Zack Hemsey - "The Way (Instrumental)"
gnash - i hate u, i love u (Lyrics) (ft. olivia o'brien)
В библиотеке никого не было. Многие просто не понимали: для чего вообще в школе выделили специальную комнату под самостоятельное обучение. Это был кабинет английского языка в прошлом, с окнами почти на всю стену, покрытыми плесенью подоконниками, и уже отсыревшими углами на потолке. До сих пор комната использовалась как кладовая, а теперь было решено переделать ее под библиотечную самостоятельного образования. То, что это провальная идея стало ясно всем: и ученикам, и учителям. Оставаться после уроков учиться или Господичтозабред на перемене,нет уж, увольте, все старшеклассники лишь снисходительно качали головой с ухмылками, притворно в знак согласия учителям, младшие же и вовсе не хотели и слушать.
К слову, помещение было не плохим. Множество книг на полках различного жанра,журналы, вырезки из газет. Жаль, что это поколение людей не читающих. Не энциклопедий с фактами о мире, жаль, что не сыскать мечтательниц Ассоль, к слово Белль тоже среди нас нет. Детей не интересует запах книг, шуршание бумаги. Они не хотят слушать о далеком мире под водой, о сказках, где добро всегда побеждает зло. А оно побеждает? Или их вовсе не существует, между прочим говоря. Также как и не хотят знать, кем был Галлей или Уотсон.
Привыкшие принимать мир как данность, привыкшие к вечеринкам и шопингу, к тачкам, сигаретам, инстаграме,мы разучились интересоваться, понимать, думать о большем.
Он приходил сюда каждый день. Чтобы поразмышлять, проанализировать, побыть наедине с собой, захотеть узнать и никогда не кого не спросить на хрена поставили эти столы для чтения, если за ними никто не сидит. Почти никто. И это в корню меняло все.
Она сидела в самом углу, возле ока. Увлеченно листала книжку, время от времени записывая что-то в тетрадь. Собранная. И никогда не замечающая на себе чужого взгляда. Символично, ведь он тоже никогда не смотрел на нее в коридоре, в совместных компаниях, на уроках и в столовке. Но здесь все было по-другому. Это было их место. Стало почему то важно приходить и смотреть, как девушка тихо заправляет прядь волос за ухо, пачкает пальцы в чернила, тихо ругается. И когда именно это началось трудно сказать. Кажется вечность назад.
Такие красивые глаза. Мать вашу, самые прекрасные волосы на свете.
Красивая. Она до невозможности красивая. Это сводило с ума, вгоняло в рамки, сковывало душу. Заставляло смотреть на чуть приоткрывающиеся губы, почти безостановочно. Впитывать себя, как лист растения впитывает влагу, ее шепот, когда она зачитывает вслух особо-значимые для нее моменты.
Он никогда не сидел за столом, не хотел. Вытаскивал книгу с портфеля и садился прямо на пол, упираясь лопатками в книжную полку. Напротив самого дальнего стола.
Конечно, она видела. Прикидывалась, что не видит, что погружена в очередной роман настолько, что забыла обо всем, но это было нет так. Об этой лжи знали оба. Это было видно по чуть вздрагивающим ресницам, когда он слишком громко раскрывал очередной сборник стихов. И где-то в далеком пространстве души было понятно все : она знает. Обо всем.
Иногда все же девушка подымала взгляд. Украдкой, боясь, что ее уличат,поймают с поличным. Так и было. Каждый раз. Она не отворачивалась, глупо пряча лицо за учебником, как делают чувствительные барышни в фильмах, просто тихо кивала головой, получая такой же сухой кивок в ответ. Ее глаза всегда впитывались в обложку книги, которая была в его руках, а брови непроизвольно тянулись вверх.
Каждый раз Дюма, Уайльд и Бродский. И уже 4 месяц по кругу.
У нее же Флегг, Цветаева и Лондон. И уже 4 месяц по кругу.
Он в ответ закатывал глаза, снисходительно улыбался, кидая многозначительный взор на очередной жизнеутверждающий рассказ Лондона. В шестом классе ее эссе на роман "Жажда к жизни" настолько понравилась учительнице, что его зачитали при всех на уроке литературы. И после Вероника всегда носила сборник рассказов Лондона с собой.
Сколько в тебе наивности?
А сколько в тебе пороков?
Они не общались за пределами библиотеки никогда. Потому что она была девушкой несравненного Данила Гармаша. А он был Денисом Пономаренко, влюбленным с первого класса в Веронику Тихонову. И Данил Гармаш был всего лишь его лучшим другом.
Влюбиться в нее было сродне спрыгнуть с товарного поезда мчащегося со скоростью 200 км в час. Иррационально. Но почему то так было и бороться с этим все равно что рыть себе яму, каждый раз глубже и глубже. Пробовал уже.
И она знала. Он сам сказал ей. За месяц до того, как Данил предложил ей встречаться.
И конечно, Денис знал, что выберут не его. Потому что блеск в глазах Вероники, когда она смотрела на Гармаша был чуть менее ярче гребанного солнца.
Оставался только чертов библиотечный класс для самостоятельного обучения. Мир пыльных книг, странно расставленных столов и сансара из зачитанных до дыр романов. Он понятия не имеет, зачем она сюда приходит, зачем сюда приходит он. Иногда крышу от этого рвет настолько, что не получается сдержаться. Хочется подойти, встряхнуть ее за плечи и проорать в лицо.
На хрена ты это делаешь со мной?
Но он не станет. Хотя бы потому, что она все также его бывший лучший друг. Пускай они и не общаются.
Иногда получается. Просто молча проводить долбаных 2 часа в пустом библиотечном классе. Она за столом у окна, он, подпирающий полку, ждущий ее Хатико. Иногда совсем нет. Язык ворочается во рту и, он со всемирной усталостью выдыхает:
-Что мы делаем?
Вопросительный взгляд на него.
-О чем ты?
Не прикидывайся,тебе совершенно не идет.
-Зачем все это, эти вечерние читания, зачем ты приходишь сюда и кидаешь взгляды а-ля меня никто не видит? Чего ты хочешь от меня?
Глаза цепляются за маленькую трещину по потолке. Голос ровный и спокойный, совсем не ждущий ответа. Этот ответ он и так знал. Помнит с прошлого раза.
-Потому что пытаюсь понять тебя, почему ты отдалился от меня.
Бинго! Лучше сказать не могла. И не поспоришь ведь.
-Ты знаешь почему.
Сквозь сцепленные зубы, голос немного грубее, чем хотелось. Пора заканчивать это. Хватит играть в игры. Просто встаешь и уходишь, встаешь и уходишь и больше не возвращаешься. Послать в ад ее и это охренеть какое неудовлетворенное любопытство. Глупая блестящая актриса. Почти у двери, заносит руку, чтобы навсегда покинуть это место. И, скорее всего, вернуться сюда завтра.
Слабак.
-Я...Не уходи,почитай мне что-нибудь.
Такой красивый голос. Мать вашу, почему он не глухой?
-Вероника, боюсь это глупая затея.
-Я просто скучаю по своему лучшему другу.Хоть и, кажется, что он по мне - нет.
Он пронзительно посмотрел ей в глаза, молча возвращаясь на свое место. Тишину разрезал голос, читающий проникновенный стих Бродского о любви.
Не высказанное ты мне не друг слышится в каждой паузе. И этого он не в силах это изменить, уж простите.
В этот раз все по-другому. Она плачет, сидя на его месте. Худые лопатки упираются в полку, маленькие кулачки крепко сжаты. Она плачет. Опустив голову на согнутые колени. Рыдает так, будто потеряла все, будто весь чертов мир встал против нее. Вероника, мать твою, Тихонова плачет, прислонившись к его полке, сидя на том самом месте, где он читал ей стихи три недели назад, от куда смотрел на эти идеальные черты лица. Она смеялась, хмурилась, иногда злилась, была чересчур любопытной, лгала. Но сейчас Вероника плачет, и, кажется, он начинает умирать.
Замирает, не в силах ни уйти, ни опуститься. Для чего?
Сжать ее в объятиях?
Где Данил, когда так нужен?
Чувство беспомощности сковывает ноги, злость медленно разносится по кровотоку, но когда она громко шмыгает носом, он не выдерживает. Падает на колени и молит Бога, чтобы это прекратилось поскорее.
Неужели та тупая ссора с Гармашом стоит таких жгучих слез? Господи, он такой придурок. Только скажи и я убью его. Прям сейчас.
-Я хочу чтобы ты вернулся. Я не хочу тебя терять.
Она вскидывает голову. Он не в силах оторвать взгляд от напухших век. В голове мысли сменяются от "Я точно убью его" до "Какая ты дурочка". Но то, что она говорит чертовски важно. Сильно. Нет, нельзя. Я не могу быть твоим чертовым другом, улыбаться и успокаивать из за пиздец какого тупого Гармаша. Быть твоей жилеткой, вот моя роль? Сказки на ночь?
-Ты же понимаешь, что мы не можем делать вид, что нечего не случилось. Ник, я сказал что люблю тебя.
-Я тоже тебя лю...
Нет, не смей. Ты ни черта не понимаешь в любви, Тихонова.
-Да, любишь, также, как любишь плюшевого медведя или чертову книгу Лондона,-хватаясь за ее плечи, вздрагивая от прикосновения, но продолжая выплескивать себя наружу,- Я люблю тебя по-настоящему, понимаешь?
Он взял ее ладошку прислонив к груди.
-Чувствуешь, как оно бьется. Мы никогда не сможем дружить, как раньше.
Надсадно, горячо, только бы стало ясно. Хватит этих разборок. Он же когда-нибудь прекратит да? Господи, это же не последняя девушка. Что-то сломалось. Так ломает первая любовь, очевидно. Что же жизненные уроки, спасибо.
Они сидят молча.
-Прости. Я...должна тебе сказать. У меня метка. Говорят, это метка бывает только у соулмейтов. Я хотела сказать тебе.
Он, не мигая смотрит на букву "Д" на ее предплечье. Д, Д, Денис, глупая улыбка. Господи, неужели он... нет. Не может быть. Замирает, подымая на нее взгляд. Она, извиняюще смотрит на него, за что ты просишь прощение? Все же хорошо, мы соулмейты. Мы. Мы... Д-это Данил. Он смеется, утробно, зло, так устрашающее. Пускай это здания развалиться. Так близок, он был так близок. Задирая рукав, смотря на пустую, голую кожу. Без намека на витиеватую первую букву ее имени.
Черт.
-Блять,- перестав смеяться, зло уставившись на сжавшуюся девушку,- ты, блять, серьезно. Ты говоришь, что связана с Гармашом гребаным знаком сраного космоса, когда я стою на коленях перед тобой, крича что люблю тебя, когда почти готов был сесть за убийство из-за твоих слез.
Она порывается, что-то сказать. Нет. Довольно. Пошла ты на хуй Вероника Тихонова.
Это был последний раз.
Теперь он ненавидел Бродского.
***
Музыка и сигареты. Они успокаивали. Погружали в пучину забвения, и он переставал думать. Вечеринки, алкоголь, музыка и сигареты - его мир. И он король в нем. Быть другим - как искусство, надевать маски, так погружаться в другую роль, забывая кто ты на самом деле. Наверное, Уайльд гордился тем, как Денис умеет менять, изображать нужные эмоции, выписывая их у себя в голове, веря им и, ставя спектакли под собственно-продуманные сценарии. Ох, как жаль, что он больше не читает.
Глупые книжки -для придурков. Музыка и сигареты, вот его мир.
-Привет,Даню не видел?
-15 кабинет,- безразлично.
-Лол,- вслед, ухмыляясь.
-Ммм?
-Скажи, какого это знать, что твой парень готов шкуру с себя содрать, чтобы трахнуть бывшую.
Удивленно хмурится, пытаясь понять, что он сказал. Глупышка, ты такая тупая Гавриленко, раз не замечаешь очевидного. Любишь наверное, значит еще больше идиотка.
-Ты о чем?
-Видел их с Тихоновой на лестнице сегодня,-пожимая плечами и отворачиваясь, выпуская кольцо дыма.
-Что за фигню ты несешь придурок?
-15 кабинет,- безразлично, отворачиваясь к окну.
***
Что же все было, как обычно. Как будто ничего и не произошло. Молча. Тихо. Болезненно.
Негласно разделив обязанности, как в
тот самый день. Жаль только до полного совпадения не хватает класса экономики. Он подметает пол, она моет. Чертово дежавю,никак по-другому не скажешь. Извините за сквернословие, но эта история не самого приятного жанра. И они не герои, у которых то самое "Жили долго и счастливо", так ведь?
Оба потерянные. И это уже не новинка. А Тихонова, с подрагивающими плечами вот-вот расплачется.
Дура. Идиотка. Господи, и почему он не остался?
Хотел, хотел поцеловать ее, разбился в ту самую секунду, когда увидел то же самое в ее глазах.
"Тебя" шумом в голове. Затыкая противный голос, преследовавший его последний год. Вот она. Совсем рядом, только руку протяни. И впервые за долгие дни- может следовало послушать тогда? Что она хотела сказать, сидя у его двери год назад, рыдая, как в последний раз? Господи, эта невыносимая, ненормальная,невозможная девчонка плачет постоянно. Почему он не послушал?
Скажи сейчас, я умоляю тебя.
И не плачь больше никогда. Только не из-за меня.
Он помнил, как нашел ее в библиотеке, после их первой ссоры.После такой глупой ссоры из-за дуры Машки с параллели, которая полезла его целовать, выполняя чье-то дурацкое желание.
Почему то Веронике нравилось это место, а он ненавидел читать, но всегда знал, что она там. Они пол часа сидели в библиотечном классе самостоятельного обучения.
Тысячу извинений шептали губы.
Но она лишь качала головой, крепче прижимаясь к его твердому плечу, шепча, что потеряла что-то.
Что именно он не понял. И это было не важно.
Важны были чертовы слезы, которые вот-вот грозились сорваться с прекрасных глаз.
Я облажался. Да, я трус. И да, я до сих пор хочу поцеловать тебя. Не спрашивай почему, я и сам не понимаю. Что творю, кто я,гребаное раздвоение личности.
Но она не позволит больше.
Метка неприятно заколола, посылая дрожь по телу. Интересно, у нее также? Или это сейчас персональное напоминание для мудаков, которым нужно исправлять ситуацию?
К счастью, как можно заставить Тихонову отвлечься он знал. Способ не из приятных, но яростная девушка лучший вариант из предложенного выбора.
-Завтра ты сама.
Лениво, крутя веник одной рукой. Спокойный, как удав. Главное показать, что плевать. Да, это должно сработать.
-Что прости?
Вспыльчивая. Как всегда. Улыбнулся краешком губ.
Контрольный выстрел.
-У меня свидание с Лолкой,-пожимая плечами. - Не могу извини.
Да, за актерочку пять. И слез уже не видно. Чья та чужая ярость наполнила его тело, что заставило даже пошатнуться и в неверии распахнуть глаза. Что за...
-Знаешь, что, а не пошел бы ты? Со своей Лолкой.
Она с грохотом подняла стул, закидывая на парту. Не может быть. Он четко знал, что не мог ощущать таких эмоций сейчас. Они были будто за стеной. Ярость, злость, удушливое отчаяние. Все смешалось в калейдоскоп. Неужели... это ее эмоции. Господи, он действительно ощущает эмоции Тихоновой! Она продолжала с грохотом ставить стулья на парты. Не возможно... соулмейты. Так работает эта штука? Очень вовремя, спасибо.
Ошалело посмотрел, кое как выдавливая насмешливое:
-Когда будет тебе нужно, я подменю.
Она тоже чувствует? Чувствует, что это лишь глупый фарс? Наверное нет, раз до сих пор продолжает впиваться ногтями в ладошки, так что костяшки пальцев побелели.
-Какой же ты идиот.
Да, идиот, потому что собираюсь сказать то, от чего возможно захлебнусь твоими же эмоциями. Но уже не могу остановиться.
-И почему это? Обиделась что я не трахнул тебя на лестнице?
Господи Тихонова, как вообще можно выживать с таким эмоциональным диапазоном,а? Грудь сдавило железными обручами, заставляя прислониться к стене. Черт. Ее эмоции слишком давят, стучат по черепной коробке. Он не выдержит. Хочется крикнуть:"Успокойся", но он он ведь сам виноват.Остается цепляться глазами за кактус на подоконнике. Такие острые... Такие острые иголки. Для чего они? Думай, отвлекись, Данил. Волна неконтролируемого чужого отчаянья накрыла так мощно, что он едва ли не забыл сделать вдох. Ко всему прочему чертова метка обратно заколола, как если бы он действительно упал на чертов кактус башкой вниз.
Она что то говорила, но он не слышит больше. Нужно... всего лишь нужно прикоснуться.
-Ты.... ты чертов ублюдок, я ненавижу тебя. Так же проще, да? Издеваться, кидаться этой фальшью, не признавать, что хотел. Строить из себя кого-то,- слезы градом катятся по щекам. Ну вот, доигрался,- Я так сильно тебя ненавижу, проклинаю день, когда мы встретились.
-Замолчи.
Он притягивает девушку к себе, чувствуя, как маленькие кулачки колотят по спине, проходятся по бокам, и она, рыдая уже во всю орет ему в ухо:
-ОТПУСТИ,убери свои руки.
Это ничто, по сравнению с тем облегчением, прокатывающимся по спине. Ничто, по сравнению с возможностью наконец-то глубоко дышать. Чувствовать, наконец-то дома.
-Тише. Это шутка.
Вероника с новой силой дергается, бьет по груди, пытается оттолкнуть. Но он сильнее и... хочет чувствовать боль. Заслужил.
-Я не понимаю тебя,зачем ты здесь? Зачем обнимаешь меня, целуешь, а потом втаптываешь в грязь? Я не могу так, я устала.
Боль.
Чужая боль теперь чувствовалась,как собственная. Как все кактусы мира обрушились бы на него. И то не факт, что это можно приравнять.
-Прости меня.
Что?
И этот концерт только ради этого. Если бы я только мог сказать.
Замерла от шока, сжавшись, то ли впитывая слова, то ли старясь исчезнуть. Нет, не сейчас, не сегодня. Не тогда, когда я
сдаюсь.
-За что?
За то, что ушел.Был груб, веду себя, как придурок.
Не выслушал тебя.
За то, что можно продолжать список до бесконечности.
-За все.
И это все значило так много. Кричаще. Громко.
Она бы не поняла, даже сам Данил не понял. Лишь крепче сжал ее в своих руках, посильнее прижимая к себе. Просто чувствовать ее тело, как холодный нос утыкается ему в шею. Такая близкая. Злость исчезла? И он больше не чувствует эмоций за стеной в сознании. Только теплое тело. Только запах ванили, окутавший его, приняв в свои объятья. С возвращением.
-Я... я..
-Чччч, молчи. Просто молчи.
