз наступает после того, как Ханджи выходит из своего подвала-в-военной-тюрьме-клетки-превратившуюся-экспромт-лаборатории (с явным разрешением от командира Эрвина, конечно) и границы в кабинет капрала. — Я думал, ты умерла, — говорит Леви, потому что прошло тридцать девять часов с тех пор, как он в последний раз видел ее. — Ты поела? Из горла Ханджи доносится странный неудовлетворительный звук, потому что уход за собой не сыграет никакой роли для спасения человечества. — Я проанализировала кровь титана и, смотри, смотри! Она вертится на каблуках, вокруг плеч развевается зеленый плащ. Вероятно, это самое близкое, что она когда-либо увидит в женской одежде — понимает Аккерман. Мысль заставляет его грудь сжиматься от чего-то похожего на грусть, но не совсем. Ханджи никогда не была ни мальчиком, ни девочкой, только солдатом, и в этом горе. — Вау, — говорит капитан, его лицо вытянулось в удивлении, но голос слился с фальшивым энтузиазмом. — Ханджи, это так красиво, зеленый плащ, я никогда не видел такого зеленого, он такой привлекательный. Его оскорбления над ней кажутся слишком простыми, но обиженное лицо, которое Ханджи корчит, определенно этого стоит. — Нет, нет, надень, — говорит она раздраженно, отстегивая клепки у шеи и подходя к его рабочему столу, чтобы закинуть его через плечи. Она пахнет цветами — замечает Леви. Она, должно быть, пользовалась духами, чтобы скрыть запах лаборатории, потому что она знает, что он чувствует себя не очень хорошо. Это согревает. Голос Ханджи возвращает его: — Хорошо, теперь смотри. Она достает из кармана пузырек с красной вязкой жидкостью. Аккерман возвращается в кресло и понимает, что это кровь титана. — Ханджи, это чертовски отвратительно, — цедит он, и Ханджи игнорирует его, оттягивая к Леви подол плаща. — Обрати внимание, хорошо? — говорит женщина, всегда терпеливая, когда дело доходит до ее экспериментов. Не мудрствуя лукаво, она обливает плащ кровью, в то время как мужчина съеживается. Однако вместо окрашивания она начинает испаряться и исчезать с ткани. — Что за хуйня?! — спрашивает Леви, когда плащ остается чистым и зеленым, несмотря на то, что Ханджи с энтузиазмом льет остальную жидкость на ткань. Он испаряется и исчезает, словно вода, и Аккерман изумлен и немножко испуган. — Этот плащ никогда не запятнает Кровь титана! — она весело объявляет, закрывая пустую бутылку крышкой и засунув ее обратно в карман. Я сделала это специально для тебя. Аккерман молча смотрит на ее ухмыляющееся лицо. — Плащ, который остается навсегда чистым после убийства титанов… Ханжи отвечает:  — Я не уверена насчет постоянной части — она все еще нуждается в долгосрочном тестировании, и я была бы очень признательна, если бы ты носил это все последующие вылазки, ты знаешь — так я могу получить больше данных. Я имею в виду, ткань все еще ткань, понимаешь, но я распылила ее этой смесью, кровь титана имеет эту увлекательную реакцию на — — Спасибо, — громко перебивает он ее бормотание, заставляя Зоэ замолчать. Она смотрит на него через немного треснувшие очки, с помятой униформой, распущенными волосами, и капитану приходится вздыхать. Она все еще в беспорядке, не достижение ли это? — Садись. Ханджи нахмурилась: — На тебя? Леви ненавидит себя за румянец. — Нет, на пол, и повернись. Открывая нижний ящик своего стола, капитан вытаскивает свою сумку с туалетными принадлежностями и хватает гребень, лежащий внутри. Ханджи сидит спиной к нему ноги широко раставлены перед ней, а пальцы постукивают о какую-то незнакомую мелодию по бедрам. Это успокаивает. Он снимает очки, кладет их на стол и пробегает пальцами по спутанному комку волос. — Боже, они жирные, разве ты не мылась? — У меня не было времени, — весело отвечает Ханджи. — Я работала над плащом, и это было так интересно, Леви, химические вещества так реагировали друг на друга. Мне действительно понравилось, я бы хотела получить больше образцов в нашей следующей миссии, и я надеялась поговорить с Эрвином об открытии моей лаборатории для сбора образцов на улице. — Образцы? — спрашивает мужчина, чувствуя что-то вроде ужаса, ползающего мурашками по его позвоночнику, но он дальше скользит гребнем через ее волосы. — Ты же не имеешь в виду захватить титанов в живыми? — Это необходимо, — что-то в ее голосе затвердевает. — И ты об этом знаешь. Мысль о том, что Ханджи могут сожрать без какой-либо сдержанности, заставляет его нервничать. — Я хочу, чтобы у тебя были помощники. Нормальные помощники. Всегда. — Я могу защитить себя, — раздраженно отвечает Зоэ. Аккерман злится. — Я знаю, что ты можешь, — добавляет капитан. — Но ты не заботишься о себе, крутишься вокруг своей науки, ты это понимаешь. Ханджи ухмыляется, ее пальцы играют с рукавом ее мундира. Аккерман воспринимает это как победу и задается вопросом, что скажет Смит. Ханджи — всего лишь командир отряда, но она оказывает огромное влияние на достижения Легиона, и Эрвин, несомненно, предоставит ей больше ресурсов, чтобы продолжать изучать титанов. Это подход, который ни Церковь, ни государство не пытались сделать. Мужчина вздыхает — он всегда будет доверять Эрвину, потому что Смит может видеть вещи, которые Леви не может себе представить. Он занимается своими мыслями, растягивая расчесывание волос как можно дольше. Аккерман не признается в этом, но в этом есть утешение, которого у него никогда не было. Момент мира — быть с другим человеком, не кричать и не убивать, чтобы выйти живым, и он усваивает это для себя. — Не засыпай у меня, — бормочет Леви, когда голова Ханджи начинает кивать. Женщина всегда хорошо пьет, потому что в ее лаборатории внизу есть вода, но мужчина знает, что она была там тридцать девять часов без настоящей пищи, не мылась и не спала. Зоэ игнорирует его, как обычно, и ее голова откидывается назад, устроившись на коленях, затылок ее шеи лег между колен. Теперь ее расплетенные волосы придавлены под ее головой, и Аккерман вздыхает, скользя пальцами в ее челку. Он позволяет ей спокойно вздремнуть на коленях, стягивает плащ с плеч и укладывает ей на живот. Капитан занялся тем, что продолжал читать отчеты, одна рука все еще была между волосами Ханджи, пропуская пальцами пряди, медленно, бесконечно. - II. В четвертый раз, когда Ханджи входит в его комнату однажды вечером, закрывая за собой дверь, она тащит усталое «я» в свое пространство и падает лицом в его постель. — Я не могу этого сделать, я слишком устала, давай ты сделаешь это, — приглушенно висит в воздухе. Ривайль раздражается, скрестив руки на груди, когда он стоит только с нижним бельем и рубашкой. — Делай что? На улице уже темно, и все, что Леви действительно хочет делать — спать всю ночь напролет, пока он не встретится с Эрвином завтра для разговора по поводу, убийства захванных титанов. Ханджи, лежащая на его кровати, не была в его планах прямо сейчас. — Я не знаю», — тихо ответила она. — Я так устала, Леви. Голос Ханджи становится тихим, и тяжелая атмосфера спускается в комнату. Мужчина не комментирует это. Все устали, хочет он сказать, что все измучены и хотят, чтобы стены оставались стоящими, а титаны были мертвы, а человечество процветало, не опасаясь его исчезновения. Вместо этого он потакает ей, снимая сапоги и носки, поворачивая ее в бок, чтобы стянуть куртку с плеч и убрать ее очки, оставив их на прикроватном столике. Ханджи смотрит на него, глаза полузакрыты, истощены.  — Ты мой единственный друг. Аккерман фыркает.  — Майк будет убит горем, когда это услышит. Осторожно он отстегивает верхние пуговицы рубашки, обнажая ключицу, и Ханджи выгибается, позволяя ему полностью стащить с нее одежду. У нее все тело в следах от ремней униформы, шрамы, оставленные после сражения с титанами, и ожоги, Леви оставляет укусы любви на ее коже. — Нет, ты никогда не умрешь, — тихо говорит женщина. — Ты самый сильный из всех. Я могу доверять тебе, потому что ты меня не бросишь. Все немного приглушенно, просто немного приглушенно. Монохромная ночь оставляет Ханджи в различных оттенках серого. Аккерман снимает с нее штаны, оставляет голой, за исключением нижнего белья. Все в ней обнажено и уязвимо для него, чтобы видеть и соперничать, мужчина не знает, что делать. — Тебе следует завести больше знакомых, — тихо предлагает капитан. — Ты не можешь зависеть от меня все время. — У меня не такое большое сердце, как у тебя, Леви, — смеется она немного горько, и он затыкает ей рукой рот. — Я не могу позволить, чтобы его разбивали каждый раз, когда мы возвращаемся с миссии. Я не такая сильная, тупица. Акерман ничего не говорит, не знает, что сказать, когда она так хорошо его читает, знает его. Хотя он уверен, что не выставил себя в такой степени. Вместо этого он открывает свою сумку, лежащую под кроватью, и берет свой гребень, держит его с этим легким знакомством со всех прошедших времен. — Давай, вставай, нужно расчесать их, чтобы не запутались, — устало объясняет Леви, потому что наверняка Ханджи никогда не беспокоилась ни о чем подобном. Зоэ привстает, наблюдая за ним, как он поднимается на кровать и опирается спиной о изголовье, ее ноги раздвинулись. Она лежит между ног Аккермана, ее колени плотно прижаты к груди, она укладывает подбородок на коленную чашечку. Мужчина позволяет себе коснуться ее плеч кончиками пальцев, скользнуть по ее коже и по ее шее, чтобы запутаться в темных волосах. Это снисходительность — позволять себе прикасаться к ней, когда она так уязвима. Он воображает, что это никогда не повторится. — Можно мне здесь переночевать? — она тихо спрашивает, когда Леви снова запускает зубчики расчески в ее когда-то длинные волосы. — Я не уйду завтра, — отвечает он, осторожный с концами ее волос, потому что знает, что там обычно собираются узлы. — Так же я думала и о Сонни с Бином, — говорит Зоэ, и Аккерман думает, что она пытается поднять настроение, но это просто удручает. Леви вздыхает, проводя расческой по прядям в тишине в течение минуты, пока она не оправляется от смущения за себя. — Останься, — решает он, и его слов почти неслышно. Он не смеет повторять, ведь его голос дрожит, потому что грудь щемит оттого, что Ханджи находится в его комнате, все ее острые края и мягкие углы выставлены в приглушенном свете помещения. Майор не отвечает, но откидывается назад, позволяя рукам Леви гладить ее тело, она наклоняет голову к плечу так, что ее шея находится рядом с его лицом. Это настолько беззащитно, насколько возможно. Доверие к ее действиям, ее чувства тесно связаны с ним. — Идиотка, я не закончил с твоими волосами», — говорит Аккерман, позволяя своим губам касаться кончика ее уха. Ханжи говорит ему в ключицы: — Тогда используй пальцы, — как будто это был очевидный ответ. Аккуратно он скользит ими по ее волосам, которые не были зажатыми между их телами, развязывая небольшие клубки, намеренно их растягивая. Как только он закончил с ними, его рука тянется к челке, которая обрамляет ее лицо, и проходит между прядями, Леви позволяет кончикам пальцев прижаться к впадинке ее щеки. Без предупреждения, Ханджи поворачивает голову, носом утыкается в ладонь, целует мягкую дугу запястья, и мужчина напрягается. — Ханджи. Она не отвечает, усыпая кожу его предплечья поцелуями бабочки, и это заставляет Аккермана дрожать, заставляет его грудь напрягаться и вспыхивать от ласки. Она отстранилась, не в силах вытянуть шею, чтобы дотянуться до локтя, и прислонилась спиной к его плечу, закрыв глаза, глубоко дыша. Как будто целовать кожу ее старшего офицера так нежно и с любовью, как она это делает, это обычное дело. Нормальная вещь. Воспринимаемая нормальность всегда была якорем соперничества. Постоянное присутствие Зоэ, постоянное командование Эрвина, вес его оружия на бедрах, мягкий вкус еды на его языке, груды отчетов, которые всегда приходят на его стол. Они все константы, которые соприкасаются и крепко держатся в кулаках. Он задается вопросом, Может ли он иметь это — иметь Ханджи, удержать ее, как он себе представлял. Он задается вопросом, позволит ли она ему похоронить свое лицо в своих волосах и никогда не подниматься за воздухом, утонуть в ее присутствии — пока это все, что осталось ему от этого мира. — Пойдем спать, — бормочет Леви ей на ухо, и она молча соглашается, позволяя ему скользить по телу вниз. Он ложится рядом с ней, натягивая простыни на обоих, и не возражает, когда чувствует, как ее теплые руки сгибаются вокруг его плеч, подтягивая его ближе, ближе, пока он не опалит дыханием ей шею и плечо. Аккерман обнимает ее за талию и позволяет кончикам ее волос щекотать пальцы, он собирает пряди в ладони, чувствуя мягкость, едва заметную тяжесть, хрупкость, и понимает, что он может научиться любить ее здесь. - i. Тем не менее, есть время, когда он прикован к постели в течение нескольких дней, лихорадка захлестывает его и оставляет ему потный, отвратительный беспорядок между его простынями, когда он пытается оправиться от болезни. Эрвин объявляет карантин и только «Майк и Ханджи, добро пожаловать в комнату Леви». Было бы отвратительной шуткой, если бы он должен был умереть от гриппа, а не в пасти титана, и Аккерман отталкивает мысль упорно, стараясь изо всех сил, чтобы укрепить свое здоровье обратно через комбинацию сна, воды и многочисленных отваров Зоэ. — Вау, ты довольно грубый, да, — замечает она, сидя рядом с ним и вытирая лицо влажной тканью, и мужчина имеет достаточно присутствия духа, чтобы хмуриться. — Я и сам прекрасно это знаю, спасибо, — и женщина закатывает глаза, глядя на его ворчливость, подталкивая его к куче подушек и протягивая миску с супом. — Это вообще работает? Ты такие сказки об этой хрени сочиняешь, а я все такой же. — О-о, ты наоборот очень разговорчив, когда болеешь, — замечает она, смеясь. — Да, это работает, я бы не дала тебе ничего, что не могло быть эффективным, не так ли? Параноик. Сжимая посуду потными руками, Леви угрюмо пьет бульон, жуя овощи или что-то еще, что Ханджи положил в суп для лечения гриппа. Честно говоря, все еще в поту и лихорадке, он думает, что она полна дерьма. Он думает, что все полны дерьма. Особенно Вселенная. В конце концов, он подавился супом и поставил чашу на тумбочку рядом с тремя бутылками воды, пополненными Ханджи- его лечащим врачом. — Оставь меня в покое, иди сдохни, я ненавижу тебя, — говорит он, хватая бутылку с водой и выпивая половину. — Нет, не сейчас! — весело говорит Ханджи, хватая его за плечи. Без малейшей паузы она перекидывает ногу ему через талию и колеблется, вытаскивая расческу из кармана. Моя очередь! Капитан чувствует желание сломать ей позвоночник. — Нет. Отвали. Отвали от меня, или я убью тебя. Слов слишком много, и он хватает платок, чтобы скрыть приступ кашля. — О да, сильный капрал собирается меня трахнуть, — соглашается Зоэ, ее лицо — воплощение утешения, хотя тело дрожит сдержанным смехом, и Леви хочет умереть от унижения. Конечно, она увидит это, в худшем случае. Все в ней беспорядок, как обычно, но ее волосы выглядят так, будто она на самом деле приложила к ним усилия — не обычный клубок узлов, которые он привык видеть связанными вместе резинкой, а настоящий хвостик, хотя ее челка все еще беспорядочно падает вокруг ее лица. Усилие посылает через него теплоту. — Это так глупо, Ханджи, — говорит он ей, когда видит, как она размахивает гребнем. Она скользит пальцами по его волосам, даже не заботясь о том, что он потный и откровенно отвратительный прямо сейчас. Наверное потому что у нее иммунитет к нему, вспоминает Аккерман. Тот факт, что Ханджи пробила себе путь через свой ежегодный грипп благодаря силе воли за три дня, внезапно стало для него большим источником ревности. — Не будь плаксивым кадетом, капрал, — фыркает Ханджи, нежно проводя расческой по его челке и всей голове. Осторожно и медленно, обманчиво мягко, а плечи Леви все напрягаются и напрягаются. — Леви. — Что? — твердо спрашивает он. — Успокойся, — приказывает она со вздохом, глядя на него. Ее рука гладит его голову, другая кладет гребень ему на плечо. — Я просто расчесываю твои волосы. — Я успокоюсь, когда ты уйдешь, — он отвечает. — Только потому, что у тебя есть гигантский комплекс о том, чтобы выглядеть уязвимым вокруг людей, не означает, что ты должны тянуть это дерьмо со мной, — говорит Ханджи ему, ужасно терпеливая, и он ненавидит ее за это. Ненавидит, что она видит его насквозь, когда он единственный, кто должен ее читать. — Пошла на хуй, — резко бросает он. Лицо Ханджи показывает, что она в высшей степени не впечатлена им, и это заставляет его пребывать в ярости. Аккерман отводит взгляд, решительно глядя на полупустую бутылку с водой рядом с ним. — Это потому, что я не оставалась в твоей постели до утра? — спрашивает Зоэ, бросая гребень на колени и скользя обеими руками по его плечам, щекоча голую кожу его шеи. Леви дрожит и сжимает губы тонкой линией. Это такая хрень. Он болен, он не должен иметь дело с чувствами прямо сейчас. — Не анализируй меня, блядь, — отчеканивает он, все еще глядя на сосуд. — Вовсе нет. Я задаю тебе вопрос. Проклятые ученые и их способность работать через дерьмовую семантику. — Меня это не волнует. Мне насрать, ладно, так что можешь уходить. Послушай чертова больного человека.’ Ханжи фыркает, ее пальцы рисуют круги на его голове, когда она скользит руками по его влажным волосам и насильно наклоняет голову назад, чтобы посмотреть на нее. — Я думаю, что исторически доказано, что больные люди делают ужасные суждения. Мужчина уставился на нее. — Ты имеешь в виду тех, кто болен гриппом или психически неуравновешен, потому что есть чертова разница. — Я имею в виду тебя, — отвечает она, ее глаза ясны, ее лицо открыто, и все о ней прямолинейно и легко для него читать. Капитан делает хмурый взгляд на ее способность просто быть перед ним так, как он не может. Тем не менее, он делает глубокий вдох. — Думаешь, ты единственный, кому нужен друг, который будет рядом с ними? -он рычит. — Ты думаешь, что ты единственный человек, которому иногда нужно, чтобы кто-то еще был жив с ними во всем-толстом и тонком, титанами и всем? Глаза Ханджи смягчают, заставляя внутри него пробудить какие-то эмоции, что он отказывается назвать имя. Она поджимает рот, прежде чем ответить: — Прости. Мне следовало остаться здесь. Он фыркает. — Чертовски верно. Он не ожидал, что она наклонит голову назад и мягко прижмет ее губы к его, приглашение и уверенность, ничего больше, но он болеет, чтобы углубить его. Без раздумий Аккерман вытаскивает руки из-под одеяла и хватает ее за плечи, притягивая к себе. Это чертовски грубо. Он разглядывает Ханджи, она невосприимчива, и уже слишком поздно что-то менять, поэтому Леви продолжает, дегустируя апельсин, который майор, должно быть, ела на завтрак, пахнет этим ароматом, который она распыляет, когда возвращается из своей лаборатории, чувствует тепло ее тела. Когда она отстраняется, облизываясь, капитан собирает все свое мужество, чтобы посмотреть ей в глаза, и чувствует себя пойманным и уязвимым. Он думает, что она, вероятно, могла бы увидеть, если бы так решила — все ужасающие, темные, убийственные, сломанные его части. — Теперь ты можешь уйти, — предлагает он ей сорванным голосом — вовсе не от гриппа, но он не хочет другого признавать. — Я не хочу — просто говорит Зоэ, ее руки все еще бегают по его волосам, заставляя его смягчиться. — Я не оставлю тебя. — Я тебя ненавижу, ты меня достала, — мужчина нехотя мямлит, и чувствует как расцветает радость в груди. Ханжи оставляет его темные пряди, хватая гребень и укладывая его на тумбочку, прежде чем снять одеяла и сползти на кровать рядом с ним. — Я буду здесь утром, — говорит Ханджи, утягивая его вниз, чтобы он лежал рядом с ней, на боку и смотрел ей в лицо. — Я буду здесь. Он не может с этим справиться. Аккерман замирает напротив ее лица, в приливе эмоций целуя эти слова с губ женщины, заставляя ее дрожать и часто дышать, срывает с нее одежду, пытается ощутить ее близость. Голая кожа прижимается к голой кожи, и Ханджи не может отступить. — Леви… Она задыхается, ловит ртом воздух, чувствует тепло и желание. Его пальцы входят в ее влагалище, он облизывает ее тело, поднимаясь ближе к шее, покусывает ключицы. Руки Зоэ снова в его волосах, скользят по его прядям, бедра двигаются навстречу его руке. Ханджи приходит в себя только тогда, когда он вставляет в нее свой член, растягивая, наполняя, пока она не начинает выгибаться в спине, голос срывается, кажется чужим, не таким, как у нее. Руки Леви на ее груди царапают кожу, оставляя следы, чтобы она долго помнила этот момент. Она изнутри сжимает его член, пачкает в смазке, а по телу бегут мурашки от приятных ощущений. — Позволишь мне? — спрашивает капитан, потому что не будет ее заставлять, и Ханджи кивает, задыхаясь, ее руки обвивают его плечи, когда он спихивает ее с себя, перекатывая женщину на спину, чтобы он мог трахнуть ее должным образом. Она улыбается, когда ловит его взгляд и приподнимает ее бедра, позволяет ему двигаться внутри нее немного быстрее, немного глубже. — Я прямо здесь, Леви, — она задыхается, когда он трахает ее жестче и нетерпеливей, прежде чем снова вернуться в свой предыдущий ритм. — Так что ты тоже должен остаться. И Аккерман слишком далеко бы зашел, не позволив ей иметь все, что она хочет, включая нелепые обещания бессмертия. Он ускоряется, вдалбливается в нее, и чувствует, как плотно обхватывают его член влажные стенки. Ханджи дергается при смене темпа и убирает одну руку, что ласкать свое тело, ублажая себя, в ее глазах трепыхают искры. Так жарко, так чертовски великолепно, и она не боится использовать мужчину для собственного удовольствия — — Ханджи, я… — но он не может закончить свою фразу, когда чувствует, что внутри нее снова все сжимается, пульсирует, заставляет делать его толчки неряшливее и грязнее. Зоэ стонет и обхватывает бедрами его талию, не позволяя отстраниться. Шквал жестких, несогласованных толчков заканчивает Аккерман — горячо и быстро наполняя ее, пытается не рухнуть от смешавших симптомов его лихорадки и сексуального истощения. Он чувствует ее руки на плечах, которые тянут его обратно к себе, поглаживая бок. Перед тем как уснуть, Леви чувствует, как ее пальцы расчесывают его волосы и раздвигают пряди, смахивая их со лба мягко, осторожно, словно обещая никогда не покидать его.