Принц и блохастый

      Странная она штука — жизнь. Вчера принц, сегодня нищий… а то и наоборот. Я и там и сям успел побывать, и не по одному разу. Началось так хорошо всё — дом большой, хозяева добрые, и дети их всё со мной возились. Тогда казалось, что все вокруг созданы лишь для того, чтоб со мной играть. Быстро научился вкусняшки клянчить, это легко оказалось — всего-то смотреть несчастно и вздыхать, и запретная колбаска быстро в пасти оказывалась. Я так наловчился нужные рожи корчить, что мне даже соседи через забор подачки кидали. Вот тогда мне бродяги завидовали. Впрочем, иногда и я им. Их в поселке навалом, весёлые — шерсть в репейнике, и носились куда хотели. Девочки с ними были хорошенькие, мохнатенькие… Мне-то того, нельзя было, я же домашний, элита, так сказать…       Недолго только это счастье длилось. Уехали они, а меня оставили. Наигрались и бросили просто так, и я тоже бродягой тогда стал. К местным прибился, вроде как знакомые все. Вот тогда завидовать им я быстро разучился. Волюшка — да, бегай где хочешь, а вот поесть-то не дадут. Жрать хотелось постоянно, но вместо вкусной каши и мяса теперь грыз объедки помоечные. И спал теперь не в тёплой комнате на собственной лежанке, а на голой земле. Летом ещё ничего, а как похолодало, вот тогда мои бока быстро все прелести бродяжьей жизни познали. И хребет мой познал. Я поначалу думал, что все добрые, пока по этой самой хребтине пару раз не получил. Первый-то раз ещё ничего — ботинком попало, а вот второй раз дубиной. Долго отлёживался…       А как оклемался, в город подался. Жратвы там больше, и ночевать на теплотрассе пристроился, ваще кайф. Правда, и конкурентов больше, и не только собак, но ещё и двуногих. Ничего, приспособился. Потом и вовсе повезло, к кафешке привокзальной прибился. То сосиску кинут люди добрые, то корочку хлеба, а когда я пару крыс хозяину подарил, так вообще житуха медовая стала. Днём я шлялся, а ночевать в подсобку пускали и супчика горячего на ночь обязательно. После помоечной дряни-то ну чисто в рай попадаешь. Ахмета — нового хозяина — я боготворил. Умный мужик, ценил меня так, что даже ошейник от блох подарил.       Оценил я это уже после его смерти, когда хозяином его племянник Рустем стал. Тварь оказалась та ещё! Я к нему со всей душой, и тявкал, и ботинок лизал, ничего на эту суку не действовало, орал и пинками из кафешки гнал. Мысль уже мелькнула, что придётся опять на улице жить, а там зима не за горами, и я тогда Рустему тоже подарок сделал. Самую жирную крысу поймал и принёс. Я старался, я понравиться хотел, а он, гнида, ногой меня, да прицелился, чтоб по сокровенному попасть.       Грызанул я его, кароч… Во прям за эту нижнюю лапу и прихватил, чтоб у него тоже подарочек от меня остался на память. Да не, не, ну не со всей дури, конечно, иначе хрен бы Рустем за мной понёсся.       Он так за мной по улице припустил, что все прохожие оглядывались. Я от него на проезжую часть выскочил… и под машину попал. Помню только свет фар, визг жуткий и боль адскую. Дальше как в тумане всё. Вроде человек из машины выскочил, Рустем, паскуда, по улице убегал — зассал, сука! А у меня только одна мысль, что следующую весну, я, пожалуй, не увижу… И та, серенькая, с чёрным ушком, мои комплименты больше не услышит…       Мужик, что меня сбил, поднял и в машину запихнул, говорил чего-то вроде, и ещё помню, что пахло там здорово. Не едой, а всё равно вкусно. А вот там, куда он меня привёз — не очень. Я эти запахи хорошо помню. Когда сынок моих первых хозяев коленки разбивал, тогда так же вонять начинало, а пацан принимался орать, как ненормальный. Коленки бил — не орал, а стоило только бутылочки с отравой углядеть — голосил, словно припадочный. Тогда я думал, что его так наказывали. Вот и меня теперь решили. Хотел драпануть, но там мужик здоровый оказался, ещё больше моего убивателя машинного. Цап меня на руки, раз — и на стол!       — А ну-ка! Лежи спокойно, тебе говорят. Большой парень, а ведёшь себя…       Рявкнул — ну чисто директор какой. Ну, я и заткнулся. Не маленький, потерплю. Он меня щупал везде, чего-то делал и сказал, что всё в порядке — ушиб сильный и только. Вот спасибо человеку, сразу успокоил. Правда, напоследок кольнул иголкой. Не больно, конечно, но некультурно как-то. Я заворчал, а они оба смеются, особенно тот, что сбил. Камень, видать, с души свалился.       На улицу он меня вывел, сел передо мной на корточки и спрашивает:       — Что мне с тобой теперь делать?       А чего ты можешь-то? Ну купи пожрать, что ли… Вот если бы ты меня себе забрал… мдя, конечно… У тебя дома свой, небось, имеется. Какой-нибудь эрдельпинчершнауцер — страхуила элитная и тупая, как пробка. А я живой и ладно, пойду полежу где-нить, где не дует.       А мужичок всё смотрит — глаза жалостливые. Повздыхал, повздыхал, дверцу машины открыл и кивает:       — Давай, запрыгивай.       Я вначале не поверил, потоптался на месте, а он меня под лапы — и на заднее сиденье. И дверь закрыл.

***

      Звали его Сергей. Хотя, почему звали — пусть живёт тыщу лет. И он, и жена его, Лариса — вся беленькая, пухленькая и кудрявенькая, ручками сдобными всплёскивала, гладила меня и причитала без конца, какой я бедненький-разнесчастный. Ну, от души отлегло, что тоже добрая.       А домище у них — мама не горюй! Уж насколько у первых моих хозяев здоровый дом был, а тут просто дворец. Сначала решётка кованая, за ней газон с вазами белыми, а потом и сам особняк. А внутри — с ума сойти какая красота! Правда, разглядел всё это я позже, потому что в первый миг увидел только… его.

***

      Лупоглазых собачонок у Сергея с Ларисой не было, а был кот. Огромный, снежно-белый красавец лежал на диване, равнодушно глядя на людские танцы вокруг меня. А глаза разноцветные! Один небесно-голубой, второй золотистый. Меня словно второй раз долбанули и на сей раз по башке. Я этих мяукалок терпеть не могу, но этот… это, вообще, не кот, а нечто!       Я к нему так и потянулся. Не каждый день такое чудо видишь.       — Типа… Здравствуй, киса!       А чудо скривилось презрительно и встало.       — Я тебе не киса, чучело ты блохастое. Я Реджинальд Хартгейм Брайс.       Развернулся и хвостом своим охрененным по моей ошалевшей роже — блямс! И ушёл. Вот и всё знакомство.       Ой, ну и не надо! Ой, ну и пожалуйста! Тоже мне — принц кошачий. Я теперь тоже здесь живу, и тоже теперь принц, хоть и дворовый. Я, между прочим, тоже симпатичный, если издали смотреть… или в темноте. Ничего, притрётся, кошак избалованный, куда теперь денется.

***

      Но до чего же у них дома хорошо! Ковры пушистые, диваны шикарные — валяйся не хочу, и деревья заморские в кадках стоят. У нас в кафе тоже парочка стояла, но всё ж не такие красивые. А тут ну чисто в раю. А главное, конечно — это кухня, самая лучшая комната в доме. Там повар обитал — важный мужик, форсу побольше, чем у хозяина. Сначала не очень-то при виде меня радовался. Но не зря я всякие моськи крючить учился. Пара дней, и меня только мясными обрезками да косточками сахарными встречали.       На улице со мной охрана возилась, всяким трюкам учила, например, сахара кусок на нос положат и чтоб я стоял, не двигался. Я смышлёный, быстро всяким фокусам обучился, хотя так и не понял, зачем. Туповаты всё же людишки и шутки у них дурацкие. Но добрые! Повезло мне всё-таки!       Но лучше всего сами хозяева. Они оба писатели, люди интеллигентные — плюнуть некуда, один про зомби писал, вторая про любовь и оргазмы. Серёга мой лучший друг теперь! Я за него убью кого хошь, и за жену его тоже, хотя первые дни она мне нервишки потрепала. Всё лечила, и всё почему-то через задницу, то градусник туда, то клизму совала. Хлебом её не корми, дай только о ком-нибудь позаботиться. Ну я в целом-то не против, замечательные люди, и если бы не этот… разноглазый… Реджина-а-альд, мать его!

***

      Он меня в упор не видел. Рядом пройдёт, даже не зыркнет, вот будто нет меня. А я чё, хуже? Я его тоже не замечал… почти… короче, пялился с утра до вечера. Нельзя такое не заметить.       Вроде здоровый, а изящный. По столу пройдёт — ни одной стекляшки не собьёт, будто костей в нём вовсе нет, один мех. А мех — с ума сойти! Всё бы отдал, чтоб потрогать, ну хоть чуть-чуть. Да куда там! Сразу так фыркает, словно я червь навозный. Я в миску к нему один раз сунулся, ну просто позырить, чего у него там, и сразу по уху получил. Чтоб, значит, место своё не забывал. Обидно, блин! У него, кстати, даже комната своя была — мама родная! И если настроение плохое, их белобрысое высочество весь день могло не выходить, жрачку прям туда ему и носили.       Имен у него штук десять. То, что он мне назвал, это начальные только, там родословная аж до Тутанхамона идёт, а тот, говорят, важной шишкой был. Ну, а меня назвали просто — малыш. Причём везде так называли, словно на лбу у меня написано. А мне не жалко, хорошее имя. И, вообще, меня все в доме полюбили, а этот… Тутанхомонович, с таким видом ходил, что вот только под хвост его целовать. Ну, ему и целовали, а он лишь фыркал в ответ.       Невесту нашли хрен знает откуда привезённую, такую же, наверно, зазнайку распрекрасную. Редж довольный ходил, даже со мной соизволил перемолвиться, мол, ах, ах, ах, какая девочка! Голубая кровь и всё такое… Специально для него из-за границы везут. Я в ответ зевнул только:       — Да? А у меня, брат, этого добра навалом, только свистни.       Он лишь глаза закатил, дескать, что с тобой, дураком, говорить. Пошло, правда, почему-то всё не так. Увезли его к кошке, а вернулся злой, как чёрт — на морде царапина, мимо меня пулей пронёсся и так глазами зыркнул, особенно жёлтым…       Серёга с женой охали и ахали, а я к нему попёрся.       — Чего, краля не дала?       — Пшёл вон! — рыкнул он.       — Да ладно… Нашёл из-за чего расстраиваться! Скажи спасибо, что тебя не почикали. Говорят, некоторые хозяева очень любят это делать. Знаешь, как — чик и…       Ох, он и взвился! Зарычал аки тигр бешеный.       — Если ты, — зашипел он, — чучело помойное, ещё раз ко мне…       — Завтра Серёга с Ларой в гости уезжают, — перебил я. — Я сам тебя трахну. Готовься, киса.       Рожа у него была… и глаз задёргался, на сей раз голубой.

***

      Утром, он, ожидаемо, не вышел. Испугался, ясен пень. Я в комнату заглянул и чуть не заржал: на шкаф залез и затихарился, одни уши торчат. Я притаился за дверью и сидел часа два. Редж первый не выдержал, я отсюда слышал, как в брюхе у него бурчит. Привык, что по расписанию всё. А хозяев-то нет! И никто ему любимую лососину на голубой тарелочке не несёт. Я же говорил, что меня в доме полюбили, а вот его не очень.       Посидел он на шкафу, посидел, мягко спрыгнул на ковёр — и к двери. Голову только высунул, и тут я на него прыгнул. Редж завизжал так, что я чуть не оглох. Глаза теперь, как у сломанного светофора: пиу, пиу! То один моргает, то второй. В этот момент одна из горничных вошла. Редж её увидал и ещё громче завопил.       — Так его, малыш! Так его! — засмеялась девушка. — Проучи хорошенько этого нахала, а то совсем обленился! Гонять бы его хворостиной вокруг дома!       Редж от возмущения мяуканьем подавился и глаза выпучил. Оторвался я знатно! Облизал всего — от кончика хвоста до кончика носа. Реджинальд, его высочество, орал так, что охрип. Угрожал, умолял, извивался, как угорь на сковородке. Понятия не имею, как угри на сковородке извиваются и на фига они это делают, но мой котярка как змея изгибался… А потом лежал, закатив глаза и еле слышно попискивал. В общем, классно было. Обоим, я имею в виду!       Редж выполз из-под меня, попытался встать, плюнул и пополз под кровать. Я следом заглянул, носом его потыкал — дрых, как сурок.

***

      Ну, а после уже полная ржака была. Принц мой белоснежный упорно делал вид, что ничего не случилось. По-прежнему ходил, морду задрав, а сам то и дело на меня косяка давил. Я в ответ похабно облизывался и подмигивал. А когда Сергея с Ларой не было, с удовольствием гонял его по всему дому.       Ой, да ладно! Хотел бы он убежать — убежал бы, да хоть на тот же шкаф опять запрыгнул бы. Но Редж ни разу до него не добрался. Эта игра ему не меньше моего нравилась. И всё было бы замечательно, если бы однажды, из хозяйского разговора, он не узнал, что никакой он не голубокровный, а обычный котёнок, которого Лариса где-то подобрала. Может, он и был породистым, всё ж такие белые и глазастые не каждый день на улицах встречаются, но бумажку с вензелями ему попросту купили, чтоб перед друзьями хвастаться.       Глаза у Реджа были… он сам аж посерел весь.       — Да забей ты, кисунь, — облизывал его я. — Ну кто узнает-то, а?       Редж молча отпихнул меня и ушёл. И пропал.

***

      Двое суток его дома не было. Лара с ума сходила, Серёга ходил чернее тучи. Ну, понятно же, Редж им вместо сына был. А уж как мне хреново было — и не передать! Скулил, бегал по всему саду, жрать не хотелось. Утром третьего дня сел перед воротами и дал понять, что с места не двинусь.       — Ты ещё уйди! — заорал Серёга. — Хочешь, чтоб Лариса совсем слегла?       Я молча прижался носом к щели между воротами и снова скулить стал. И Серёга понял. Может, и не такие они уж и тупые, эти человеки?       Нашёл Реджа я через несколько часов, в соседнем посёлке. Лапы в кровь сбиты, морда покоцаная — видать, со своими схлестнулся. Меня увидел, попытался спрятаться, ну, я показал ему, как от меня-то прятаться — лапой по морде.       — Дурья башка, — рычал я. — Хоть бы своих пожалел, они там чокнулись уже, а он сидит тут, как на именинах.       — Куда я пойду! — скулил он. — Кто я теперь? Васька приблудный? Я думал, что такой необыкновенный, а выходит, обычный?       Я совсем обозлился:       — Кого это волнует-то? Ларисиных рыбок в аквариуме или пальму в столовой?       — Да-а-а, — плаксиво тянул он. — А ты? А тебя?       — Да я рад только. А то рядом с тобой и стоять-то поначалу страшно было.       — Ну да, зато потом осмелел!       Я лизнул его в ухо, ему это особенно нравилось — я знаю.       — Пошли домой.