За окном уже стемнело. Или еще не посветлело? Зимняя ночь тянулась почти бесконечно: встал — темно, лег — темно. Заработался — и пропустил жалкие несколько часов света. Чувство времени в такой обстановке утрачивалось быстро, мигающие в углу экрана часы не спасали.
Роммат потянулся к кружке, поморщился от горечи — кофе оставалось на самом дне, буквально на пару глотков. Отодвинув ноутбук, он встал, сунул кружку в мойку, размышляя, не заварить ли еще. В условно дневную норму можно было впихнуть еще одну порцию, но, наверное, стоило оставить её на конец работы, когда строки окончательно начнут плясать перед глазами. Так что сейчас — чай. В кухонном шкафу громоздились коробки с травами Ворен’таля. Роммат вздохнул, сдвинул их, разыскивая пачку чая. Обычного черного, без этой дряни. Вроде оставалась последняя.
Мысли прервал звонок в дверь. Роммат покосился на часы: семь часов восемь минут. Утра, не вечера. Салливан на смене, Ворен’таля опять где-то носит, наверняка заночевал у очередного поставщика своего сена. И кому тогда неймется?
Звонок повторился, долго и настойчиво.
Роммат нехотя вышел в прихожую, поглядел в глазок. Потом медленно, будто во сне, открыл дверь. Стоящий на площадке Кель’тас улыбнулся.
— Я уж думал, ты спишь, — как ни в чем не бывало сказал он.
Шагнул вперед — как всегда уверенно, зная, что с дороги уйдут, пропустят, не станут чинить препятствий. Не здесь и не те, кто тут живет. Роммат послушно сдвинулся в сторону. Потом запер дверь. И замер, глядя, как Кель стягивает потрепанную дешевую куртку. С таких же потрепанных ботинок натекла снежная жижа, и они оба поморщились: это Ворен’талю было плевать на быт, а Салливан слишком уставал на работе. Они же предпочитали чистоту и порядок.
Все было как всегда. Почти как всегда.
— Поесть сделать?
— Да, давай. Я пока пойду помоюсь, найди что-нибудь на смену.
Кивнув, Роммат ушел в комнату. То тряпье, которое было на Келе, только в помойку и годилось, а лучше — в костер. Порывшись в шкафу, он извлек никем так и не присвоенный халат, оставшийся от чьей-то неудавшейся пассии, сунулся в ванную, повесив его на крючок и сгребя брошенную прямо на пол одежду. Из-за шторы валил пар: Кель всегда любил все обжигающе горячее. Ванну, еду, чай.
На кухню он вышел отмытым и раскрасневшимся, откидывая за спину мокрые волосы. Роммат как раз успел запихнуть одежду в мусорный мешок, приготовить чаю и нарезать бутербродов. Сам есть не стал. Сидел, смотрел, как жует Кель, без особого энтузиазма, скорее просто потому, что так было нужно. Смотрел на подрагивающие длинные уши, на чуть нахмуренные светлые брови. На худые руки с аккуратно обрезанными ногтями, обнаженные аж до локтя — рукава у халата были широковаты, Кель, недолго думая, подвернул их. Вглядывался в такое же худое, скуластое лицо. Молчал.
Кель тоже не собирался заводить разговоры. Доев, он ушел в комнату. Роммат, сложив посуду в мойку, пошел следом. Некоторое время стоял на пороге, потом принес плед, накрыв уснувшего на диване Келя. И вернулся на кухню, прихватив по дороге телефон.
Салливан поднял трубку не сразу, звонка после десятого.
— Слушай, я же просил не звонить, когда я на работе, — мягкий тихий голос звучал устало.
— Возьми недели две отпуска.
Телефон молчал долго.
— Что случилось?
— Кель вернулся.
— Понял, — усталость из голоса никуда не исчезла, но теперь появилась собранность. — Скоро буду.
— У него все руки в следах уколов, — негромко сказал Роммат и сбросил вызов.
Кинул телефон на стол, отошел к окну, пошарив в нише под подоконником. Пачка нашлась в самом дальнем углу, ткнулась в пальцы острым краем. Подцепив, он выудил её наружу, заглянул внутрь. Зажигалка лежала рядом с тремя уцелевшими сигаретами.
Табак отдавал затхлостью, отсырев за несколько лет, но Роммату было все равно. Закурив, он приоткрыл окно, чтобы дым тянуло наружу, а не в комнату, оперся о подоконник, бездумно глядя в утреннюю темноту, подернутую белой дымкой снега.
Три года.
Три года назад Кель’тас ушел из дома и не вернулся.
Три с половиной года назад полыхнул дом его отца, разрушив прошлую жизнь. Раздробив на осколки, разметав пеплом, растоптав в пыль все, что было до.
Анастериан может и не слишком любил сына, но заботился о нем по-своему. Не мешал, когда мальчишку вместо бизнеса понесло в компьютерную сферу, хотя ни капли не одобрил это. Но денег на образование дал, даже выкупил огромную четырехкомнатную квартиру неподалеку от институтского городка, чтобы сыну не пришлось мотаться по несколько часов утром и вечером через весь город. А уж кто там жил кроме него, Анастериана не волновало.
Роммат был с Келем с самого начала. Познакомившись еще в детстве, они сдружились так крепко, что даже вопроса не возникало, что дальше. Куда Кель — туда и Роммат. Умный и внимательный, он всецело полагался на выбор друга, как и всегда просто находясь рядом и прикрывая ему спину. Тем более, компьютеры ему тоже нравились.
Ворен’таль появился позже, уже во время учебы. Вечно пребывающий не здесь, пахнущий аптекарскими сборами, он странно органично вписался в их небольшую компанию. Оглянуться не успели, как на кухне выстроилась стройная шеренга его чашек, среди стопок книг по программированию и учебников начали попадаться томики травников, а в пустующей до этого комнате зашумел кулерами третий компьютер.
С Салливаном вышло и того забавней. К компьютерам будущий медик никакого отношения не имел, но сошелся именно на этой почве: Кель, загремевший в больницу, где тот проходил практику, помог ему с каким-то специфическим софтом, а там слово за слово — и четвертая комната тоже обрела жильца. По углам в ней высились горы медицинской литературы, поисковик то и дело весьма оригинально заканчивал запросы, а сигареты Роммата были изъяты и запрещены к употреблению. Тот, впрочем, и не особо возражал.
Это сейчас старая привычка и потребность занять руки вернулась, позволяя мыслить отрешенно. В прошлый раз он сорвался и снова закурил после пожара.
Сгорело все: дом, бумаги, сам Анастериан нашел свой конец в огне вместе с парой слуг. Кто совершил поджог, так и не нашли, хотя всем было ясно: кто-то, кому мешал его бизнес. Мешал настолько, что и после череда неприятностей продолжилась. Вступивший в наследство Кель’тас крутился как заведенный, но все валилось у него из рук. До тех пор, пока не осталась только эта квартира, они четверо и навязчивая мысль: узнать, кто же виновен, и наказать его. Отомстить за все.
Кель бредил местью. А после ушел. Взял с собой только сумку с ноутбуком — и исчез. И вернулся, будто не прошло несколько лет.
Затушив окурок в раковине, Роммат выкинул его и все-таки сделал себе еще кофе.
Щелчок поворачивающегося в замке ключа он услышал не скоро, когда кружка уже давно опустела, а семерка в углу монитора успела смениться восьмеркой и почти вплотную подбиралась к девятке. Роммат вздрогнул, поняв, что все это время сидел, бездумно глядя в монитор, встряхнулся и встал: нужно было поставить чайник.
В ванной зашумела вода, на кухню заглянул вытирающий руки Салливан.
— Где он?
— В своей комнате, спит.
Кивнув, Салливан ушел, а Роммат достал его кружку и насыпал в нее пять ложек заварки. Когда Салливан вернулся, чай как раз успел настояться до черноты, так, что дна кружки не было видно. Спрашивать, как и что, было почти страшно. Да и простой осмотр — что он может дать? Видимо, понимая это, Салливан молчал недолго, только пока аккуратно высыпал в чашку сахар. Прямо из сахарницы, через край.
— Наркотики, — сказал он и так понятное, размешивая получившийся сироп. — Что — не знаю, как очнется — попробую расспросить.
Повисло молчание, только ложка тихо позвякивала.
— Что еще? — Роммат отстранено удивился своему спокойному голосу.
— На удивление почти ничего. Не избит, не истощен — не больше, чем мог при подобной зависимости, — Салливан смотрел на мерно кружащиеся чаинки. — Только следы слишком близкого физического контакта с каким-то мужчиной.
— Что?..
— Ебали его! — рявкнул Салливан. — Долго и методично.
Роммат медленно вдохнул, выдохнул, потом потянулся за сигаретой и обнаружил, что пачка пуста.
— Пойду куплю еще. Присмотришь?
— Куда денусь, — махнул рукой снова похожий на себя Салливан, тихий и несчастный.
Хлебнув своей бурды, он скривился и, прихватив чашку, пошел в комнату, сторожить сон Келя. Роммат не стал туда заглядывать. В голове было странно пусто, бессмысленно. Там осталось место только для осознания порядка действий: накинуть куртку, зашнуровать ботинки, проверить, запер ли дверь. Уже на улице, глотнув холодного воздуха, он попытался представить, во что влип Кель — и не смог. Не вязался гордый, уверенный в себе и своем деле Кель’тас с... кем-то, кто мог обращаться с ним так.
Но три года. И наркотики. И его одержимость местью.
Когда Роммат вернулся, с целым блоком сигарет, в квартире все было по-прежнему, разве что в раковине стояла пустая чашка. Салливан выглянул на кухню, неодобрительно глянул на закуривающего Роммата, но ничего не сказал, только приоткрыл окно.
— Ты его одежду осматривал?
— Нет, просто собрал. Что там?
— Вот, — Салливан выложил на подоконник смятый, порванный билет на поезд и пустую ампулу.
Билет особого интереса не представлял — погашенный сегодняшний числом, он сообщал, что Кель добирался из какого-то города с незнакомым им обоим названием. Судя по времени пути, это было где-то в полусутках езды, скорее всего — место пересадки, не начальная точка маршрута. А вот ампула... Роммат покрутил ее в руках, отметив аккуратно отломленный кончик. На тонком стекле зеленоватой краской был начерчен грубый знак.
— Я видел такие уже, — Салливан прислонился к холодильнику, устало закрыв глаза. — «Скверна». Синтетика, гадость редкая, появилась не так давно — пару лет назад. Умирают от нее редко, но подсаживаются накрепко, привыкание с первой же дозы. Очень растянутое действие — до трех суток между приемами.
— И сколько он...
— Откуда я знаю? Год, два, все три?..
Вопрос повис в воздухе, запутавшись в дыму от уже третьей сигареты. Роммат прикуривал одну от другой, не зная, что сказать.
— С этого слезают? — наконец спросил он.
— Со всего слезают — было бы желание, — как-то странно дернул головой Салливан. — Переломаться помогу, вытащу, но дальше...
А дальше, если Кель не захочет — его никто не остановит. Это оба понимали и без слов. Не сумели же остановить с этой местью, будь она десять раз проклята.
Ворен’таль ввалился часам к двенадцати, бодрый и счастливый — насколько это вообще можно было о нем сказать. Притащил на кухню целую охапку пахучих свертков, сложил их на стол и только после этого заметил, что что-то не так.
— Кель’тас вернулся, — сообщил Роммат, поднимая голову от ноутбука — часть свертков свалилась на клавиатуру, и по белому фону текстового редактора теперь плыла все удлиняющаяся вереница букв. Зажало букву «а».
— А? — моргнул Ворен’таль и чуть не сел мимо табурета.
— Ага, — Роммат смахнул свертки и закрыл ноутбук.
Пока он пересказывал случившееся, Ворен’таль сидел, глядя в пространство немигающим взглядом, вцепившись в сиденье и покачиваясь вперед-назад. Потом поднял голову, моргая, будто спросонья.
— И... как теперь? — робко спросил он.
— Будить и спрашивать, — встав, Роммат подцепил его за плечо, дернув за собой. — Ждали тебя — может что знакомое услышишь.
Торопливо перебирающий ногами Ворен’таль закивал. Можно было не сомневаться, слушать он будет со всей внимательностью, а с учетом его обширных и порой весьма специфических знакомств — может и получится понять, чего теперь ждать и бояться. Потому что, что бы ни творил Кель все эти годы, вернуться вот так он мог лишь в одном случае: доделав дело. Отомстив.
Салливан сидел в кресле, уткнувшись в телефон. Увидев вошедших, он устало потер глаза и, отложив мобильник, пересел на край дивана, принявшись расталкивать Келя. Устроившийся на пригретом месте Ворен’таль наблюдал за этим, как за каким-то священнодействием, сложивший руки на груди Роммат угрюмо молчал. Особенно угрюмо, когда не желающий просыпаться Кель попытался отмахнуться:
— Иллидан, хватит... Потом...
— Просыпайся, на пару опоздаешь, — вспомнив прошлое, мягко пожурил Салливан, и Кель все-таки открыл глаза. И тут же расплылся в улыбке.
— Салли...
Тот терпеливо кивнул, глядя, как Кель, завозившись, садится и кутается в плед.
— Я тоже рад тебя видеть. Принести воды?
— Воды... Да, давай, — тот облизал губы, и Роммат потянулся за кресло, вытащив оттуда литровую бутыль.
За время, пока ждали Ворен’таля, успел сбегать, купить. И выслушать целую лекцию Салливана, как все будет происходить, в теории. И дрожащие руки Келя отметил с все тем же странным спокойствием, как и жадность, с которой тот приложился к бутыли.
Салливан подоткнул угол пледа, спросил:
— Ты пришел так внезапно, что мы ничего не понимаем. Расскажешь?
— Расскажу, — Кель снова улыбнулся этой странной, совершенно не идущей ему улыбкой. Слишком рассеянно-безумной, отражающейся в сощуренных глазах.
— Все закончилось, — поведал он. — Совсем все. Иллидан даже дал мне выстрелить.
— В кого?
— Кто виноват, — Кель тихо рассмеялся. — В самого последнего. Больше ничего не будет. Ни огня, ни «скверны».
— Ты давно ее принимаешь? — быстро уточнил Салливан.
— Давно... Не помню. Это важно?
— Не очень, — видя страдальчески нахмуренные брови, заверил Салливан. — Расскажи про Иллидана?
— Он... Лорд, — улыбка снова вернулась, на этот раз мечтательная. — Пообещал — сделал. Настоящий лорд. Без него ничего не получилось бы. Отомстить. Не закончилось бы.
— Поэтому он тебя?..
— М-м-м?
— Имел, — подсказал Роммат, постаравшись подобрать максимально мягкое определение. И все равно отрешенно слушавший Ворен’таль вздрогнул.
— А, это... — Кель дернул плечом, будто речь шла о чем-то абсолютно не важном. — Я просто хотел. Ну, так бывает. Салли, почему тут холодно?
— Потому что зима, — не моргнув глазом, отозвался тот. — Сейчас принесу еще одеяло, подожди.
Вот только проку от одеяла никакого не будет, Роммат знал это. Потому что на самом деле в комнате тепло, а холод, терзающий Келя, другой природы. И ему не помочь. Никак. И водой, которую тот торопливо допил, ему не напиться.
Их всех ждали абсолютно незабываемые несколько суток ломки.
***
Его притащила Вайш.
Неряшливого. Испуганного. Решительного. С огромными, встревожено блестящими глазами.
Единственное, что у него было в целости — ноутбук в потрепанной сумке. Его Кель’тас прижимал к груди. Берег, почти не осознавая этого. Как самое ценное, что у него оставалось.
Вайш тогда не сказала ничего. Полезла в ящик, достала ампулу, одну из взятых в последнем рейде. Шприц и спирт извлекла из сумки — купила по дороге, не иначе. Иллидан наблюдал за приготовлениями так же внимательно, как Кель’тас. Разве что без сквозящей во взгляде жажды — лишь с недоумением.
— За недостачу отчитаюсь сама, — сказала Вайш, когда Кель’тас костлявым клубком свернулся на диване, блаженствуя после укола.
— Зачем он тебе?
— Нам, Иллидан, нам, — бархатисто рассмеялась Вайш. — Мальчик — золото, ты еще поймешь это.
Понял. Потом. Присмотревшись.
Первые сутки Кель’тас спал, вторые — жадно отъедался и отмывался. На третьи снова подставил руку под укол, счастливо жмурясь. И только после они поговорили нормально.
Иллидан слушал, все больше понимая: Вайш права. Как всегда. Мальчик действительно золото. И огонь, потому что пылал такой жаждой деятельности, что становилось страшно. Вайш неторопливо курила тонкую дамскую сигарету, а Кель’тас все рассказывал и рассказывал. Четко, не сбиваясь, выкладывая внезапным союзникам все, что знал.
Оставалось лишь удивляться, как много он сумел раскопать. Иллидан раньше презирал таких. Сыновей богатых родителей. Стоящих у вершин. Презирал, даже работая на них. А сейчас слушал — и изумлялся. Компьютерный гений, не иначе. Одержимый жаждой мести гений, потерявший все. И поставивший на кон все оставшееся. Себя.
Рядом с ним Иллидан чувствовал себя странно. Ему было привычней общаться с бойцами. С коллегами-оперативниками, воротившими носы. Его к делу-то привлекли от полной безнадежности. Сиделец, бывший оперативник, он знал, где достать наркотики, как не попасться бывшим коллегам. Не вызывал подозрений у барыг — он действительно был частью уже их мира. Мира, который медленно, но верно накрывала волна «скверны».
Семью Кель’таса эта волна коснулась самым краешком. Этого хватило, чтобы снести все. До дна. Дотла. До безудержной, по-своему красивой ярости уцелевшего. Вайш только посмеивалась. Кель’тас не слышал — исчезал в своем ноутбуке. Жил в нем, обеспечивая такую поддержку, о какой Иллидан раньше и не мечтал.
Оказывается, в сети можно было узнать многое. Многое не доступное штатным специалистам, не знающим, где копать. Многое, способное помочь в их нелегком деле. И ампулы с наркотиком в ящике не переводились, исправно утаиваемые Вайш.
Кель’тас не открывал этот ящик сам. Никогда. Обычно это делала Вайш. В ее отсутствие — Иллидан. До тех пор, пока расслабленный после прихода Кель не выдохнул: «Хочу тебя».
Какого демона Иллидан согласился — сам не знал. Смотрел в глаза и видел только желание. Чистое, незамутненное. Не желание не пойми чего. Этим отвратила Тирэнд. Не желание извращенно выебать мозг. Мэв, чертова фанатичка. Просто желание трахнуться, быстро и без затей.
Целовался Кель’тас так же жадно. И не отвлекался ни на что. Не вовремя вернувшаяся Вайш тоже не сказала ничего. Порылась в бездонной сумке. Кинула на диван тюбик крема, пачку презервативов. И ушла на кухню, молча.
Иллидан был ей безмерно благодарен. За эту предусмотрительность. За молчаливое одобрение. За странно размеренную жизнь вне работы. За все. Несмотря на то, что она была его надзирателем. И, как ни странно — другом.
Он постепенно изучал их. Обоих.
Вайш питалась суши. Курила тонкие сигареты с запахом моря. Часами сидела в ванной. После нее влажным был даже потолок, остро пахло йодом и солью.
Кель’тас пил вместо чая пустой кипяток. Любил, когда его имели, поставив в коленно-локтевую. Был готов убить за свой ноутбук.
Жизнь в постоянном напряжении заставила выработать странные ритуалы.
Кель’тас протягивал руку под иглу — Вайш застилала диван потертым пледом. Уходила на кухню, плотно закрывая дверь. Иллидан знал: ее не смутят два ебущихся мужика. Она не хочет смущать как раз их. Его. Потому что Кель’тасу, ловящему кайф, было плевать. Он отдавался этому целиком. Полностью. Как отдавался потом Иллидану. Вилял задом, насаживаясь. Стонал, не смущаясь. Получал удовольствие. Горел. И падал на испачканный в сперме плед, довольный и отгоревший. Доверчивый.
Он расслаблялся на руках Иллидана. Тот боком протискивался в узкий коридор, в ванную. В горячей воде Кель’тас неизменно засыпал. Иллидан мыл его, удивляясь сам себе, уносил обратно в комнату. Уходил на кухню, где курила свои сигареты Вайш, хитро улыбаясь.
Когда он возвращался с едой и кружкой горячей воды, Кель’тас уже сидел за ноутбуком. Свет монитора падал на его лицо. Подсвечивал яркие, слишком яркие глаза. Такие были у всех, принимающих демонов наркотик. Зеленые от природы, они казались залитыми «скверной». И горели недобрым огнем.
Иллидан молча садился рядом, в который раз перебирать свои неизменные пистолеты. Ждать, когда Кель’тас или Вайш дадут отмашку: пора. После — собирать бойцов. Кель’таса с собой он не брал практически никогда. Не место ему было среди мускулистых детин с оружием. Разве что ситуация требовала именно участия компьютерного гения. Но и тогда Иллидан старался Кель’таса не светить. Ни к чему. Не стоит. Пусть даже Кель’тас никогда не показывал и тени испуга.
Только один раз Иллидан пошел против своих же правил. Когда накрывали верхушку. Когда был приказ: если нужно, стрелять на поражение.
Все закончилось одним выстрелом. Последним. Тем, за который еще спросят. Но оно того стоило.
Иллидан смотрел на Кель’таса. Тот сжимал пистолет. Крепко. Его рука не дрогнула ни в какой момент. Ни когда брал оружие, ни когда жал на спусковой крючок. Шало улыбнувшись, он обернулся и протянул пистолет Иллидану:
— Это твое.
На труп своего врага Кель’тас больше не смотрел. Он знал: Кил’джеден мертв. Нельзя жить с разнесенным пулей черепом, расплескав мозги по стенам. Иллидан всегда предпочитал крупный калибр. Чтобы наверняка.
Месть свершилась. Все закончилось.
Поставки «скверны» — в том числе. В ящике оставалось восемь ампул, когда Иллидан в последний раз сделал Кель’тасу укол. На следующий день ящик был пуст. Кель’тас ушел. Просто взял ампулы, ноутбук и ушел. И возможности искать его не было. Закрывали дело. Закрывали все. Чуть не закрыли самого Иллидана. Вайш советовала ему закрыть глаза.
— Он хороший мальчик, не нужно впутывать его во все это, — задумчиво говорила она, выдыхая тонкую струю дыма. — Позволь ему залечь на дно самостоятельно. Ты и так привлек к себе слишком много внимания.
Иллидан кивал. Молча. И — искал. Тоже молча. Сам.
Нашел только квартиру. Одну из многих, по которым пришлось жить эти годы. Пустую квартиру.
На столе стояла чашка с засохшими остатками какой-то бурды на дне. Рядом — вторая, с отбитой ручкой. В нее были бережно сложены вскрытые ампулы. Шесть штук. Одной не хватало.
Там же стоял ноутбук. Это было почти жутко. Что Кель’тас расстался с ним. Бросил так. Здесь. Ушел. Вычистил систему и ушел. Включивший ноутбук Иллидан не нашел ничего. Пусто и голо. Лишь на рабочем столе вместо заставки — фото.
Четверо.
Серьезный Кель’тас, спокойно глядящий в камеру. Рядом с ним, сложив руки на груди — темноволосый юноша. Лица не разобрать, над поднятым воротником куртки только глаза сверкают. У их ног третий — севший прямо на землю, встрепанный, сонно жмурящийся. И четвертый — опаздывающий, вбегающий в кадр с теплой чуть извиняющейся улыбкой.
Эта фотография была единственной зацепкой. Намеком, куда мог пойти Кель’тас. И Иллидан закрыл ноутбук — а потом с мясом вырвал жесткий диск.
Его нужно было уничтожить. Сбросить с хвоста Вайш. А после — искать. Пока не найдет.
***
Все, что вас не убивает, можно пережить.
Салливан любил говорить так по осени, посмеиваясь, отпаивая сезонно захворавших приятелей лекарствами и грозно шикая на Ворен’таля, который лез со своими травами: не порти, мол, эффективность лечения.
Ну... Ломку Келя они тоже пережили. Роммат был вынужден признать это на четвертые сутки, когда тот относительно пришел в себя. Даже не в норму — просто в себя. Особенно по сравнению с первыми двумя днями, когда рядом сидели неотлучно, сменяя друг друга и не зная, как помочь. Разве что Салливан что-то химичил, а остальные только сидели и смотрели. Или ловили, укладывали на место и слушали, молча сжимая кулаки, даже мирный-мирный Ворен’таль. Потому что все осознанные просьбы сводились к одному: «скверна». Нужна «скверна». А неосознанные...
Кель звал какую-то Вайш, спорил с ней, тянул к чему-то руки. Смеялся, а потом без перехода стонал, переворачиваясь на живот и выгибаясь так, что Роммат отворачивался, не желая видеть... подобное. Чаще всего звучали просьбы к Иллидану, за которого Кель с пугающей регулярностью принимал всех троих.
Но — не убило. Пережили.
На третьи сутки стало полегче, Кель иногда приходил в себя, на четвертые — смог более-менее осознанно смотреть на мир. Курил, одну за одной, бездумно, просто чтобы занять руки, безропотно глотал чай, которые в него вливал Ворен’таль. Салливан в кои-то веки был с ним согласен, лично подбирая травы. От них Келя хотя бы не тошнило, как от лекарств. И так он почти ничего не ел — еще не мог. Вот пить — пил, и Ворен’таль заваривал свое «сено», по возможности щедро сдабривая его сахаром. Сначала печаль-траву с ледяным зевом, чтобы хоть немного очистить организм, потом снолист, чтобы Кель мог поспать без терзающих его непрерывно кошмаров.
Сейчас квартира насквозь провоняла лиловым лотосом — более слабым, чем снолист, снотворным, скорее успокоительным. Кель от него впадал в мирно-созерцательное состояние, часами вертя в пальцах сигарету, пока она не рассыпалась горкой трухи. Это стоило всех мучений, и Роммат только повыше натягивал ворот свитера, закрывая нос.
Так и подошел к двери, когда позвонили, опять с утра пораньше. И почти без удивления поднял глаза, глядя на воздвигшегося на пороге... как там его, Иллидана? Кель наговорил достаточно, чтобы составить примерный портрет, вполне совпадавший с реальностью: очень высок, мускулист, с костистым, хищным лицом, чем-то напоминающим профиль самого Келя. Глаза закрывали черные линзы очков, пряча, как знал Роммат, старые шрамы от ожогов. Под расстегнутой курткой виднелись ремни кобуры, тонкая майка обтягивала торс, выставляя напоказ грубые линии татуировок. Ядовито-зеленые, будто светящиеся на коже. Как «скверна».
Роммат скривился, но ничего не сказал, только кивком предложил пройти и закрыл дверь за спиной Иллидана, неуверенно стаскивавшего с ног тяжелые штурмовые ботинки. В просторной прихожей как-то разом стало крайне тесно, будто не они двое стояли, а толпа народу набилась.
— Вторая дверь, — сухо бросил Роммат, кое-как протиснувшись мимо, и пошел на кухню. За очередной чашкой травника.
Иллидан поглядел ему вслед — Роммат видел это краем глаза, наливая кипяток в чашку, следил, как тот нерешительно мнется — а потом широким шагом устремляется к нужной двери. И это лучше любых слов говорило: не со злом. С добром ли — неизвестно, но не со злом пришел. Келю не навредит. Наверное. Сложно было разобрать, как он среагирует на появление любовника в подобном помутненном состоянии.
Роммат не очень понял, что их связывало, как Кель вообще оказался в одной постели с этим... громилой, но как всегда принял это как еще одно решение друга. И теперь собирался следовать ему, как и всем предыдущим.
Когда он пришел в комнату, Ворен’таль с Салливаном устроились рядышком, на подоконнике, настороженно глядя на Иллидана. Мимо последнего опять пришлось протискиваться, чтобы поставить чашку около разложенного дивана, занимавшего добрую треть комнаты. Отступив к стене, Роммат прислонился к ней, привычно скрещивая руки на груди.
Все молчали. Смотрели. Смотрел и Иллидан.
Кель сидел посреди разворошенной груды одеял, в опущенной руке дымилась, потихоньку прогорая, сигарета, и вид у него был откровенно безумный. Усталый, измученный, с глубокими тенями под глазами, он улыбался так, что впору было решить: тронулся. Свисавшие на лицо нечесаные волосы и взгляд в пустоту только довершали картину. Но в какой-то момент он встрепенулся, обнаружил, что в комнате стало больше народу, и тихо рассмеялся, поманив к себе:
— Иллидан!..
Тот послушно нагнулся, и Кель мазнул губами по его подбородку, царапнул попавшуюся под пальцы татуировку.
— Ты пришел, — заключил он, затягиваясь. — Это хорошо.
— Почему ты сбежал? — голос Иллидана звучал глухо, почти зло.
Роммат напрягся, но Кель только наклонил голову набок, снова улыбаясь.
— Слишком много «скверны», — легко пояснил он. — Но теперь все будет хорошо. А когда приползет Вайш?
— Никогда, — отрезал Иллидан. — Ей здесь не место.
— Точно, — кивнул Кель. — Ее хвост не влезет в ванную. Хотя тебе она бы понравилась, Роммат. Такая... змея.
Это было бредом — и не было им. Просто столь долгое употребление «скверны» не могло не сказаться на разуме. «Скверна» и маниакальная жажда мести сделали Келя таким, но... Это был по-прежнему он. Кель`тас. Просто видящий мир странно. Под другим углом.
— Теперь все будет хорошо, — доверительно-тихо сказал он всем разом и, подняв голову, спросил: — Ты ведь останешься?
— Останусь, — Иллидан сел на край жалобно скрипнувшего дивана, протянул руку. Кель потерся о нее щекой.
— Только тут тесно... Крыльями за дверные косяки цепляться будешь. Погоди. А где твои крылья? — спросил он с таким наивным изумлением, что улыбнулся даже Иллидан.
— Там же, где хвост Вайш, — ответил он.
Это был Кель.
И, что бы там ни было — теперь все действительно стало «хорошо».
