Киса

В конечном итоге, хочется вскрикнуть, набить себе же лицо, спросить в который раз «Нахрена ты вообще полез, Киса? Не твоего же поля, мать твою, ягода». Но нет, мы же старались исправится, стать н е т а к и м и. А что получили в конце концов? Получили мы то, что нихрена ты, Киса, никому нужен не был. Ненормальный. Ну, и то, что в отражении теперь и, правда, видишь не более, чем урода. Надоело. Хватит. Треск. Кому-то доказывать то, что ты не верблюд, было почти привычным, с детства вбитым в голову. Неблагополучная семья, отец, который бьет-ворует-пьет, да и мать не лучше, хотя и работала в магазине, старалась радовать Юрку какой мелочью, когда не была с похмела, или когда еще не успела упасть в пьянство. А Юрка доказывал одноклассникам и учителям, что он не плохой, не такой, и даже в чем-то сообразительнее их. И тут не речь о физ-ре, да труде, по которым у каждого уважающего себя мальчугана должна быть пятерка, каким бы лихим оболтусом он ни был, тут речь идет о математике, которую Киса честно любил класса так до восьмого, потому что числа помогают считать деньги. Он не был гением, он не был отличником по этому предмету, но он его хоть как-то знал. И это ему никак не мешало щемить ботанов потом за углом школы, насмехаясь не только над их внешностью, но и над элементарными ошибками, такими же, как и у него. Им - нельзя, а вот ему можно. Это разделение врезалось в голову, как нельзя лучше, после первой встречи с работником детской комнаты милиции. Ему, Кисе, можно все, если не палиться. Можно бить сыночка крупного акционера и отжимать у него мобильник, можно клеить телочек, но нельзя клеиться к цивильным – проблем больше, как и шумихи, ему можно положиться на Вована. На лучшего друга, почти брата, который же честно старался сначала Кису приучить к нормальной жизни, а потом уж и сам во все тяжкие рухнул. Не удержал. Вован же совсем другой был. Мама хорошая, игра на фортепиано, весь такой прилизанный-причесанный, а с ним связался с мелких лет, да с этого тупого прозвища. Кис-кис-киса, мать вашу. Вован друг, тут хоть расшибись (и ради него стоит расшибиться, такой друг, такой братан – это святое), и иначе никогда не будет. А потом появился Зуев. Чертов футболенок, потому что назвать его так по-взрослому, «футболист», и язык-то не поворачивался. Дело не в том, что там могло не быть уважения, оно было - после энного просмотра того, что этот парень творит с мячом, там не только уважение появится, но и вера в российский футбол и его будущее. Просто он же…мелкий совсем, тощий, хрупкий на вид (а еще спортсмен), и его как-то неправильно оберегать хочется. И чтобы парни не задирали, чтобы не ныкался Зуек потом к стенке да по углам, когда свист в спину услышит, и плевать Кисе, что этот хрупкий-тощий ему лицо разбил, что постоять и за себя может, и за него, Кису, и за футбол свой. Все равно оберегать хочется. А еще хочется, чтобы у него все нормально было, не так, как у Кисы, не так, что мать пьет - считай умерла, а чтобы нормально, п о ч е л о в е ч е с к и. И не нужно ему в ответ ничего сентиментального, они и так зашли далеко, крайне далеко, так, что теперь можно спать вместе, за руку гулять и все вот это тупое, после того, как трогали-гладили-были вместе не только мозгом, но и телом. Кисе это нравилось, не было такого ни с одной девчонкой, а их было немало в его жизни. Не было так, что голову кружило только от того, что видишь его вот такого с утра, щурящегося со сна, что видишь-слышишь-чувствуешь, как он льнет, как дышит, как смотрит взглядом поплывшим далеко не от алкоголя. Кисе срывало крышу, а без нее лучше видно звезды. Дурак, поверил даже, что все может быть нормально, завязать хотел и с заказами бандитскими, и работу нормальную найти, вон, как Вован, на стройке какой, найти и быть н о р м а л ь н ы м, несмотря на то, что хочется всего здесь и сейчас, а не в метафизическом «когда-нибудь потом». - Киса, меня в «Зенит» зовут играть. Его зовут в холодный и неприветливый Петербург, а Кису зовут дела, заказы и бутылка алкоголя. Приплыли. Бегал-бегал от этого, а стал не лучше свих же родителей, таким же мертвым. Заказы, избиения, преследования, деньги, наркотики, новые заказы для новых денег и для новых бутылок. Потом только хуже - примешалась наркота. Не сказать, что она была качественная, не сказать, что она была вообще реальная, но китайцы умели делать хорошо, так, чтобы голову сносило, а потом ты проваливаешься в сон. Сон не приносил удовольствия и покоя, сон приносил Зуенка, который смотрит осуждающе и пинает свой мячик в бело-сине-голубой форме на ярко-зеленом поле. Киса не пропустил ни одного матча, переживал, кусал губы, пусть сначала и вообще не понимал, что там и как делается. Киса учил правила, и возмущенно кричал арбитру в экран, будто тот его услышит. Просыпаться было сложнее всего после матчей. Вован мнется в сраном парке уже час, мерзнет, смотрит на ограждения и хмурит брови. Ему тут совсем не всралось ничего, но надо. Ему вообще в этом гребанном городе нечего делать. Кроме вот этого, последнего дела. Жеста доброй воли, блять. Его злит, что страдает тут только он. Его злит этот мальчишка, который за такой малый срок сделал из его друга влюбленного идиота. И идиот этот, надо же, внял его словам про правоту, про то, что хорошо и что плохо. Злит Зуев, который что-то сдвинул в голове Кисы, а лучше бы этого не было всего. Не было бы этого юного футбольного гения на их с Кисой пути. Тогда бы он, Вован, сейчас сидел в праворульной красавице-тачке Кисы, и выслеживал очередную телочку, которая плохо поступила со своим мужем-парнем-принцем, а не держал кожан, отжатый когда-то у мажора, который с такой любовью его друг носил. И который он буквально всунул в руки ничего не понимающего футболенка. - Хоть что-то чтобы на память было. Ваша киска купила бы вискас. Дохлый кот – меньше забот. А в голосе не насмешка, в голосе вой, потому что плохо, потому что больно, потому что он до сих пор сам поверить не может. Его брата, его Кисы нет больше, и один черт разберет, кто в этом виноват. Сам Киса, Зуев этот, лекции ему о «плохо-хорошо» читавший, или он, Вован, который тоже метался, как говно в проруби, и решить не мог, на чьей он стороне. - Изменился, он, блять, хорошим стать хотел. Стал, сука. Посмертно. Киса спас своего друга, чтобы хоть у кого-то было все хорошо, потому что он свое счастье проебал, как и билет в нормальную жизнь. Проебал, отпустив в далекий дождливый город, на красивый стадион, ловить мечту и строить карьеру. Проебал, не найдя сил на такой же отчаянный рывок со дна к звездам, которые так хорошо виднелись через сорванную крышу. Киса закрывал глаза, слушая рев волн и ветра, да стрекот мотора лодки. Перед глазами всплывал улыбающийся Зуек, на сей раз улыбающийся ему. Просыпаться не хотелось.