***
— Твоим сыновьям не очень-то нравятся мои визиты. — Это мой дом, и здесь я решаю, кого хочу видеть гостем, — чуть резче, чем стоило, ответил Феанор. Мелькор лишь улыбнулся этим словам, этой порывистости. — Твоих сыновей можно понять: они недолюбливают валар после вынесенного ими приговора. Феанор промолчал, отвернулся к рабочему столу, принявшись собирать листы с записями, над которыми они трудились последние несколько часов. Мелькор бесшумно расхаживал по мастерской за его спиной, странно естественно выглядя здесь, в том месте, куда Феанор пускал лишь избранных. Даже не все его сыновья бывали тут. Возможно, они просто не унаследовали сполна талант отца. Возможно, они не могли в полной мере разделить полет его мысли, его устремления, жажду знаний. Так или иначе, в последнее время Феанор все чаще бывал в мастерской один. Или — с Мелькором, щедро делящимся своей мудростью. Мелькором, который единственный из валар поощрял любопытство изгнанника. Мелькором, которого остальные боялись и недолюбливали. Остальные, но не Феанор. Его почему-то тянуло к этому странному, не похожему на других вала. Тянуло так, что он даже разругался с братом, считавшим, что эта дружба не принесет ничего хорошего. Тот ошибался, как и все вокруг! И Феанор доказывал свою правоту со всей яростью и пылом... пока те не перешли границы дозволенного. Мелькор не оставил его и в изгнании. Как будто ничего не изменилось, как будто они по-прежнему в старой мастерской и обсуждают, как лучше создать оболочку для Света Древ... Как и тогда, Феанор принял из рук вала кубок с вином, отпил, смачивая пересохшее горло. — Ты никогда не думал, почему все происходит именно так? — внезапно спросил опустивший свой кубок Мелькор. — О чем ты? — Почему другие боятся меня, но не ты. — Другие просто не понимают... — О да, — улыбнулся Мелькор. — Они не понимают... Пламенный дух. Феанор, помедлив, поставил кубок на стол. Что-то крылось в этих словах... Что-то большее, чем он пока мог понять и осознать разумом. — О чем ты? — глухо повторил он. — Тебя тянет ко мне. Ты жаждешь моих слов, моего вида. Моих прикосновений, — протянув руку, Мелькор провел кончиками пальцев по скуле — и Феанор лишь вздрогнул, но не отпрянул. Иные прикосновения были ему неприятны, но не это. Оно ощущалось... естественно и привычно, будто так и должно. Но он по-прежнему не понимал, куда клонит Мелькор. — А ведь все так просто, — тот мягко рассмеялся. — Ты ведь тоже отличаешься от них, отличался с самого рождения. Твоя фэа полна огня, ярости и стремления... Твоя фэа сотворена моим пламенем, Феанор. Слова были настолько неожиданны, что Феанор замер, не зная, как реагировать, а Мелькор продолжал. — Мое пламя напоило тебя своим огнем, прежде чем вложить в чрево матери. Это прекрасное хроа должно было родиться мертвым, — пальцы снова пробежались по скуле, вниз, мягко легли на шею. — Так бывает, печально, но это случается. Но я не дал этому случиться, вдохнув в него жизнь. Фэа. И родился ты. Голос вала окутывал плотным покрывалом, убаюкивал, как и мягкие поглаживания. — Ты метался, не зная, что тебе нужно. Искал и не находил, и от этого злился. Разве ты не замечал этого? Ты искал меня, как и любое мое творение. — Я... — Не ври, — сквозь мягкость голоса прорезалась сталь, и Феанор понял: любые возражения действительно будут ложью. Такой же ложью, как и попытка утверждать, что он хотел бы сбросить руку вала со своего плеча. Или упереться ладонью в грудь, не давая ему наклоняться ближе, ближе... Пока лицо Мелькора не закрыло все, и он не коснулся губами губ. Это было омерзительно. Это было до безумия неправильно. Это было до крика восхитительно. Это было тем, чего ему не хватало все жизнь, тем, что он так безуспешно искал, не находя нигде. Поцелуи супруги, раньше воспламенявшие кровь, по сравнению с этим касанием оказались абсолютно жалкими, безвкусными. Сейчас же огонь внутри вспыхнул так, что Феанор едва устоял на ногах, вцепившись в одежду вала. Потянул на себя, желая еще, сильнее, больше... Покатился по полу, не понимая, когда и как все-таки упал. В голове билось лишь одно, и он с рыком перехватил запястье Мелькора, стремясь снова прижаться, впитать, получить все, что ему причиталось за столь долгое ожидание. Удар отбросил его к стене, тяжело ткнувшейся в затылок. Сквозь звон в ушах Феанор с трудом разобрал: — ...забываешься... мое... творение! Он еще не понял, в чем дело, не осознал, но в груди разливался... страх? Страх ошибиться, из-за своей ошибки потерять едва найденное. Страх, от которого пламя вспыхнуло еще жарче. Он. Феанор. Боялся?! Пальцы Мелькора сжались на шее, вздергивая на ноги. — Ты принадлежишь мне! — скалящееся лицо Мелькора снова оказалось совсем близко. — Запомни это! — Я... тебе не принадлежу! — выхрипел Феанор, оскалившись не хуже. Удар пришелся по щеке, вскользь. Но его хватило, чтобы и без того черные глаза Мелькора захлестнула тьма. — Вот как, — сказал он тихо и спокойно. — Тогда позволь напомнить тебе об этом. А потом Феанор закричал... Хотел закричать, но не смог: горло по-прежнему сдавливали стальные пальцы, не давая дышать. Не давая вырваться, хоть как-то навредить тому, к кому он по-прежнему тянулся всей фэа — и ею же ненавидел. Потому что вслед за страхом пришла боль. Боль от разочарования Мелькора, боль недовольства того, кто... Кто вжал в каменный пол мастерской, кто разорвал крепкую ткань, будто одежда была из гнилого от времени тряпья. Кто взялся доказать, что Феанор принадлежит ему — и доказал это так, что тот сорвал горло, выгибаясь в беззвучном крике. Это было слишком больно. Болью даже не хроа, хотя и ее хватило бы, чтобы ненавидеть до самого конца Песни. Болью фэа, которая рвалась на части, сгорала в собственном огне, мечась между счастьем принадлежать — и яростным отрицанием любой власти, злобой и ненавистью к осквернившему, запятнавшему, вдребезги, в осколки разбившему чужую честь и гордость. Феанор хрипел, царапая ногтями пол, мечтая, чтобы это оказались глаза Мелькора... Предателя! Моринготто! Хрипел, пока его телом владели, жестоко, не спрашивая разрешения, с полным на то правом и одновременно его не имея. Хрипел, выплевывая слова, когда пальцы Моринготто, получившего свое, разжались: — Не... навижу!.. Тварь!.. — Ненавидь, — легко согласился тот, потрепав Феанора по голове, будто ничего не случилось, будто не измазала плиты пола кровь. — Но помни: ты принадлежишь мне. И ушел, прикрыв дверь мастерской, чтобы никто не смог увидеть, что же в ней случилось. И за это Феанор возненавидел еще больше. За то, насколько был благодарен за эту малость.***
Даже в светлом Валиноре есть места, где царит тьма. Их не может не быть, потому что нельзя лишить вала его стихии, нельзя запретить общаться с ней хоть изредка, отдыхая и подпитывая силы. И потому Мелькор спускался вниз по бесконечной лестнице, уверенно перешагивая ступень за ступенью, ведя пальцами по шершавой стене. Их много было, ступенек, пока последняя не осталась позади, а пальцы не коснулись двери. А за ней ждала тьма. Створка бесшумно закрылась за спиной, отрезая Мелькора от мира, и он наконец расслабился, опустив напряженно приподнятые плечи. Здесь было... темно и тихо, сюда не проникал вездесущий свет Древ, и это было хорошо. Да, пожалуй, хорошо. А вскоре должно было стать еще лучше. Тьма заинтересованно зашевелилась, когда он запустил руку под одежду, нашаривая нужное место, и впился пальцами в собственное тело, разрывая плоть. Кровь потекла по животу, но Мелькор не обращал внимания, шаря, пока под пальцами не нашлась знакомая гладкая твердость. Крохотный огонек горел в его руке, когда он раскрыл ладонь. Крохотная частица пламени, заключенная в идеальную стеклянную сферу, неспособная вырваться оттуда. Но ее предназначение и было не в этом. Она — единственное, что он сумел пронести в Валинор, спрятав от глаз других вала внутри самого себя. Его связь с тем, что осталось там, во внешнем мире. Сфера едва слышно звякнула, когда Мелькор опустил ее на пол меж двух зеркал. Огонек отражался в них, дробился, повторяясь раз за разом. Зеркальный коридор полнился огня, расстилался дорогой в бесконечность. — Майрон, — едва слышно произнес Мелькор. — Майрон, Майрон, Майрон... — подхватила тьма, унося призыв в огненный тоннель. И где-то там, с другой стороны, огонь шевельнулся. Упал на плечи тяжелыми рыжими локонами, отразился в глазах, окутал шагнувшую из зеркала фигуру. Наклонившись, Майрон подобрал сферу, прижал к губам, слизывая крохотную капельку крови. Тьма привычно укрыла его мягким плащом. — Как все прошло? — Прекрасно. Он изумителен в ярости, лучше, чем я думал. Такой огонь!.. — Ты хорошо разжег его? — Более чем. Валинор скоро запылает. — Хотел бы я видеть их лица, — блаженно улыбнулся Майрон. — Ты расскажешь мне?.. — Конечно, пламя мое. — Спасибо... моя тьма.